наша далеко внизу в долине, в дымке. Одни на дороге, никого. И вдруг из-за поворота нам навстречу спускается вереница индусов под храмовыми зонтиками, с трезубцами Шивы и музыкальными инструментами, а впереди – с трубой в виде длинного гнутого рога – комбу, такие в основном у лесных племен, на комбу можно издать лишь три ноты, но каких! Индусы взбежали один за другим по узкой тропке на холм в зарослях. Мы остановились, вышли, тоже поднялись туда, когда те ушли. Там, на укромной полянке с чудесным видом на горы, – маленькое святилище Шивы, огонек затеплен.
Едем дальше. Свернули к водопаду, тому самому, наверно, который делил мир на этот и тот, куда проводники отказывались вести первую экспедицию. Оставили Вики ждать в джипе, а сами пошли к водопаду. Осторожней, крикнул он вдогон, там часто тонут. Но мы уже скрылись в зарослях. Зима сейчас, водопад в четверть силы. Но все равно ревет, полная чаша под ним, изумрудная, скальная, с причудливыми валунами. А нас не видно, идем сквозь циклопические лопухи, как пигмеи. Поднялись на край чаши, к воде не спуститься, отвесная гладкая скала, хотя и не высоко. Разделись. Тая прыгнула ногами вниз, вода ледяная, не может выбраться, и мне не дотянуться до ее руки, еле справились. Осталась позагорать на краю чаши, а я пошел пройтись ниже по руслу. Оглянулся. Не в соляной столп превратившись, как она однажды в запале скажет об оглядке на нашу жизнь, а в цветущий куст, усеянный бабочками павлиний глаз. Лежит на боку, голая, спиной ко мне, на гладкой, залитой солнцем скале, и эта ее невозможная линия бедра на фоне марева брызг ниспадающего, как в замедленной съемке, водопада, берущего начало где-то у верхней кромки неба, на которую солнце положило свой подбородок. Побродил, полежал в неглубокой прогретой каменной ванне, глядя в небо, вернулся, пошли к джипу.
Вики спит. Как каждый индус – в любом положении и на любой поверхности. Когда-то в этих местах мы уже были, чуть ниже по ущелью, смотрели жилье, чтобы поселиться надолго и совсем в стороне от людей. Там молодой парень из Ченнаи взял в аренду на сто лет часть этого ущелья, куда солнце заглядывает всего на считанные часы, лес баснословный, на дне ручей, ворочающий огромные валуны в сезон дождей, слоны захаживают, медведи. Сидели с ним на веранде гостевого домика, обсуждали, приценивались. Тая, как обычно, постельное белье проверяла на чистоту и годность. А привез нас туда Ганеш, работавший в Масинагуди у Брахмы в крохотном туристическом офисе, куда никто не заглядывал. То есть первая комнатка была маленькой, а дальше, как потом оказалось, дом, как грибница, расходился в необозримое и непроходимое, которое вместе с подземельем и хотел сторговать нам Брахма, создатель мира, плативший своему чудотворному помощнику Ганеше десять тысяч рупий, которых едва хватало ему на нищую жизнь с молодой женой и новорожденным сыном. Ганеш пришел к нам, когда мы еще только приехали в Масинагуди, сидели с ним на кухне, он рисовал нам карту местности, а Тая мыла окна, за которыми проступали Голубые горы. Я все еще храню эту сказочную карту, похожую на те старинные, которые рисовали тысячу лет назад. С лесами, горами, ручьями, тропами, слонами и тиграми, селеньями племен, птицами и людьми. МеЛёнько, как под лупой, рисовал, рассказывал, а Тая все мыла, мыла, и становилось все светлей. Вики проснулся, тронулись.
Немецкий миссионер Метц пишет: «Между тоддами и курумбами существует какая-то враждебная сила, заставляющая курумбов повиноваться против воли тоддам. Встречаясь с ними, карлик падает на землю в припадке, похожем на эпилепсию, извиваясь, как червь, дрожит от ужаса и выказывает все признаки скорее нравственного, нежели физического, страха…» Этот миссионер тридцать три года жил с тоддами, деля с ними их быт и еду. Хотя ему и не удалось обратить в свою веру ни одного. Гордился, что выучил их язык, но оказалось, что тодды обучили его не своему, а тому, на котором говорят с женщинами и слугами. Тодды, по слову тех же очевидцев, владеют многими языками, но скрывают собственный.
Добрались до Ути. Присели в дхабе перекусить, пока Вики пошел выяснять с местными рикшами, как проехать к селению тодда. Вернулся воодушевленный, вроде узнал.
Городок уже позади, едем перелесками по проселочным, свернули и с них, оказавшись на маленьком хуторе. Да, вот эти бочкообразные строения из тростника с крохотным лазом в них с торца. А над входом – рисунки, вроде наскальных росписей. Но таких только два домика в окружении нескольких обычных каменных одноэтажных. На пригорке под деревом в тени сидят молодые женщины, занимаясь рукоделием – так вот они, эти шали тодда с уникальным орнаментом, который ни с чем не спутать, красной нитью по белому. Тая присела с ними, а я пошел к бочкообразному домику. Он огражден частоколом врытых в землю удлиненных камней, верней, их сколами. За их черту нельзя. Не только мне, но и любому из племени, кроме священнослужителей. Если это храм, а не дом. Пока неясно. Поднялся выше по заросшему лесом холму, вышел на поляну с капищем: камни тесаные, как те божки аку-аку с острова Пасхи. Поляна, заросли со всех сторон, ни души, орел в небе кружит. Вернулся, подошел к жилому дому, там женщина в глубине двора. Ана, зову по-тамильски, ана! Подходит, пытаюсь объясниться с ней, не понимает, Вики выручил, отвела нас в другой дом, где живет другой тодда, он когда-то был нанят проводником и переводчиком для киношников Би-би-си, приезжавших сюда. Вышел мужчина лет сорока на вид, в блеклой цивильной одежде и солнцезащитных очках, на ногах кроссовки. После переговоров решили попробовать пробраться к главному сакральному храму тодда. Три блокпоста на единственной дороге, ведущей через джунгли к этому месту. Ждали, пока он созванивался. Вроде бы складывалось. Но на последнем кордоне, как он сказал, могут завернуть.
Дочитывал. По мере того как буйволы подходят к воротам, тодды становятся в два ряда по обе стороны ворот, мужчины по одну, женщины по другую, а затем все отвешивают по низкому поклону буйволам, каждому поочередно. Заперев буйволов, мужчины принимаются доить буйволиц, женщину животное к себе и не подпустит, да им и запрещено входить туда. Тодды разделены на семь кланов или родов: в каждом клане насчитывается сотня мужчин и дюжины две женщин. По собственному их уверению, эта численность не меняется, да и не может измениться, существуя уже с первой эпохи их поселения в горах. У них полиандрия: одна жена на всех братьев одной семьи. Мы знаем, сколько нам необходимо мужчин и сколько матерей, говорят они, и лишнего мы не станем иметь.
На третьем кордоне действительно была заминка, но мы мягко ее утишили, в том числе и деньгами. Ехали мы уже давно по пропащей грунтовой лесной дороге, подымаясь на холм, по джипу хлестали ветки, оставалось пару страничек.
Мы лечим любовью, которая льется из солнца. Дабы распознать дурного от доброго человека среди принесенных больных, их кладут перед буйволом-вожаком: если больного следует лечить, то буйвол станет его обнюхивать, если же тот не годится, то буйвол приходит в ярость, и больного поскорее уносят. На вопрос, что ждет тодда, когда его тело превратится на костре в пепел, один из тералли отвечал: его тело вырастет травой на этих горах и будет кормить буйволов. А любовь к детям и брату превратится в огонь, вознесется на солнце
