любишь, но теперь это, видимо, прошло.
— Но я ведь тебя люблю! — она на мгновение смолкла; происходившая у нее в душе борьба отразилась у нее на лице, подсвечиваемая красными и зелеными отблесками рекламы с заправки на углу. — И если ты меня действительно любишь, я выйду за тебя хоть завтра!
— Выходи за меня! — воскликнул он; но она была так сильно поглощена собой, что ничего не слышала.
— Я выйду за тебя хоть завтра! — повторила она. — Ты нравишься мне больше всех на свете, и я думаю, что со временем я полюблю тебя так, как ты хочешь. — Она всхлипнула. — Но… Разве я могла подумать, что это когда-нибудь случится… А сейчас, пожалуйста, оставь меня в покое!
Уснуть Джейкоб не смог. Допоздна из бара «Эмбассадор» доносилась музыка, а у въездных ворот толпилась стайка проституток, поджидавших выхода кавалеров. За дверью в коридоре мужчина с женщиной затеяли бесконечную ссору, переместившуюся в соседний номер, и оттуда через смежную дверь еще долго раздавалось приглушенное бормотание двух голосов. В районе трех утра он подошел к окну и стал смотреть прямо в ясное великолепие калифорнийской ночи. Ее красота была всюду: она покоилась на газоне, на влажных, поблескивающих крышах одноэтажных домов, и ночь разносила ее вокруг, словно мелодию. Она присутствовала и в гостиничном номере, и на белой подушке; это она шелестела, словно призрак, в занавесках. Его желание вновь и вновь рисовало ее образ, пока он не утратил все черты — и прежней Дженни, и даже той девушки, что встретила его сегодня утром на вокзале. В молчании, пока не кончилась ночь, он заполнял ею, словно глиной, свою форму любви — ту самую форму, что сохраняется вовеки, пока не исчезнет сама любовь, а может, и дольше — и не сгинет, пока он сам себе не скажет: «Я никогда ее на самом деле не любил». Он медленно создавал образ, прибавляя к нему иллюзии своей юности, несбывшиеся томления из прошлого, пока перед ним не встала она — и с ней, настоящей, ее связывало одно лишь только имя.
А когда позже ему все же удалось на пару часов задремать, созданный им образ так и остался стоять рядом с ним, не в силах покинуть комнату, связанный таинственной нитью с его сердцем.
V
— Если ты меня не любишь, я на тебе не женюсь, — сказал он, когда они возвращались со студии; она молчала, спокойно сложив руки на коленях. — Дженни, ты же не думаешь, что я могу быть счастлив, если будешь несчастлива ты, или если тебе будет все равно — я ведь всегда буду помнить, что ты меня не любишь?
— Я тебя люблю! Но не так!
— Как «так»?
Она задумалась; ее глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль.
— Ты… ты не заставляешь замирать мое сердце, Джейк! Я не знаю… Мне встречались мужчины, от которых у меня замирало сердце, когда они ко мне прикасались, танцуя, или так… Я знаю, что это звучит глупо, но…
— А Раффино заставляет замирать твое сердце?
— Почти, но не сильно.
— А я — совсем нет?
— С тобой мне уютно и хорошо.
Он должен был сказать ей, что это и есть самое лучшее, но он не мог заставить себя это произнести — была ли то вечная правда, или вечная ложь…
— Неважно; я ведь сказала, что выйду за тебя. Возможно, позже мое сердце и научится замирать.
Он рассмеялся, но тут же умолк.
— Ты говоришь, что я не заставляю твое сердце замирать; но ведь прошлым летом я был тебе небезразличен — я ведь видел?
— Я не знаю. Наверное, я была еще маленькая. Разве можно объяснить, почему ты когда-то что-то почувствовал, а?
Она теперь вела себя уклончиво, а такая уклончивость всегда придает некий тайный смысл даже ничего не значащим фразам. А он пытался создать волшебство, воздушное и нежное, словно пыльца на крыльях бабочки, используя при этом очень грубые инструменты — ревность и желание.
— Слушай, Джейк, — вдруг сказала она. — Сегодня днем на студию заходил адвокат моей сестры, Шарнхорст.
— С твоей сестрой все в порядке, — рассеянно произнес он и добавил: — Значит, многие мужчины заставляют замирать твое сердце?
— Если бы многие, при чем бы здесь была настоящая любовь, а? — с оптимизмом ответила она.
— Но ведь ты убеждена, что без этого не бывает любви?
— Я ни в чем не убеждена! Я просто сказала тебе, что я чувствую. Ты знаешь больше меня.
— Да я вообще ничего не знаю!
В холле на первом этаже дома, где были ее апартаменты, ждал какой-то мужчина. Войдя, Дженни с ним заговорила; затем, обернувшись к Джейку, тихо сказала:
— Это Шарнхорст! Мне нужно с ним поговорить; подожди, пожалуйста, внизу! Он говорит, что это на полчасика, не больше.
Он остался ждать; выкурил несколько сигарет. Прошло десять минут. Затем его кивком подозвала к себе телефонистка.
— Быстрее! — сказала она. — Вас вызывает мисс Принс!
Голос Дженни звучал напряженно и испуганно.
— Не дай Шарнхорсту уйти! — сказала она. — Он идет вниз по лестнице или едет на лифте. Приведи его обратно ко мне!
Джейкоб положил трубку как раз в тот момент, когда щелкнул прибывший лифт. Он встал перед лифтом, загородив мужчине в кабине выход.
— Вы — мистер Шарнхорст?
— Да, — на лице было написано напряжение и подозрительность.
— Пожалуйста, вернитесь в апартаменты мисс Принс! Она забыла вам что-то сказать.
— Я выслушаю ее в другой раз.
Он попытался оттолкнуть Джейкоба. Схватив его за плечи, Джейкоб затолкал его обратно в кабину лифта, захлопнул дверь и нажал кнопку восьмого этажа.
— Вас за это арестуют! — сказал Шарнхорст. — Вас посадят за нападение!
Джейкоб крепко держал его за руки. Наверху у открытой двери стояла Дженни, и во взгляде у нее читалась паника. Несмотря на сопротивление, адвоката удалось втолкнуть в квартиру.
— И в чем же дело? — спросил Джейкоб.
— Ну, давай, расскажи ему! — сказала она. — Ах, Джейк, он хочет двадцать тысяч долларов!
— За что?
— Чтобы пересмотреть дело моей сестры!
— Но у нее нет ни малейшего шанса! — воскликнул Джейкоб; он повернулся к Шарнхорсту. — Вы же знаете, что у нее нет никаких шансов!
— Есть кое-какие процессуальные моменты, — чуть смущенно сказал адвокат. — Разобраться в них может только юрист. Ей там очень туго, а ее сестра — богата и успешна. Мисс Чойнски считает, что надо бы попробовать пересмотреть дело.
— А вы там, стало быть, ее в этом убеждаете, а?
— Она сама меня пригласила!
— Но шантаж — явно ваша идея! Видимо, если мисс Принс не сочтет нужным потратить двадцать тысяч
