беспокойств, потому что каждая лития должна была затмить «ихнюю», каждая требовала по меньшей мере неделю подготовки и после каждой еще несколько дней спорили и бахвалились.
Впрочем, все они, вместе взятые, не лишали розопекчан сна в той мере, как два ежегодных бала.
В Розопеке два раза в год устраивались балы.
Городская знать давала свой бал в четырехкомнатной квартире Бепо, во втором этаже. По сему случаю за три дня до бала Бепо и Мандалина выносили всю лишнюю мебель и переселялись к кому-нибудь из родственников. Вслед за тем к капитану Йовану К. — самому богатому сербу Розопека — являлись члены комитета с просьбой ссудить кое-что из мебели и экзотические цветы, выращиваемые им в огромных горшках. Комитет украшал одну из четырех комнат; ее называли залой, хотя она была не больше прочих. Пока расходы были незначительные, все шло гладко, но, когда наступало время посылать в уездный город за музыкантами, обязательно поднимались споры: «Как брать деньги — с человека или с семьи? И по скольку?» Разумеется, вопрос поднимал кто-нибудь из холостяков, и, разумеется, первым восставал начальник таможни (тот, у которого шесть дочерей), и к нему тотчас присоединялись все женатые, то есть большинство упомянутых горожан.
Задолго по последних приготовлений из уездного города приезжала старая портниха с двумя швеями и останавливалась у судьи. Их прибытие вызывало среди женщин чрезвычайный переполох. Швеи только по вечерам выходили немного погулять, да и то чуть не украдкой. Во время их пребывания хозяйка никого не принимала. Через несколько дней швеи переходили под арест к комиссару, от него к приставу и так далее по иерархической лестнице. Поскольку всякая дама или девица требовала, чтобы ее платье по цвету и крою как можно меньше походило на платья других, то можете себе представить, в каком трудном положении оказывалась старая портниха. К тому же она была озабочена и тем, как бы не выдать доверенные ей чужие тайны. Сколько хитроумных ловушек ей готовилось, сколько предпринималось ловких разведок, сколько вкладывалось женской дипломатии во все эти дела, не приходится и говорить. И вот наконец наступал знаменательный вечер, и новехонькие блистательные туалеты появлялись в кафане «Австрия». Музыка гремела задолго до начала, у двери толпились, загораживая путь, уличные мальчишки и всякая голытьба. Вход был через кафану. Члены комитета, вылощенные, во фраках, восседали у двери. Они без труда угадывали по поведению толпы перед входом о приближении группы приглашенных. Шлейфы, точно павлиньи хвосты, волочились по полу, заметая узкую и крутую лестницу Бепо. Наверху гостей встречала прежде всего удушливая жара, смешанная с запахом капитанских цветов и табачным дымом курительной комнаты; в передней они натыкались на дам, жаждущих как можно скорее увидеть чужие туалеты. Под перекрестные «ах!» и «ох!», между пожатием рук и крепкими объятиями скрещивались быстрые, точно молнии, взгляды, взаимно-безжалостно отыскивающие малейшие изъяны в нарядах, что вызывало особое веселье среди офицеров. Наконец раздавался мерный и дробный стук каблуков, пол Беповой квартиры начинал дрожать, и дрожь передавалась всему дому — плясала лампада перед мадонной, бутылки, будто зубы при лихорадке, выбивали дробь. Голытьба отступала к середине площади и глазела в окна. И вскоре прислуга окружающих площадь господских домов могла при желании точно установить, когда какая пара проносится перед окнами, потому что мальчишки то и дело кричали: «Гляньте-ка, синьора Тереза с майором!», «Вон, таможникова Вица с Анзулетом!», «Ого! Даже старый судья пустился в пляс!»
После вальса выстраивались для кадрили. Дирижировал тощий пристав. Его скрипучий голос доносился до городских окраин, так что каноник и капеллан могли ясно различать французские слова команды: «а во пляс!», «мосье, медам!», «шен англез!», которые пристав, как истый южанин, произносил: «ан плаш», «мошье», «аглеж».
В полночь все спускались в кафану ужинать. Наверху отворялись окна. Ужинали наспех, но много времени отнимали здравицы. Их было три: первую — за доблестное воинство — провозглашал городской голова; вторую — за горожан — майор; третью — за молодежь — судья. После первой члены комитета и несколько девушек пели гимн; за второй следовало громкое «ура!», за третьей Тереза пела романс под аккомпанемент флейты доктора Зането. Потом все снова поднимались наверх, снова плясали половицы и весь дом ходил ходуном, и… так до рассвета.
На другой день Розопек казался вымершим от чумы. Выходящие на площадь окна целый день были закрытыми, не открывалась и Бепова кафана, нигде ни души, ни уличных мальчишек, ни собак. Но эта бурная ночь оставляла глубокие и неизгладимые следы не столько на плоти, сколько в душах! По меньшей мере дней пятнадцать бал являлся главным предметом разговоров в семейном кругу, среди «бришкулантов» в кафане, в канцеляриях, а особенно по вечерам на площади. К сожалению, бал служил также источником ссор и раздоров, поводом к разрывам старых сердечных привязанностей и колебал в самой своей основе глубокие убеждения и установившиеся взгляды на общество — общество Розопека. Горожане ревновали к военным и болезненно относились к наносимым ими обидам, и как-то всегда получалось, что спустя два-три дня вдруг обнаруживались оскорбленные. А горожанки думали о военных совсем обратное. Вот почему между женами и мужьями начинались раздоры, и те и другие, разделившись на бесконечные партии, грызлись, как собаки. Впрочем, когда приходило приглашение на офицерский бал, дрязги на время затихали, чтобы возникнуть затем с новой силой.
Тут многого не скажешь. Главное заключалось в том, что большинство дам менялись друг с дружкой платьями и, таким образом, без расходов и затраты времени представали перед офицерами в свежих туалетах. Офицеры были гостеприимными хозяевами, гарнизонный зал — настоящим залом, боковые комнаты — просторными и удобными, музыкантов — больше (на четверть военные), да притом играли они лучше.
Последствия офицерского бала почти ничем не отличались от последствий гражданского.
Вот в основном те неизменные волнения, которые потрясали мирный Розопек.
Среди внеочередных потрясений, нарушавших мирное течение городской жизни, в первую голову следует упомянуть посещения города владыкой и епископом, приезд генерала для проведения смотров или еще какой-либо знатной особы, сватовства и свадьбы, непредвиденные и предвиденные смерти и их последствия. Но так как каждый из этих случаев ничем не отличается, даже в деталях, от подобных случаев во всех захолустных городках мира и так как читатели уже давно насытились описаниями, в которых повествуется о стрельбе из прангий, о реющих знаменах, о торжественных обедах, о военных смотрах, о женских хитростях при сговорах, о фальшивых
