Муж ее, напротив, предпочел бы, чтобы она все-таки питала кое-какие сомнения, ибо это было единственное средство образумить Психею и обуздать ее любопытство. Частью всерьез, частью в шутку он высказал ей немало соображений по этому поводу, на что Психея отвечала весьма разумно, тем не менее муж продолжал негодовать на слишком любопытных женщин.
— Далось тебе мое любопытство! — воскликнула его супруга. — Что ты находишь плохого в желании видеть тебя, раз ты сам говоришь, что вид твой весьма приятен? Что особенного произойдет, если я попытаюсь удовлетворить свое желание?
— Я принужден буду покинуть тебя, — отвечал муж.
— Я удержу тебя!
— Но я же поклялся Стиксом! — продолжал супруг.
— Кто такой этот Стикс? — настаивала наша героиня. — Хотела бы я знать, могущественнее ли он того, что мы зовем красотой? А если бы даже было так, стерпел ли бы ты, чтобы я скиталась по свету, чтобы Психея жаловалась на мужа, который покинул жену под предлогом чрезмерного ее любопытства и своего нежелания нарушить слово, данное Стиксу? Я не поверю, чтобы ты был так безрассуден! А молва? А позор?
— Видно, мало ты меня знаешь, раз говоришь о молве и позоре: это вещи, которым я не придаю ровно никакого значения. А что касается твоих жалоб, то кто станет их выслушивать? Да и что сможешь ты сказать? Хотел бы я видеть, кто из богов столь неразумен, чтобы решиться взять тебя под свое покровительство! Знай, Психея, я говорю не шутя: я люблю тебя так, как только можно любить; но не рассчитывай больше на мою любовь с той минуты, как ты увидишь меня. Я понимаю, ты говоришь нарочно и без всякого намерения меня огорчить; однако я имею основания думать, что тебя к этому подстрекают. Конечно, я говорю не о нимфах: им не к чему предавать меня и незачем причинять тебе неприятности. Они полубогини, следовательно, им чужда зависть; кроме того, по причинам особого рода, они все находятся от меня в зависимости. Итак, берегись опасности извне. Я уже вижу у подножья этой горы две особы, явившиеся навестить тебя. Мы с тобой превосходно обошлись бы и без такого знака любезности. Они меня раздражают, и я с удовольствием прогнал бы их, если бы Судьба, владычица всего сущего, мне это позволила. Не стану называть тебе этих особ: они и так уже взывают к тебе. Если Судьба донесет до тебя их голос, чему я бессилен воспрепятствовать, не устремляйся навстречу им: пусть себе кричат на здоровье и добираются до тебя, как умеют.
С этими словами он покинул Психею, не пожелав объяснить ей, что это были за люди, хотя красавица клятвенно обещала Купидону не разыскивать их и уж подавно не доверять им.
Как видите, наша Психея оказалась в превеликом затруднении. Два повода к любопытству зараз! Найдется ли женщина, способная устоять против такого соблазна? Что касается гостей, Психея исчерпала все догадки и предположения, какие могли у нее по этому поводу возникнуть. «Это посещение меня удивляет, — говорила она себе, прогуливаясь в отдалении от нимф. — Уж не мои ли это родители? Увы! Мой муж чересчур суров к двум старикам, лишенным радости меня видеть! А ведь если даже эти добрые люди еще живы, они, должно быть, уже не особенно далеки от цели своего земного странствия. Каким утешением было бы для них узнать, в какой роскоши я утопаю! О, если бы, прежде чем сойти в могилу, они могли увидеть хоть частицу тех утешений и отрад, какими я наслаждаюсь, чтобы унести с собой это воспоминание в царство мертвых! Но если это они, то почему же так недоволен мой муж? Они всегда учили меня лишь повиновению. Нет, это не родители мои, а сестры. Но моему мужу их тоже нечего бояться. У этих бедняжек одна забота: как бы угодить своим мужьям. О боги! Как бы я была счастлива провести их по всем уголкам этого чудного дворца и, особенно, — показать им комедию и мой гардероб! У них, наверно, есть дети, если только после моего отъезда смерть не лишила их этих сладостных плодов брака. Как рады были бы они привезти своим деткам какие-нибудь дорогие безделушки, на которые я не обращаю внимания и которыми комнаты у нас так переполнены, что мы прямо топчем их ногами!»
Так рассуждала Психея, которой все никак не удавалось прийти к определенному выводу насчет этих двух посетителей; были даже минуты, когда ей начинало казаться, что это кто-нибудь из ее былых поклонников. Придя к такой мысли, она прибавляла про себя, но еще тише: «Пусть это тебя не тревожит, прелестный супруг мой. Впусти их сюда. Будь они хоть царскими сыновьями, а пожертвую ими ради тебя без малейшего сожаления и со всей жестокостью, на какую только способна женщина, а тебе будет радостно это видеть».
Эти размышления были прерваны появлением Зефира, примчавшегося во весь опор и сильно взволнованного. Он приблизился к Психее с обычной своей почтительностью и доложил, что сестры ее находятся у подножья горы, что они несколько раз прошли через рощицу, но не могли двинуться дальше, так как драконы привели их в великий ужас. У каждого, кто слышал, как они звали на помощь, сердце рвалось от жалости: они кричали так, что совсем охрипли, а Эхо было занято лишь повторением имени Психеи. Бедный Зефир воображал, что, докладывая об этом, он делает доброе дело. Его повелитель, запретивший нимфам передавать зловещую новость, позабыл предупредить его об этом.
Психея любезно поблагодарила Зефира и добавила, что его услуги, быть может, скоро еще пригодятся. Не успел Зефир удалиться, как Психея, махнув рукой на угрозы своего супруга, принялась думать лишь об одном: как бы добиться от мужа, чтобы ее сестры, подобно ей, были перенесены на вершину утеса. Она приготовила целую речь по этому поводу и произнесла ее неторопливо, чередуя с ласками, и — можете не сомневаться — не упустила ничего, что могло ускорить ее гибель. Я очень сожалею о том, что не в силах точно припомнить эту речь: вы обнаружили бы в ней красноречие, не ораторское, конечно, но и не такое, какое свойственно человеку, привыкшему всю жизнь только слушать других.
Прежде всего, наша красавица была убеждена, что человек не может быть вполне счастлив, если его счастье неизвестно другим. К чему ей столько роскошных одеяний? Ее муж отлично знает, как легко ей обойтись без них. Если он все-таки счел уместным их ей подарить, то скорее для показа, чем для действительной надобности. К чему все диковины этого дворца, если ими нельзя похвастаться? Ведь для нее самой это уже больше не диковины — красочные цветники, лужайки, самоцветные камни начали ей приедаться, и прелесть их была заметна только для свежего глаза. Не следует осуждать Психею за такое тщеславие, пример которого подавало ей все самое великое, что есть в мире. Цари часто любят выставлять напоказ свои богатства и представать людям во всем своем блеске и славе. Сам Юпитер так делает. А ей, Психее, этого не позволяют, хотя она больше всех в этом нуждается: после слов оракула люди наверняка составили самое превратное мнение о степени ее благополучия. Они, несомненно, полагают, что она живет в какой-то берлоге вместе с медведицами, питаясь добычей, которую приносит ей муж, если, конечно, он ее еще не — сожрал! Не в интересах ли его собственной чести постараться опровергнуть эти выдумки? Пусть он поймет, что она беспокоится обо всем этом скорее ради него, чем ради себя, хотя и то сказать, не обидно ли ей сейчас вызывать к себе сострадание, ей, кто когда-то был предметом зависти? К тому же ей ничего не известно о родителях. Уж не умерли ли они с горя по ней? А может быть, уже умерли? Если сестры любят ее, зачем их огорчать? А если они питают к ней иные чувства, то нет лучше способа наказать их, чем сделать их свидетельницами ее славы. Таков был смысл речи Психеи.
Ее муж возразил ей:
— Я никогда не слышал более мудрых рассуждений, но все же хочу с тобой поспорить. Ты впадаешь в три ошибки, которые свойственны прекрасному полу: любопытство, суетность и умничанье. Не стану возражать на твои доводы — они слишком тонки. Но раз ты стремишься к своей гибели и Судьба тоже этого хочет, я сейчас распоряжусь и велю Зефиру перенести к тебе твоих сестер. Ах, если бы Судьба пожелала, чтобы они свалились по дороге!
— Нет, нет! — воскликнула Психея, немного уязвленная. — Если тебе так уж неприятен их приход, пожалуйста, не утруждай себя: я слишком тебя люблю, чтобы принуждать к такой учтивости.
— Ты слишком меня любишь? — вскричал супруг. — Но как ты хочешь, чтобы я этому поверил? Знай, истинно любящие заботятся только о своей любви. Пусть свет думает, предполагает, воображает все, что ему угодно; жалеют ли их, завидуют ли им — для любящих это не имеет никакого значения.
Психея принялась уверять мужа, что она смотрит на вещи совершенно так же, как он; однако ее настойчивость можно извинить ее молодостью, а также тем, что она всегда любила своих сестер. Она, конечно, не будет больше просить позволения встретиться с ними. Психея говорила, что не домогается такой встречи, но требовала ее своими ласками и, наконец, добилась. Супруг предоставил ей право наслаждаться обществом столь нежно любимых сестер и, чтобы ей было удобнее встречаться с ними, выговорил для себя несколько дней, когда он не будет посещать ее. Когда же Психея спросила мужа, не разрешит ли он ей иногда делать им подарки, он ответил:
