В отеле его ждал слуга, прослуживший у него уже много лет, крепкий, загорелый юноша, исполнявший у него также и роль шофера. Гостиная была слабо освещена, и Карло приготовил вино и сандвичи на столе. С улыбкой он подвинул серебряное блюдо. Но улыбка исчезла с его губ, когда он увидел лицо своего господина.
— Маркиз, — пробормотал он, — вы больны, вот коньяк!
Он подошел с бутылкой коньяку в руке, желая поддержать Сфорцо.
— Не трогайте меня, — сказал маркиз, — я ранен. Приготовьте мне горячую ванну и дайте мне сейчас же бренди.
Он опустился в одно из кресел и сидел неподвижно, опершись о ручки кресла. Не отрываясь, смотрел он в одну точку перед собой. Он не замечал мраморных стен, наполнявшей комнату прохлады, серебра и фруктов на кружевной скатерти стола. Теперь только он понял, что полюбил Каро на всю жизнь. На своем жизненном пути он встречался со многими женщинами, иногда увлекался той или иной из них, затем забывал их, поглощенный своей карьерой. Теперь все это не имело никакого значения по сравнению с женщиной, которую он полюбил на тридцать восьмом году жизни глубокой и страстной любовью.
Он был от нее в восторге. Каро была для него идеалом — умная, красивая и чуткая. Он знал, что она замужем и что не могло быть речи о разводе. Он наслаждался ее обществом, ее присутствием, старался нравиться ей, развлечь ее. Но до сих пор он не сознавал всей силы своей любви. Только Гамид эль-Алим помог ему разобраться в его настоящих чувствах.
С первого момента их встречи он знал, что Каро нравится Гамиду, и бешеная ревность проснулась в нем в эту ночь. Он мог бы притворяться и скрывать свои чувства от Каро, но он не мог скрывать их в присутствии другого мужчины. За карточным столом он глядел поочередно то на Каро, то на Гамида и инстинктом, свойственным ревности, понимал причину своей дикой ненависти к Гамиду.
«Я должен был понять, что это любовь», — думал Сфорцо, глядя на темное звездное небо.
Он был уверен в одном. Если бы не его ревность к Гамиду, он был бы счастлив одним ее присутствием, довольствовался бы ее видом, ее улыбкой, не требуя ничего другого. Но ревность сорвала повязку с его глаз, открыла ему истину о всей глубине страданий его пламенной, безнадежной любви.
Карло вернулся, заявив, что ванна готова. Сфорцо медленно поднялся. Все тело болело так, что ему было трудно дышать. Но он невольно улыбнулся при воспоминании о том, как он снова и снова бил кулаком по лицу Гамида.
Когда вскоре после ванны он лежал в своей узкой постели, глядя в мягкую темноту ночи, он почувствовал удовлетворение, что избил его.
На следующее утро его радость сменилась мрачным отчаянием, заставившим его забыть обо всем остальном. Он не мог оставаться дольше в Париже, и он понял это еще в предыдущий вечер, тем более теперь, после его стычки с Гамидом.
Он не сможет заставить себя встречаться с Каро после случившегося. Это было выше его сил. Он уедет и постарается забыть все. Но куда он отправится?
Освещенный ярким солнечным светом, держа дымящуюся трубку в зубах, он старался обдумать создавшееся положение. Его собачка, Бальди, сидела около него, глядя на него своими умными глазами янтарного цвета. Тим очень любил Бальди, но он вообще любил всех собак, а всем остальным Бальди не нравился.
Тим явился к нему после утренней прогулки верхом.
— Почему вы не катаетесь верхом, маркиз? Лень? Лучше лежать на кушетке?
Сфорцо улыбнулся.
Тим нагнулся и погладил желтую голову собаки, а Бальди ворчал от удовольствия.
— Я получил телеграмму, — внезапно сказал Сфорцо. — Мне нужно уехать в Бриндизи.
— Неужели?
Лицо Тима опечалилось.
— Как жаль. Мы будем скучать без вас. Вы скоро вернетесь, не правда ли?
Появился Карло, неся поднос с чашкой кофе и булочками.
— Здравствуйте, Карло! Как жаль, что маркиз уезжает в Бриндизи.
Умные глаза неаполитанца встретились с глазами Сфорцо, и он спокойно ответил:
— Да, синьор Тим. Очень жаль.
Он развел руками, поклонился и быстро исчез.
— Нам будет скучно без вас, маркиз, — повторил Тим.
— Мне тоже очень жаль, — мягко сказал Сфорцо и невольно подумал, как бы он был счастлив, если бы имел такого сына, как Тим, юного, неиспорченного и откровенного…
— Боюсь, что не смогу даже явиться к вам, чтобы попрощаться, — продолжал он спокойно. — Я напишу, конечно. Не можете ли вы передать мой сердечный привет?
— Когда вы уезжаете? — спросил Тим.
— В полдень.
Тим поднялся:
— Хорошо, я буду на вокзале. Аддио!
Когда он ушел, с балкона появился Карло. Его взор выражал упрек.
Сфорцо сказал ему:
— В полдень мы уезжаем в Бриндизи, а оттуда в Египет к синьору Роберту.
— Он уезжает в двенадцать часов, — запыхавшись, произнес Тим.
Каро еще не встала. Рита слушала рассказ Тима, причесываясь перед зеркалом и размышляя: «Что могло случиться? Была ли я права в моих опасениях вчера вечером?»
Она вошла в комнату Каро, которая еще лежала в постели и выглядела почти девочкой. В высокой вазе стояли бледно-сиреневые орхидеи.
— Какая красота! — воскликнула Рита, притронувшись к ним, и добавила: — Сфорцо уезжает в Италию двенадцатичасовым поездом. Он передал нам свой прощальный привет.
Каро задвигалась на подушках и села. Вьющиеся волосы ниспадали на белую шею и плечи. Глаза выражали разочарование.
— Сфорцо уезжает? Почему?
— Дела, по-видимому. Тим и я проводим его. Вставайте и поедем с нами.
— Но я не могу понять, — повторила Каро.
— Моя дорогая, поезд отходит в двенадцать. Я ухожу. Вы поедете?
Каро вскочила с кровати, когда Рита вышла из комнаты. Но она не начала одеваться и не позвонила Сариа.
Она остановилась в нерешительности, чувствуя обиду и раздражение. Сфорцо так нравился ей. Известие, что он уезжает, даже не попрощавшись, глубоко оскорбило и удивило ее. Последние недели прошли так весело и беззаботно; она только теперь поняла, как приятно она провела эти дни и как много значил для нее Сфорцо. Воспоминание о счастливых часах, проведенных вместе, и о ее дружеских чувствах к нему, по-видимому, для него не имело значения.
За завтраком Тим был очень расстроен. Рита рассказывала об отъезде Сфорцо.
— Он просил передать вам привет, Каро.
— Я не понимаю, почему он так внезапно уехал? — заметил Тим с сожалением.
— О, у него, вероятно, дела, — коротко ответила Рита.
— Вот едет этот египтянин, — сказал Тим, подойдя к окну, — я вижу его роскошный автомобиль. Я ухожу.
Он исчез, когда доложили о Гамиде эль-Алиме.
Гамид явился с предложением отправиться к Версальскому озеру. Рита отказалась, смеясь. Тим не показывался, только Каро согласилась после небольшого колебания.
В конце концов, почему не поехать? Гамид ведь так старался угодить ей, и она была так одинока. Весь день и весь вечер она провела с Гамидом, поклонение которого ей было приятно, льстило ей и вызывало в ней странное чувство, словно она старалась забыть оскорбившее ее невнимание Сфорцо.
Был уже поздний вечер, когда они, пообедав в маленьком ресторане, отправились, наконец, в обратный путь. Сидя рядом с ним, она глядела на огни, горевшие на берегу, к которому направлялась их маленькая моторная лодка.
— Словно золотые цветы среди темной листвы, — заметила Каро.
Всходила луна, янтарная, огромная. Им казалось, что они одни в целом свете. Единственным звуком, прерывавшим тишину, был мягкий плеск волн, разрезаемых носом лодки, скользившей вперед.
Раздался голос Гамида, тихий, едва слышный:
— Через несколько недель мы встретимся в Каире?
— Да, — ответила Каро.
Наступила пауза — напряженное молчание невысказанных слов.
Гамид спросил:
— Вы рады этому?
Его голос был не совсем уверенным.
Каро внезапно вздрогнула. В неясном, бледном свете лицо Гамида казалось еще моложе, его глаза смотрели на нее с мольбой. Ее сердце сильно забилось, и она испытывала смущение и даже беспокойство.
— Скажите, что вы рады.
Гамид отпустил колесо и, нагнувшись к ней, взял ее руку в свои. Ее рука дрожала, и она почувствовала горячее биение его крови.
— Мы должны вернуться, — сказала она неуверенно.
— Нет, останемся здесь, на этом золотом озере, еще немного…
Его слова прозвучали лаской, нежной и трепетной. Ее рука задрожала, и страсть в его голосе возросла:
— Я знаю, я слышал, что вы скоро будете свободны, я могу ждать. Разве не ждал я этого мгновения?
Каро старалась высвободить руку:
— Вы не должны говорить подобных вещей, а я не должна их слушать.
Он рассмеялся и поднес ее руку к губам.
— Не должны, не должны, — повторил он с легкой насмешкой. — Разве я сказал что-нибудь такое, что не могло быть сказано?
