«Э, да у них я все разузнаю, — подумал генерал и пересел к чайному столу. — У меня, кажется, с собой бутылка вина есть и пирожки».
— Степан! — постучав пальцем в окно, позвал он, — Принеси-ка погребец. Так вы говорите, низкие цены?
— Хлеб хоть в речку ссыпай, вот какие цены, — хрипло сказал толстый человек…
— Жаль, а у меня так сошлись семейные дела, что вынь да положь сейчас деньги, — сказал генерал и спохватился. — Хотя не сойдусь в цене — отправлю за границу.
Чаепийцы уставились глазами в стол, старик сказал;
— Нет, рожь за границу не идет… Пшеничка — другое дело…
— Куда ее с базара повезешь, провоз денежки стоит, — сказал толстый человек.
— Мы уж и так горюем, — подхватил парень. Мужик, сидевший на лавке, перебил их с сердцем:
— Горюем. Горе твое вот где у меня, — и показал себе на шею… Все трое захохотали, а мужик громко плюнул, снял кафтан и лег, ворча: — Мошенники, прасолы, осиновым вас колом…
— Так вы мои завтрашние покупатели? — спросил генерал…
— Нет, — отвечал парень, — где нам, мы для себя берем возик или два. — И стал расспрашивать Алексея Алексеевича о хозяйстве и о том, почему сам приехал, а не послал приказчика. Генерал охотно на все это отвечал, радуясь, что ловко сумел угостить нужных ему людей…
Потом пришла босая и заспанная баба, унесла самовар и привернула лампу… Прасолы, встав из-за стола, пошли спать, должно быть, на сеновал или в телеги. Алексей Алексеевич разостлал на лавке плед, под голову положил кожаную подушку и, не думая заснуть в такой духоте и вони, скоро задремал, чувствуя, как дрожат стены и стекла, хлюпает что-то, рвется, задыхаясь, будто ходит по горнице мокрый вихрь, — то похрапывал христианской своей утробой землевладелец из мужиков… Потом пришел какой-то человек, сел на пол и стал раздеваться, — оказалось, это был Смольков во фраке с графином кваса в руке… «Дайте-ка напиться», — сказал ему генерал. «А по сорока семи копеек за пуд хочешь?» — ответил Смольков, и у него отвисла губа. «На кого он похож? — со страхом думал генерал. — Э, да это убитый турок! Ах ты!..» Но турок стал на четвереньки и вдруг ударил в барабан. В ужасе генерал проснулся, сбросил ноги и посмотрел.
За окном брезжил рассвет и кричали петухи; кто-то, выйдя из избы, ударил дверью.
«Зачем я сюда попал? — подумал генерал. — Пить как хочется… Ах, да…» — И, поспешно надев пальто, вышел во двор.
На дворе очертания крыш четко рисовались на небе, едва тронутом с востока оранжевой зарей, и было так тихо, что слышался хруст жующих сено лошадей. Кучер Степан, в армяке от утреннего холодка, подошел к Алексею Алексеевичу и не громко еще, по-ночному, сказал:
— Воза приехали, ваше превосходительство.
Алексей Алексеевич кивнул головой и, вздрагивая от дремоты, вышел через калитку на площадь.
Площадь, пустая с вечера, теперь была заставлена возами, — поднятые оглобли их торчали, как лес после пожара. Распряженные лошади жевали сено, и слышались голоса проснувшихся крестьян. Предрассветный ветер пахнул навозцем, сенной трухой и дегтем. Алексей Алексеевич, ходя меж возов, после долгих расспросов отыскал, наконец, свои сто сорок восемь т «лег, стоявших на дальнем конце площади, у реки.
— Что, ребята, благополучно? — спросил генерал, подходя к своим.
Трое или четверо возчиков сняли шапки, один, ответил:
— Все слава богу, Алексей Алексеевич.
— Хорошо продадим — на водку получите.
— Благодарим покорно, — ответил тот же голос.
Генерал взлез на телегу и закурил папироску. Вчерашний задор соскочил с него, и продажа хлеба вовсе не казалась простой и веселой, к тому же от душной комнаты тошнило, болела голова и хотелось пить… Но генерал пересилил себя и в трактир не пошел, а дождался, когда откроют пекарню, и послал одного из возчиков купить горячего хлеба и молока.
«Расскажу Сонюрке, — думал он, — как я на возу молоко пил. Фантастично! Что же эти дураки купцы не идут, пора бы, совсем светло… А вдруг они ко всем подойдут, а ко мне не подойдут? Гм!»
Светало быстро. Лошади ржали, хотели валяться. Задвигался, разговорился народ.
Генерал, держа в одной руке калач, оглядывался, поджидал, стараясь придать себе равнодушный вид. Вдруг между возов появилась синяя чуйка — вчерашний парень… Алексей Алексеевич сразу ободрился и помахал чуйке калачом. Но парень, как будто не замечая генерала, заглядывал в чужие воза и сошелся со вчерашним землевладельцем из мужичков, принявшись о чем-то кричать и хлопотливо рыться в его возу.
Алексей Алексеевич огорчился таким невниманием, но решил ждать терпеливо. Солнце поднялось над крышами, и многие воза снялись с площади и уехали. Торг, очевидно, шел вовсю. Слышались пьяные голоса…
«Что за дьявольщина, почему ко мне не подходят?» — думал генерал и начал уже сердиться, вертясь на возу. Вдруг позади окликнул его деловитый голос:
— Послушайте, что продаете?..
Это говорил вчерашний парень и, морщась, пересыпал рожь из ладони в ладонь. Алексей Алексеевич опешил:
— Как что? Рожь!
— Разве это рожь, — сказал парень, бросая зерно в телегу, — ржишка, прошлогоднее гнилье…
— Гнилье, — закричал генерал, — сегодняшний урожай! Да вы смеетесь! Гнилье!
— Нам смеяться не время. Сорок семь копеечек от силы могу дать…
И, поправив картуз, он отошел, а генерал, дернув плечами, гневно отвернулся, прошипев:
— Нахал, мальчишка!..
Цена ржи на нынешнем базаре стояла шестьдесят три копейки за пуд (так сообщили генералу возчики, бегавшие слушать, как торгуются), отдать же по сорока семи значило потерять рублей пятьсот, вернее — подарить их этому нахалу прасолу. Воза продолжали разъезжаться, и Алексей Алексеевич все более гневался и недоумевал. Тогда подошел к нему вчерашний толстый прасол, подал жирные пальцы лопаткой и, не хваля, не хая, предложил сорок пять копеечек за пуд…
— Шестьдесят, — сказал генерал не глядя и добавил дрогнувшим голосом: — Эх ты, бессовестный!
Прасол развел руками и лениво отошел.
Долго не мог побороть гнева Алексей Алексеевич и, насупясь в седые усы, не глядел на окружающих. Когда же поднял глаза, мимо, не замечая его, проходил третий вчерашней знакомец — старик.
— Послушай, покупаешь… рожь? — спросил генерал. — За пятьдесят девять отдам…
— Это не цена, — не останавливаясь, проговорил старик, — цена сорок три копейки за твою рожь, барин…
— Дурак! — крикнул генерал. — Болван!
Воза развезли все, и на площади, усеянной объедками сена, остались одни гнилопятские, посреди которых на телеге сидел на людское посмешище генерал, сутулясь и поводя покрасневшими глазами. Дворянская фуражка его съехала набок, и коробом торчало запачканное серое пальто. По очереди подходили прасолы и, явно издеваясь, давали сорок, даже тридцать пять за пуд, а он не отвечал, выжидая, когда подвернется кто поближе, чтобы хоть ударить по морде обидчика.
Возчики стояли поодаль и смеялись; смеялись приказчики, выйдя на порог лавок; под колесами вертелись босоногие мальчишки, и по всей площади полетел слух о сердитом барине, которого травят прасолы и заставят чуть не даром отдать хлеб или везти домой, что еще более накладно и обидно.
Прасолов же подговорил купец Нил Потапыч Емельянов, который теперь и шел по площади в длиннополом сюртуке, надетом на ситцевую рубаху, широко расставляя ноги и еще шире улыбаясь. Подойдя к сердитому генералу, Нил Потапыч сдернул картуз с помазанных коровьим маслом кудрей своих, отнес его вбок и сказал с широким поклоном:
— С почтением Алексею Алексеевичу, поиграли дермом и за щеку, как говорится. Вели запрягать, даю пятьдесят пять копеечек с половиной…
— Вон! — вдруг побагровев, заревел генерал. — Не позволю, зарублю!.. — И, спрыгнув с телеги, трясясь и брызгая слюной, побежал к лошадям. — Мужики! мужики! негодяи! Запрягай! вали все в воду… к черту!..
— Что ты, что ты? — говорил Нил Потапыч, отступая. — Одурел человек!..
Алексей Алексеевич сам отвязывал лошадей, за недоуздки тянул их к возам и, подставляя мужикам кулаки под самый нос, кричал: «Запрягать! запрягать! запрягать!» Воза скоро зашевелились, и генерал заметался около них, хватал вожжи, кнутом бил лошадей по мордам, и все сто сорок восемь телег, скрипя и колыхаясь, понеслись под гору к речке…
Кричал генерал сначала басом, потом пронзительно и, наконец, замолк — порвался голос, и он только шептал:
— Вали в воду, подвертывай! — сам схватился за первый воз, рванул брезент, и с шумом зерно посыпалось в тихую реку.
Мужики захохотали и с криком опрокинули телегу колесами вверх… Подвозили еще и еще и перевертывали. На горке у дома собрался народ. Нил Потапыч стоял все еще без картуза, расставя в изумлении ноги и руки. Заголосила какая-то баба. Густым золотым слоем по всей речке плыло зерно. Долго глядел на реку Алексей Алексеевич, потом повернулся к народу и показал шиш.
