— Что случилось? Да ты в своем уме? — спросила Дося раздраженно.
— Дядю сегодня днем арестовали. У нас обыск, — сказала «Жермена» самым обычным тоном.
— Во имя отца и сына… — прошептала, бледнея, Дося. — А как это произошло?
— Откуда я знаю? Пришел там какой-то и сказал. А сейчас дворничиха не пустила меня наверх: жандармы, говорит, пришли, обыск делают.
— Какие еще жандармы, теперь нет жандармов.
— А я что, разбираюсь в этом?! Пришли — и все…
— О боже мой… — заломила руки Дося. — Что теперь Янка будет делать?
— Вот, вот… — прошептала «Жермена». — Что теперь делать?
Голомбек, заинтересованный их разговором, подошел к клетушке.
— Что случилось? — спросил он. — У вас обеих такие лица…
— Ничего, ничего, — быстро ответила Вевюрская и тайком подмигнула Яде, чтобы та помалкивала.
В эту минуту наверху раздался гром аплодисментов, и сразу же по мраморной лестнице волной хлынула публика. Все неслись, как будто спасаясь от преследования, у каждого мужчины на пальце болтался медный номерок. Вестибюль вдруг захлестнуло людским половодьем, хотя наверху еще гремели аплодисменты. Возле гардероба скопилась толпа, началась даже легкая давка.
У Доси, когда она забрала первые номерки, руки так и прыгали, и она хватала не ту одежду. Толпившиеся у вешалок люди теряли терпение.
— Побыстрее, милая, побыстрее! — кричали ей.
— Сейчас, сейчас, сейчас! — откликалась Вевюрская и совала кому-то в руки чужое пальто.
— Да сюда же, сюда!
«Жермена», на шаг отступив от барьера, терпеливо выжидала, пока кончится вся эта толчея. Людей это раздражало.
— Что вы тут стоите? И без того тесно, — проворчал высокий худой господин.
— Значит, надо, если стою, — отрезала она. — Voilà!
Господин окинул ее удивленным взглядом. Сыновья Голомбека вышли из зала довольно поздно, но зато с лестницы помчались как ураган. Оля сказала мужу:
— Побудь с детьми, я получу пальто.
Анджей молча схватил отца за руку. Ему столько хотелось рассказать, и слова все сразу так просились на язык, что в первую минуту он не мог произнести ни звука. Антек опередил его:
— Панна Эльжбета пела, как ангел! И пан Губе был.
— А Губерта не взял с собой, — выпалил наконец Анджей. — И еще сказал, что Губерт пошел к товарищу. А это вовсе и неправда. Зачем он врет?
— Потому что боится Злотого, — буркнул Антек.
— Мальчики, не говорите глупостей, — заметил с улыбкой Голомбек.
— И вовсе это не глупость, папа, — дергал его за руку Анджей. Он уже пришел в себя и теперь не давал Антеку вставить ни слова. — Это же правда, чистая правда. А содовую воду продавала девушка с прической, как у тети Михаси.
Тетя Михася не разрешала мальчикам называть себя бабушкой.
— Только волосы у нее светлые, — серьезно заметил Антек и вновь зарумянился, как только он один умел.
Подошла c пальто Оля.
— Ну как? — спросил Франтишек.
— Замечательно, — сказала Оля, и вдруг на глаза ей навернулись слезы. Так она и стояла, беспомощно, с детскими пальтишками на руке. Франтишек сделал вид, что не замечает ее волнения.
— Ну дай же я тебе помогу, — только и сказал он, не глядя ни на нее, ни на мальчиков.
Оля всегда чувствовала, что муж не очень одобрительно относится к тому, что она берет мальчиков в театр, теперь же, когда она впервые повела их в филармонию, недовольство Франтишека проявилось еще отчетливее. Он явно расценивал это как стремление уйти от него в ту область, которая была ему чужда. Музыка была для него чем-то недоступным, и его раздражало, что жена питает к ней такое пристрастие. Оля поняла это и теперь хотела как-то задобрить мужа.
— Жаль, что тебя не было, мы тут столько знакомых встретили. Губе спрашивал о тебе…
— И Злотый тоже, — с иронией вставил Антек. — Говорил, что он тебя знает.
— Конечно, знает, — сказал Голомбек. — И я его знаю как облупленного.
Януш и Зося простились с друзьями в артистической и молча направились по лестнице в гардероб. Здесь их догнала Билинская.
— Вы не идете к Ремеям? — спросила она.
— Нет, Зося очень устала, — сказал Януш.
— Тогда зайдите ко мне перед сном на чай.
Зося знала, что «чай» этот нужно понимать буквально, и с грустью взглянула на Януша.
— Ну разумеется, — ответил тот, — зайдем. — И, нагнувшись к Зосе, шепотом добавил: — Текла наверняка даст нам что-нибудь поесть.
Внизу они наткнулись на Шушкевичей. Пани Шушкевич схватила Януша за плечо. С той поры, как ей наконец удалось выйти замуж, она стала ужасно романтичной и так и вынюхивала, не пахнет ли где любовью.
— Quelle femme charmante que cette madame Rubinstein! — сказала она. — Vous étiez amoureux d'elle à Odessa, n'est ce pas? {9}
Старый Шушкевич кашлянул и прикрыл ладонью белые усы. Зося не выносила его, он слишком живо напоминал ей о продаже Коморова.
— О, это неожиданная новость для меня, — засмеялась она, обращаясь к Янушу. Тот пожал плечами.
Тут к ним с шумом и громом подлетел Адась Ленцкий и принялся целовать ручки «тете Шушкевич» и «пани графине». У него была отвратительная манера выкрикивать титулы и звания.
— Я хотел бы на днях поговорить с вами, пан граф, — обратился он к Янушу.
После разговора в артистической Януша не очень-то интересовали дела, в которые мог посвятить его Адась. Наверняка опять предложит какую-нибудь подозрительную комбинацию вроде тех, что упорно подсовывал ему, отнюдь не смущаясь постоянными отказами.
— Относительно дела моего шурина Гольдмана, — добавил Ленцкий.
Старый Шушкевич недовольно поморщился.
— Здесь — и вдруг говорить о делах, дорогой мой Адась! — заметил он Ленцкому.
— Что ж поделаешь, пан граф просто неуловим! — сказал Пшебия-Ленцкий и столь же шумно распрощался.
Дося с минуту не подавала им пальто, так в нерешительности и стояла с номерком в руке и смотрела на Януша, не зная, стоит ли говорить ему об аресте Янека. Но тут «Жермена» сделала шаг и прикоснулась к локтю Януша. Зося встревоженно взглянула на мужа.
— Пан граф, вы знаете? — шепнула Дося. — Янека арестовали.
Януш ничего не мог понять.
— Как так, почему? — удивленно спросил он.
Зося из-за спины мужа взглянула на «Жермену». Та стояла, высокая, стройная, сведя брови и опустив глаза, и, несмотря на то, что глаз не было видно, во всем ее облике было что-то вызывающее.
— Ну что за расспросы, Януш! — шепнула Зося и, обращаясь к Вевюрской, спросила: — Мы можем чем-нибудь помочь?
— Разве что княгиня… — прошептала Дося почти неслышно. Ей казалось, она должна скрывать, что просит кого-то о протекции. — Но княгине, наверно, сам Станислав скажет.
— Бедный старик, — вздохнул Януш.
Хотя большая часть публики уже покинула вестибюль (давно уже вышла и Оля с мужем, который вел за руку Анджея), возле гардероба еще толпилось много людей, и их начинал раздражать затянувшийся разговор Доси с Янушем и Зосей.
— Пани Вевюрская, — резко сказал стоящий рядом Губе, — разговоры разговаривать будем потом.
Дося мельком взглянула на седого фабриканта и, как настоящая белка {10}, шмыгнула за шубами Мышинских. Ядвига коснулась Губе плечом. Позади стояли Злотые.
— Пан директор, — с какой-то свойственной ее голосу насмешкой сказала Ядвига, — дядю-то арестовали!
Злотый при этих словах резко повернулся к ней.
— Зачем ты здесь об этом говоришь? — возмутился он.
— А где мне об этом говорить? — громко отозвалась «Жермена». — В комиссариате?
— Что случилось? — воскликнул глуховатый Губе, забирая у Доси свою красивую, подбитую котиком шубу. — Кого арестовали?
— Вевюрского, — грустно и огорченно ответил Злотый.
— Какого Вевюрского? — вновь громко спросил Губе, никак не попадая в рукав.
— Ну, того самого, Янека, который должен был заменить на «Капсюле» немецких мастеров.
Наконец-то Губе надел шубу.
— Как это так? Арестовали моего рабочего? А за что? — Губе был удивлен тем, что с ним могло случиться нечто подобное. — Ведь это же наш лучший работник!
— Но он коммунист, — Злотый пригнулся к его уху и перешел на шепот. — Наверняка в партии состоит.
Губе удивился еще больше.
— Коммунист? Не может быть. У него же хорошо шли дела. Вполне прилично зарабатывал.
«Жермена» звонко рассмеялась. Дося, застыв с шубкой мадам Злотой в руках, с головы до ног окинула девушку гневным взглядом.
— Давай-ка ступай отсюда, — сказала она, — нечего тебе здесь делать!
Девушка оборвала смех, повернулась на каблуках и, никому, даже Досе, не сказав ни слова, двинулась к выходу. В дверях она задела Мышинских. Обогнав их, обернулась и не без злорадства сказала Янушу:
— А вы, пан граф, еще в Париже предсказывали это дяде.
