— Передопросите свидетеля, если находите нужным, а меня оставьте… Мне надо подумать.
Это сбивало меня с толку. Я решительно ничего не понимал. А Бенни и ее мать… О, они были совсем растерянные и, очевидно, падали духом; они откинули немножко свои вуали, чтобы уловить его взгляд, но это было напрасно; да и мне оно не удалось тоже. Болотная черепаха принялась за свидетеля, но не добилась ничего, только его потешила.
Тогда вызвали Джима Лэн, и он рассказал ту же историю, слово в слово. Том его и вовсе не слушал, сидел себе уткнувшись в свои думы, за тысячу миль от нас! Болотная черепаха справлялась одна и, разумеется, шлепалась в лужу по-прежнему. Обвинитель так и сиял, но судья был видимо недоволен. Надо заметить, что Том был почти на положении адвоката, потому что, по законам штата Арканзас, подсудимый имеет право выбирать кого хочет в помощь своему защитнику, и Том уговорил дядю Силаса назначить его; поэтому теперь, когда он так очевидно пренебрегал своею обязанностью, судья не мог быть доволен.
Единственный толковый вопрос черепахи к Лэму и Джиму заключался в следующем:
— Отчего же вы не сказали никому тотчас о том, что вы видели?
— Мы боялись, как бы нас не вмешали в эту историю. Притом же мы хотели уйти охотиться вниз по реке… и на целую неделю. Но лишь только мы воротились и узнали, что ищут труп, то пошли к Брэсу Денлапу и рассказали все, что знали.
— Когда же это?
— Вечером в субботу, девятого сентября.
Судья вдруг возгласил;
— М-р шериф! Арестуйте этих двух свидетелей по подозрению в соучастии к делу убийства.
Обвинитель как вскочит с места и закричит:
— Ваша милость! Я протестую против подобного необычн…
— Садитесь! — перебил его судья, вынимая нож и кладя его перед собой на пюпитр. — Напоминаю вам об уважении к суду.
Пришлось ему послушаться. Вызвали Билля Уитерса.
Билль под присягою показал:
— Шли мы с братом Джэком по полю, принадлежащему подсудимому, вечером, около солнечного заката, в субботу, второго сентября, и видим, кто-то тащит на спине что-то тяжелое. Мы подумали, что это какой-нибудь негр украл зерно и несет, хорошенько рассмотреть сначала не могли; потом разобрали, что это человек взвалил на плечи другого, и тот висит совсем без движения, так что мы подумали, это какой-нибудь пьяный. По походке того, который нес, мы распознали пастора Силаса и решили, что это он подобрал Сама Купера, валявшегося на дороге; он всегда старался исправить Купера и теперь уносил его с опасного места…
Публика содрогнулась, представляя себе, как старый дядя Силас тащит убитого к тому месту в табачном поле, где его нашла после собака. На лицах не выражалось сострадания к подсудимому, и я слышал, как один негодяй говорил: «Каково хладнокровие! Так тащить убитого и зарыть его потом, как скотину! И это делает проповедник!»
А Том все сидел задумавшись, ни на что не обращая внимания, так что опять один только защитник принялся передопрашивать свидетеля; старался он изо всех сил, но ничего не достиг.
Вызвали потом Джэка Уитерса и он рассказал то же самое, подтверждая сказанное братом.
Пришла очередь Брэса Денлапа. Он казался очень печальным, чуть не плакал. В публике зашевелились, заволновались; все приготовились слушать, многие женщины повторяли: «Бедняжка, бедняжка…», некоторые даже вытирали себе глаза.
Спрошенный под присягою, Брэс Денлап сказал:
— У меня было не мало неприятностей по поводу моего бедного брата; но я стал думать, что он преувеличивает свои огорчения, потому что трудно было поверить, чтобы у кого-нибудь доставало духу обижать такое безответное существо…
Я заметил тут легкое движение со стороны Тома, но он тотчас принял на себя снова вид человека, услышавшего не то, чего ожидал, а Брэс продолжал:
— Вы понимаете, что не мог я допустить и мысли, что станет притеснять его пастор… было бы неестественно даже это подумать… и потому я мало обращал внимания на речи брата… чего теперь никогда, никогда не прощу себе! Поступи я иначе, и мой бедный брат был бы со мною, а не лежал бы убитый… сам безобидный такой!..
Тут голос у него прервался; прошло несколько времени пока он собрался с силами, чтобы продолжать, а публика вокруг него говорила жалостные слова, женщины плакали; потом все стихло опять так, что стало жутко; и среди этой полной тишины раздался стон дяди Силаса… Брэс начал снова:
— В субботу, второго сентября, брат не пришел к ужину. Я немножко обеспокоился и послал одного из моих негров к подсудимому, но он воротился с известием, что Юпитера нет и там. Я стал тревожиться более и более, не находил себе покоя… лег спать, но не мог заснуть, встал опять… это было уже глухой ночью… и пошел бродить по усадьбе подсудимого и окрест нее, надеясь, что повстречаю моего бедного брата; я не знал, что он уже в лучшем мире!.. — Тут Брэс снова чуть не задохся от волнения, а женщины почти все разрыдались; но он скоро оправился и заговорил опять: — Я долго ходил так без толку, наконец, воротился к себе и попытался заснуть хоть немного, но не удалось это мне… Прошел день, другой… все начинали тревожиться, толковали об угрозах подсудимого, стали подозревать убийство, но мне оно казалось невероятным… Многие стали искать труп, однако, не могли его найти и бросили дело, а я пришел в той мысли, что брат мой ушел куда-нибудь, чтобы поуспокоиться, и воротится снова, когда забудет о своих неприятностях. Но в прошлую субботу вечером, девятого сентября, Лэм Биб и Джим Лэн пришли ко мне и рассказали все… передали всю сцену убийства, и сердце у меня так и упало… И тут я припомнил одну вещь, которой не придал значения в свое время. Ходили слухи о том, что подсудимый разгуливает во сне и делает то или другое, всякие пустяки, сам не помня того. Но я вам расскажу теперь то, что мне вдруг припомнилось. Ночью в это роковое второе сентября, когда я бродил близ усадьбы подсудимого и был занят своими грустными мыслями, случилось мне повернуть на табачное поле, и тут я услышал стук заступа о песчаную землю; я пробрался поближе и заглянул сквозь зелень, обвивавшую плетень, и увидал, что подсудимый сгребает землю лопатою… лопата у него с длинною рукояткою… и он бросает землю в большую яму, которая почти заполнена до краев. Он стоял ко мне спиною, но луна ярко светила, и я узнал его по его старому, рабочему, зеленому фризовому сюртуку с белым потертым пятном на спине, похожим на пятно от пущенного комка снега… он зарывал убитого им же!..
И Брэс опустился, как сноп, на свое место, рыдая и причитая. Да почти и все присутствовавшие плакали и вопили: «Ужасно… Ужасно… страсти какия!..» Словом, поднялся такой чудовищный гам, что своих собственных мыслей нельзя было слышать, и среди всего этого вдруг поднимается старый дядя Силас и провозглашает:
— Верно все до последнего слова… Я убил его и с предумышлением!
Ну, я вам скажу, всех так и ошеломило! Все повскакали с мест, бросились вперед, чтобы лучше посмотреть на него, хотя судья колотит своим молотком, а шериф орет: «К порядку!.. К порядку перед судом!.. К порядку!..»
А старик все стоит, дрожит весь, глаза у него так и горят. Жена и дочь обнимают его, стараются успокоить, а он и не смотрит на них, отстраняет только руками и повторяет, что хочет очистить покаянием свою преступную душу, хочет сбросить с нее невыносимое бремя; он не может переносить его и одного часу долее! И тут он принялся за свою страшную исповедь, и все — судья, присяжные, оба адвоката, и вся публика так и впились в него глазами, едва переводя дух, между тем как тетя Салли и Бенни плакали навзрыд. Но Том, поверите ли, даже не взглядывал на него! Смотрит себе на что-то другое, на что именно, я не мог разобрать. А старик так и кричит безудержу, слова льются у него огненной рекой:
— Я убил его!.. Я виновен!.. Но я никогда не обижал его прежде, не бил, что они там ни лгут о моих угрозах ему! Я не трогал его до той минуты, как схватил эту дубинку… тут сердце у меня похолодело совсем, потому что иссякла жалость в нем… и я нанес ему удар, чтобы сразить! В это мгновение воскресли передо мною все понесенные мною обиды, все надругательства, которыми осыпал меня этот человек и мерзавец его брат… они сговорились погубить меня в глазах всего народа, отнять у меня мое доброе имя и вынудить меня на такое дело, которое опозорит меня и мою семью, никогда не делавшую им зла, видит это Бог!.. И на все это они решились из-за подлого мщения… За что? За то, что моя невинная, чистая дочь, находящаяся теперь здесь, возле меня, не хотела пойти за этого богатого, наглого невежду и подлеца, Брэса Денлапа, плачущего теперь о брате, за которого он и фартинга медного не решился бы пожертвовать до тех пор…
В эту минуту Том всколыхнулся и весь просиял, я это заметил как нельзя лучше; а старик продолжал свое говорить:
— Вспомнив все это, как я сказал, я позабыл и Господа Бога моего, помнил только горечь свою сердечную и… Господи, помилуй меня!.. Нанес удар, чтобы убить. Через секунду горе уже взяло меня… О, я раскаявался! Но я думал о своей бедной семье и решил, что надо скрыть дело ради нее… И я запрятал труп в кусты, стащил его в табачное поле… а потом, ночью, взял заступ и пошел зарывать убитого туда, где его…
