огромным пером за ухом. Он так грозно посмотрел на прибывшего, что у бедняги дух занялся. Обхватил Иван колена вельможного судьи, а тот ему чуть зубы каблуком не выбил.
- Прочь, ворюга! - крикнул судья с благородным негодованием.- Такой богач и лошадей красть!
У Ивана Мачурина ноги подкосились от страха.
- Во имя отца и сына...- перекрестился он щепотью.
- Меня не проведешь, негодяй,- продолжал метать молнии мандатарий.- У Грицка Гереги найдена пара краденых лошадей. И ты знал об этом злодействе!
- Сохрани меня бог…- пробовал отпереться Мачурин.
Но судья не дал ему закончить.
- Молчи,- прервал он его громовым голосом.- Говорится же: «Знает сосед, что у нас на обед». А ты сосед Гереги, как ты можешь не знать о краже?
Устрашенный столь убедительным доводом, Мачурин повалился пану судье в ноги и пообещал две меры чистой, как золото, пшеницы лишь бы тот избавил его от напасти - видно, нечистый впутал его в это дело!
Мандатарий глубоко задумался, поднял брови, потом покивал головой и сказал уже более ласково:
- Ну, иди, иди, дурень, и привози пшеницу, как-нибудь уладится! Только добрая чтоб была мера, разбойник,- добавил он на прощание.
Но куда бы нас завело желание описать подобного рода делишки пана судьи? Для этого целой жизни не хватило бы.
Но все это было пустяком в сравнении с плодами, которые пожинал мандатарий ежегодно во время рекрутчины, настоящего невода при его рыболовных талантах.
- Рекрутчина - это наш бенефис,- говаривал сам Гонголевский. - Ради одной рекрутчины стоит занимать эту должность.
Уже за несколько недель до сей благословенной жатвы мандатарий пребывал в хорошем настроении; когда же дело доходило до составления первых конскрипционных списков и всяких других необходимых бумаг и отчетов, он словно молодел лет на десять.
Сам он никогда писанием официальных бумаг не занимался, это все ложилось на плечи судейского писаря. Пан же судья корпел над иного рода бумагами и сочинениями, составлял списки совсем иного рода.
- Я оцениваю свое стадо, - говорил он сам себе.
Судья заранее выделял тех, на кого нечего было надеяться, из их-то числа и предстояло покрыть предписанный контингент рекрутов. На остальных он накладывал поголовный выкуп, в зависимости от зажиточности каждого.
- Панько Дума даст столько-то и столько-то; Гаврило Лаврык, Харасим Цап, Дмитро Коваль - столько-то и столько-то,- записывал он с дотошной точностью в свои реестры, и было легче у черта вырвать купленную им душу, нежели выторговать у почтенного судьи хоть грош из означенного выкупа. Ибо он находил архиостроумные способы нагнать страху на будущих рекрутов и тем самым облегчить себе взыскание наложенной дани. Перед каждым рекрутским набором он регулярно объявлял настоящую войну каким-либо европейским, а временами даже азиатским государствам. Сегодня он вступал в спор с Францией, на другой год готовился к захвату Англии, на третий нападал на Россию, а в худшем случае на Турцию и на грозных, если верить преданиям, татар.
- Вот беда,- говорил он с озабоченной миной войтам, которых собирал еженедельно,- будет очень суровый рекрутский набор, наш император пойдет на француза, а с французом справиться нелегко. Ого-го, немало солдат потребуется.
И так шло из года в год, с той лишь разницей, что в другой раз мандатарий вместо французов готовился захватить англичан, пруссаков, русских, на худой же конец спешил подавить какую-то ужасную революцию внутри страны. И едва разносился подобный слух, как у пана судьи начинали толпиться отцы, матери, родные и друзья занесенных в рекрутские списки парней.
«Вельможный судья, не бери моего сына», «Над моим смилуйся, он у меня единственный!», «Спаси моего внука!» - причитали они на все лады.
У мандатария для всех был только один ответ:
- Готовьте деньги для доктора и на другие расходы!
Тут возникал вопрос, сколько на все это потребуется. Мандатарий не оглашал заранее своей таксы и, чтобы соблюсти видимость справедливости и добросовестности, велел каждого, кому грозила рекрутчина, приводить к себе и каждого как можно тщательней оглядывал со всех сторон. Однако этот осмотр приводил всегда к одному и тому же заключению:
- Сдается, я в точку попал!
Только тогда начинались настоящие торги и переговоры. Пан судья для каждого подыскивал какой-либо изъян и за такую-то и такую сумму обещал исхлопотать у комиссии согласие с его мнением.
- Ты, Гаврило, будешь хром от рождения. У тебя, Микита, временами уши закладывает, а у тебя, Юрко, ребра сломаны. Но на все это требуется по меньшей тридцать реньских с каждого.
- А не много ли, вельможный судья,- решался к-лнбо несмело возразить ему.
- Много, разбойник, чтобы тебе здоровое ребро сломать, прямую вывихнуть ногу! - гремел пан мандатарий в гневе и возмущении.
Перед таким доводом терял силу любой упрек. Пан судья мог разгневаться и отказать в помощи.
Бедный мужичонка до крови чесал за ухом и в ко це концов раздобывал-таки требуемую сумму, последнюю корову мог продать, лишь бы спасти сынка от peкрутчины.
В некоторых случаях судья не ограничивался только этой тактикой. Он призывал опечаленного отца на доверительный разговор и, обратившись к нему как бы с cepдечным сочувствием, говорил:
- Плохо, милейший Матвей Саламаха. Там уперлись, твоего сына забрать хотят.
Бедный Саламаха робел.
- Где, вельможный судья? - отваживался спросить он дрожащим голосом.
- Там, в рекрутской комиссии,- торжественно отвечал мандатарий.- Вот посмотри - два раза красным карандашом сына твоего подчеркнули.
И при этих словах он подсовывал под нос еле живому от страха Саламахе рекрутские списки, где в одном месте виднелись две жирные красные черты.
- Видишь, тут под номером сорок семь значится твой сын Юрко Саламаха,- важно продолжал мандатарий водя пальцем поверх красных линий,- а здесь подчеркнуто, и сие означает, что его непременно хотят забрать. Это должно быть, тот офицер, что два года назад был тут в рекрутской комиссии, оказал тебе такую услугу.
- Покарай его бог,- жалобно стонал старый Саламаха, и глаза у него чуть не
