— Разве он их не слышит? — спросил К.
— Нет, — ответила Фрида. — Он спит.
— Как! — воскликнул К. — Он спит? Когда я заглядывал в комнату он же еще не спал и сидел у стола.
— Он и сейчас сидит, — сказала Фрида, — и когда вы на него смотрели, он уже спал. Разве иначе я позволила бы вам заглядывать? Он вообще в таком положении спит; господа очень много спят, это даже трудно понять. Впрочем, если бы он не спал так много, как бы он мог выносить этих людей? Но теперь мне самой придется их выгонять.
Она схватила из угла кнут и одним высоким, не совсем уверенным прыжком, немного похожим на скачок барашка, прыгнула на танцующих. Они вначале повернулись к ней так, словно появилась новая танцорка, — и в самом деле, одно мгновение казалось, что Фрида сейчас выпустит кнут из рук, но затем она вновь взмахнула им.
— Именем Кламма, — крикнула она, — в хлев! Все — в хлев!
Теперь они увидели, что это всерьез; с каким-то непонятным К. страхом, теснясь, они начали отступать назад, под напором первых распахнулась какая-то дверь, потянуло ночным холодом — и все пропали вместе с Фридой, которая, видимо, погнала их через двор в хлев.
Но теперь в наступившей вдруг тишине К. услыхал шаги в коридоре. Чтобы как-то обезопасить себя, он прыгнул за стойку, под которой было единственное место, где можно было спрятаться. Находиться в пивной ему не было запрещено, но так как он хотел здесь переночевать, то не следовало лишний раз попадаться на глаза. Поэтому, когда дверь в самом деле открылась, он нырнул под стойку. Правда, его могли здесь обнаружить, и это тоже было небезопасно, но на этот случай у него была не такая уж неправдоподобная отговорка, что он спрятался от обезумевшего стада крестьян. Это был хозяин.
— Фрида, — крикнул он и несколько раз прошелся по комнате.
К счастью, Фрида вскоре пришла, о К. промолчала, пожаловалась только на крестьян и, стремясь защитить К., прошла за стойку. К. мог там коснуться ее ноги и с этого времени чувствовал себя в безопасности. Так как Фрида не упоминала о К., то в конце концов это должен был сделать хозяин.
— А где этот землемер? — спросил он.
Он, по-видимому, вообще был вежливым и, благодаря длительному и сравнительно свободному общению с высокопоставленными лицами, хорошо воспитанным человеком, но с Фридой он разговаривал в каком-то особенно уважительном тоне, это бросалось в глаза прежде всего потому, что, несмотря на уважение, он в разговоре не переставал быть работодателем, говорящим с работником, причем с довольно-таки дерзким работником.
— Про этого землемера я совсем забыла, — сказала Фрида и поставила свою маленькую ногу К. на грудь. — Он, наверное, уже давно ушел.
— Однако я его не видел, — возразил хозяин, — а был почти все время в коридоре.
— Но здесь его нет, — холодно сказала Фрида.
— Может быть, он спрятался, — предположил хозяин, — судя по впечатлению, которое он на меня произвел, от него можно многого ожидать.
— Ну уж на такую дерзость он, наверное, не решится, — сказала Фрида и сильнее придавила ногой К.
Что-то озорное, вольное было в ее натуре, чего К. сначала совсем не заметил, и это совершенно неожиданно проявилось, когда она вдруг, смеясь, со словами «может быть, он здесь внизу спрятался» нагнулась к К., быстро поцеловала его, снова выпрямилась и огорченно сказала:
— Нет, здесь его нет.
Но повод к удивлению дал и хозяин, сказав:
— Мне очень неприятно, что я не знаю наверное, ушел ли он. Дело не только в господине Кламме, дело в инструкции. А инструкция распространяется на вас, фрейлейн Фрида, в той же мере, что и на меня. За пивную отвечаете вы, остальной дом я еще осмотрю. Спокойной ночи! Желаю хорошо отдохнуть!
Он наверняка не успел еще выйти из комнаты, а Фрида уже выключила свет и оказалась рядом с К. под стойкой.
— Любимый мой! Любимый, сладкий мой! — шептала она, но даже не прикасалась к К., словно обессилев от любви, лежала она на спине, раскинув руки; наверное, время было бесконечным для ее счастливой любви, она пела — не столько голосом, сколько дыханием — какую-то песенку. Потом вдруг испугалась молчания К., погруженного в свои мысли, и начала теребить его, как ребенок:
— Ну пойдем, тут внизу можно задохнуться!
Они обнялись, маленькое тело горело в руках К.; в беспамятстве, от которого К. непрерывно, но тщетно пытался спастись, они перекатились несколько раз, глухо ударились о дверь Кламма и потом лежали там в лужицах пива и разном мусоре, которым был закидан пол. Там протекли часы — часы, когда соединялось дыхание и соединялись удары сердца, часы, когда К. все время чудилось, будто он или заблудился, или ушел в такую даль чужой страны, где до него не бывал ни один человек, — страны, где даже в воздухе нет ни единой составляющей воздуха родины, где все чужое настолько, что от этого задыхаешься, и где из-за немыслимых соблазнов все же ничего не можешь сделать и уходишь еще дальше, чтобы заблудиться еще больше. И потому он испытал не страх — по крайней мере сначала, — а утешительное чувство пробуждения, когда глубокий, повелительно-равнодушный голос из комнаты Кламма позвал Фриду.
— Фрида, — сказал К. в ухо Фриды и тем самым передал дальше этот вызов.
Следуя какой-то прямо-таки врожденной привычке к покорности, Фрида хотела вскочить, но потом, очнувшись, вспомнила, где она, потянулась, тихо засмеялась и сказала:
— Но ведь я же не пойду, никогда к нему не пойду.
К. хотел возразить, хотел настоять, чтобы она пошла к Кламму, стал собирать остатки ее блузки, но ничего не смог сказать, слишком счастлив он был, держа Фриду в своих руках, — слишком и счастлив, и испуган, ибо ему казалось, что, если Фрида уйдет от него, с ней уйдет все, что у него есть. И Фрида, словно став сильней от согласия К., сжала руку в кулак, заколотила в дверь и закричала:
— Я с землемером! Я с землемером!
Кламм, разумеется, промолчал, но К. поднялся, встал на колени возле Фриды и в тусклом предутреннем свете огляделся вокруг. Что произошло? Где все его надежды? Чего ему ждать от Фриды теперь, когда все раскрыто? Вместо того чтобы осторожнейшими шагами, учитывая масштабы противника и цели, продвигаться вперед, он тут целую ночь катался в пивных лужах; запах пива теперь казался одуряющим.
— Что ты наделала, — пробормотал он. — Мы оба пропали.
— Нет, — сказала Фрида, — только я пропала, зато я получила тебя. Не переживай. Но ты посмотри, как смеются эти двое.
— Кто? — спросил К. и обернулся.
На стойке сидели оба его помощника, немного невыспавшиеся, но очень довольные: это была веселость, которую рождает сознание хорошо исполненного долга.
— Что вам здесь надо! — заорал К. так, как будто это они были во всем виноваты. Он поискал глазами кнут, который был вчера у Фриды.
— Нам же пришлось тебя искать, — ответили помощники, — потому что ты не спустился к нам в залу; мы потом искали тебя у Барнабаса и наконец нашли здесь. Мы сидим здесь всю ночь. Ей-богу, нелегкая служба.
— Вы мне нужны днем, а не ночью, — сказал К., — вон отсюда.
— Сейчас и есть день, — сказали они и не двинулись с места.
Действительно, уже был день, отворилась дверь, ведущая во двор, и крестьяне с Ольгой, о которой К. совершенно забыл, устремились внутрь. Ольга была так же оживлена, как и накануне, и не обращала внимания на беспорядок в своей одежде и прическе; она была еще в дверях, а ее глаза уже искали К.
— Почему ты не пошел со мной домой? — спросила она, чуть не плача. Потом сказала: — Из-за этой бабы! — и повторила это несколько раз.
Фрида, на минуту исчезнув, возвратилась с маленьким узелком белья. Ольга печально отступила в сторону.
— Ну вот, мы можем идти, — сказала Фрида; было вполне понятно, что она имеет в виду трактир «У моста», в который они должны идти.
Впереди К. с Фридой, за ними — помощники, такова была процессия. Крестьяне всячески выказывали Фриде свое презрение, что было вполне понятно, так как прежде она сурово правила ими; один даже взял палку и сделал вид, что не собирается выпускать ее, пока она через эту палку не перепрыгнет, но одного ее взгляда было достаточно, чтоб он убрался. На улице в снегу К. вздохнул немного свободнее. Счастье оказаться на воле было так велико, что на этот раз можно было преодолеть и тяготы пути; будь К. один, он шел бы еще бодрее. В трактире он прошел прямо в свою комнату и лег на кровать; Фрида устроила себе постель рядом на полу. Помощники тоже ввалились, были выставлены, но вскоре снова вернулись через окно. К. был слишком утомлен, чтобы выставлять их еще раз. Хозяйка специально пришла наверх поприветствовать Фриду и была ею названа «мамочкой»; произошел обмен непонятно сердечными приветствиями с поцелуями и долгими объятиями. Вообще в этой комнатушке не очень-то давали отдохнуть: то и дело заходили, топая своими мужскими сапогами, выселенные служанки, чтобы что-нибудь принести или взять. Когда им нужно было что-то с заваленной разными вещами кровати, они бесцеремонно выдергивали это из-под К. С Фридой они поздоровались как с равной. Несмотря на эти беспокойства, К. все-таки оставался в кровати весь день и всю ночь. Фрида заботливо оказывала ему мелкие услуги. Когда на следующее утро он, очень посвежевший, наконец встал, шел уже четвертый день его пребывания в деревне.
