— Войди! — закричалъ призракъ. — Не бойся поближе познакомиться со мною, мой другъ.
Скромно вошелъ въ комнату Скруджъ и склонилъ голову передъ духомъ. Это не былъ прежній суровый Скруджъ и, не смотря на добродушное и привѣтливое выраженіе глазъ призрака, онъ опустилъ передъ нимъ свои.
— Я Духъ наступающихъ Святокъ, — сказалъ призракъ. — Взгляни на меня!
Скруджъ почтительно повиновался. Духъ Святокъ былъ одѣтъ въ темно-зеленыя одежды, родъ мантіи, опушенной бѣлымъ мѣхомъ. Мантія такъ свободно висѣла на немъ, что его широкая грудь оставалась обнаженной, къ чему онъ, видимо, относился вполнѣ равнодушно. Изъ подъ ея глубокихъ складокъ виднѣлись его ноги, также обнаженныя. На головѣ у него была только корона изъ остролистника, усѣянная тамъ и сямъ маленькими сверкающими ледяными сосульками. Его черные, вьющіеся волосы свободною волною падали по плечамъ. Также свободно было его открытое лицо, его блестящій взоръ, его щедрая рука, его веселый голосъ, его непринужденныя манеры и весь его жизнерадостный обликъ. Старыя, на половину изъѣденныя ржавчиною ножны, но безъ меча, болтались у него на поясѣ.
— Тебѣ никогда не приходилось видѣть такого, какъ я? — воскликнулъ духъ.
— Никогда, — отвѣчалъ Скруджъ.
— Но развѣ ты не встрѣчался на жизненномъ пути съ младшими членами моей семьи? Я подразумѣваю (такъ какъ я самъ очень молодъ) моихъ старшихъ братьевъ, родившихся за эти послѣдніе годы? — продолжалъ призракъ.
— Не думаю, — отвѣчалъ Скруджъ, — я даже почти увѣренъ, что нѣтъ. А развѣ у тебя много братьевъ, Духъ?
— Больше тысячи восьмисотъ, — сказалъ духъ.
— Необыкновенно многочисленная семья, — прошепталъ Скруджъ. — Что должно стоить ея содержаніе!
Духъ наступающихъ Святокъ поднялся съ своего трона.
— Духъ, — говорилъ Скруджъ, — веди меня, куда хочешь. Прошлою ночью меня увлекли противъ моей воли и полученный мною урокъ начинаетъ приносить свои плоды. Если ты намѣренъ еще чему-нибудь научить меня, то я съ радостью воспользуюсь этою же ночью твоимъ желаніемъ.
— Прикоснись рукою къ моей одеждѣ!
Скруджъ съ силою вцѣпился въ край его мантіи: падубовыя вѣтви, омела, плющъ, кроваво-красныя ягоды, индюки, гуси, дичь, куры, ветчинные окорока, молочные поросята, колбасы, устрицы, паштеты, пуддинги, фрукты, пуншъ — все мгновенно исчезло. Гостиная, огонь въ каминѣ, красноватый свѣтъ, и даже самая ночь, все одинаково скрылось и Скруджъ съ призракомъ очутились раннимъ рождественскимъ утромъ на шумныхъ улицахъ Лондона, гдѣ множество людей, (подъ вліяніемъ жестокаго мороза) производили довольно странную по дикости звуковъ музыку, но которая, благодаря живости темпа, не была лишена извѣстной прелести, они сгребали снѣгъ съ тротуаровъ своихъ домовъ и сметали его съ крышъ, къ безумной радости дѣтей, восхищенныхъ при видѣ падающаго внизъ на улицу снѣга, разсыпавшагося тысячью маленькихъ искусственныхъ лавинъ.
Стѣны домовъ, а въ особенности окна казались совершенно черными не только сравнительно съ бѣлой и гладкой пеленой снѣга, покрывавшей крыши домовъ, но даже и съ гораздо менѣе чистымъ снѣгомъ, лежавшимъ на мостовой, верхній слой котораго былъ какъ бы распаханъ глубокими бороздами отъ колесъ. Всѣ эти борозды скрещивались и перекрещивались во всевозможныхъ направленіяхъ на поворотахъ главныхъ улицъ, образуя запутанные лабиринты узкихъ каналовъ въ желтоватой, сверху затвердѣвшей грязи и въ скованной морозомъ водѣ. Небо было свинцовое; самыя узкія улицы скрывались подъ остывавшимъ ихъ густымъ туманомъ, спускающимся въ видѣ изморози, тысячами покрытыхъ сажею атомовъ — будто всѣ трубы Великобританіи въ перегонку старались выпустить возможно большее количество сажи. Ни Лондонъ, ни его климатъ, конечно, не представляютъ ничего особенно пріятнаго, а между тѣмъ, вокругъ, по всѣмъ улицамъ замѣчалась такая жизнерадостность, царило такое оживленіе, которыя самый ясный день и самое яркое солнце напрасно старались бы создать.
Даже рабочіе, счищавшіе съ крышъ снѣгъ, — и тѣ были довольны и веселы; они оживленно перекликивались съ одной крыши дома на другую и отъ времени до времени перекидывались снѣжками, сопровождая ихъ шутками и хохоча отъ всего сердца каждый разъ, когда попадали въ цѣль и не меньше, когда промахивались.
Магазины живности были открыты только на половину, тогда какъ фруктовые красовались всею своею роскошью. Здѣсь были огромныхъ размѣровъ круглыя пузатыя корзины великолѣпныхъ каштановъ, напоминавшія своею выпуклостью чрева милыхъ, любящихъ покушать старичковъ. Эти корзины, выставленныя въ дверяхъ магазиновъ, казалось, готовы были упасть, вывалиться на улицу, въ экстазѣ своего апоплексическаго самодовольства. Виднѣлись головки красноватаго испанскаго лука, такія яркія, широкобокія, напоминавшія своею полнотою своихъ соотечественниковъ монаховъ и кидавшія вызывающіе взгляды на скромно проходившихъ дѣвушекъ, еле рѣшавшихся поднять глаза на падубовыя вѣтви, развѣшанныя гирляндами; тамъ дальше лежали груши и яблоки красивыми и аппетитными пирамидами; грозди винограда, которые продавцы, движимые особенною предупредительностью, развѣсили въ наиболѣе видныхъ мѣстахъ, чтобы у любителей потекли слюнки и они бы даромъ освѣжились. Еще цѣлыя груды темныхъ, мшистыхъ орѣховъ, напоминающихъ своимъ нѣжнымъ ароматомъ давно забытыя прогулки по лѣсамъ, гдѣ испытывалось наслажденіе чуть не до колѣнъ проваливаться въ слой сухого листа; тамъ были еще печенья, сушеныя Норфолькскія яблоки, сморщенныя и темныя, такъ красиво выдѣляющіяся на золотомъ фонѣ апельсиновъ и лимоновъ, которые, казалось, такъ хвалились своею величиною и сочностью, напрашиваясь, чтобы ихъ завернули въ бумагу, унесли домой и съѣли бы за дессертомъ. Золотыя и серебряныя рыбки и тѣ, не смотря на свою принадлежность къ пассивной и холоднокровной породѣ, выставленныя въ бокалахъ среди этой роскоши фруктовъ, догадывались, что происходитъ что-то необычайное, и безостановочно, съ открытыми ртами и въ большомъ волненіи, двигались взадь и впередъ по своему маленькому царству. А торговцы колоніальными товарами! О, какіе у нихъ товары! Хотя ихъ магазины были почти закрыты, но все же черезъ щели ставней какія виднѣлись чудесныя вещи! Вѣдь дѣло было не только въ веселомъ звукѣ вѣсовъ, ударявшихся о прилавокъ или въ шуршаньи крахмальной тесьмы, быстро отдѣляющейся отъ своей катушки, или въ непрерывномъ звонѣ жестянокъ съ кофе и чаемъ, предлагаемыхъ посѣтителямъ. Бумъ, бумъ, бумъ! по прилавку; онѣ появляются, исчезаютъ, онѣ летаютъ по рукамъ приказчиковъ, какъ шарики жонглера. Дѣло было, повторяю, не только въ смѣшанномъ ароматѣ чая и кофе, столь пріятномъ для обонянія; въ красивомъ и крупномъ изюмѣ, въ снѣжно-бѣломъ миндалѣ, въ такихъ длинныхъ и прямыхъ палочкахъ корицы и другихъ превкусныхъ прянностяхъ; ни въ такъ хорошо глазированныхъ фруктахъ, въ пятнахъ отъ сахара, одинъ видъ которыхъ волновалъ наиболѣе равнодушныхъ прохожихъ и заставлялъ сохнуть отъ зависти; ни въ мягкихъ и мясистыхъ винныхъ ягодахъ, ни въ французскихъ сливахъ, съ скромнымъ румянцемъ, въ роскошныхъ корзинкахъ, ни наконецъ, во всѣхъ этихъ вкусныхъ вещахъ, разодѣтыхъ въ праздничные уборы. Но надо было видѣть покупателей, такъ нетерпѣливо и жадно стремящихся исполнить весь намѣченный на сегодня планъ; надо было видѣть, какъ они толкались въ дверяхъ, съ силою ударяя другъ друга своими корзинками съ провизіей, какъ, забывая въ прилавкѣ свои покупки, бѣгомъ возвращались за ними и вообще совершали тысячи подобныхъ оплошностей въ самомъ радужномъ настроеніи, въ то время какъ хозяинъ съ прикащиками выказывали столько искренности, что полированныя жестяныя сердца, которыми они сзади прикрѣпляли свои передники, положительно являлись изображеніемъ ихъ собственныхъ сердецъ выставленныхъ на глаза публики для свободнаго обозрѣнія. Это были прекрасныя, позолоченныя сердца, сердца готовыя отдаться, если вы только пожелаете, сударыни!
Вскорѣ раздался звонъ колоколовъ, призывающій добрыхъ людей въ церковь. Цѣлыми толпами повалили они къ службѣ, наводняя улицы, въ праздничныхъ платьяхъ, съ радостными лицами. Въ тоже время изъ множества прилегающихъ боковыхъ улицъ, безимянныхъ переулковъ и дворовъ показалось множество людей, несущихъ разогрѣть свои скромные обѣды. Видъ этихъ бѣдняковъ, съ ихъ жалкой трапезой въ рукахъ, казалось, возбудилъ участіе Духа, такъ какъ онъ всталъ вмѣстѣ съ Скруджемъ въ дверяхъ одной изъ булочныхъ и приподнимая покрышку каждаго блюда, по мѣрѣ того, какъ ихъ проносили мимо, вспрыскивалъ ихъ обѣдъ своимъ факеломъ. Надо признаться, что факелъ этотъ обладалъ чудодѣйственною силою. Нѣкоторые изъ бѣдняковъ, торопясь съ своими обѣдами, нѣсколько разъ сталкивались другъ съ другомъ, что вызывало, каждый разъ, между ни ми ужасную перебранку. Но только стоило Духу бросить на нихъ нѣсколько капель воды, какъ они сейчасъ же приходили въ самое хорошее настроеніе, приговаривая, что ссориться въ день Рождества великій грѣхъ. И какъ они правы! Какъ они глубоко правы!
