По узенькой тропинке впереди шла Люся, за ней Начальник и, наконец, Сергей.
— Где пообедаем, ребята?
— Поближе к конечной цели, по-моему, — сказала Люся.
— Значит, там же?
— Да, — присоединился Сергей.
— Поедем на такси?
— Время есть, поедем на метро — прямо без пересадок. — Люся вроде бы взяла инициативу.
— Давай так, — Начальник отдал ей инициативу. — А ты спать не хочешь, Сереж? Поедешь?
— Вообще-то устал, но не насмерть.
— Ну ладно, пообедаем вместе, а там решишь, — опять инициатива у Люси.
— Правильно, — Начальник принял подачу.
— Предложение дамы — почти закон, — улыбнулся Сергей, — подтверждение Начальника — уже закон.
— Смотри-ка, скоро ты совсем умным станешь.
Они вошли в метро, прошли на эскалатор. Вперед Начальник пропустил Люсю, потом сам ее обошел и встал ниже, повернувшись к ней лицом. Сергей встал рядом с Люсей.
«Интересно, — подумала Люся, — Сергей понимает, зачем шеф его тащит с нами? Сережка умница, он если и поймет — у него не узнаешь», — и вслух сказала:
— Сергей, сойди с левой стороны — тут же идут.
— Тогда он будет слишком далеко от меня, а это ему вредно, — усмехнулся Начальник. — А люди постоят, должны нутром почувствовать, что очень важно Сергею стоять здесь. — Теперь он громко захохотал.
Сергей все же встал позади Люси.
— Простите, патрон, что закон нарушил, но Люся, пожалуй, права.
Начальник. Ты ж видишь, стоят, молчат, посторониться не просят.
Люся. Может, стесняются.
Начальник. Раз стесняются, значит, предлагают решать за них.
Сергей. А вот этого я не хочу. Пусть идут, пусть сами за себя решают. Смотрите, целая лестница стояла из-за меня одного, а теперь вся лестница идет из-за меня одного. Тоже приятно.
Сейчас они уже засмеялись все вместе.
И в ресторане разговор начала Люся:
— Сергей, тяжело пришлось оперировать? В шоке был?
— Мало сказать! Мы сразу начали. Половина бригады из шока выводила — остальные оперируют. Пока мы готовились к операции, давление неплохо удалось поднять.
Люся. Хорошо, что все анестезиологи еще на месте были.
Начальник. Ну, должен сказать, что с их главным наркозным тоже ни встань ни ляг.
Сергей. Это уж точно. Случай ужасный. Парню семнадцать лет. Пока без давления был — молчал; а давление подняли — он как в кино: жить хочу, жить хочу. Представляете ощущение. А наш глава департамента наркоза с таким серьезным рылом говорит: «Прошу минуточку помолчать, и вам, по возможности, постараются удовлетворить просьбу». И, как всегда, непонятно: то ли он уже окончательно сбрендил, то ли он парня подбадривает. Наркоз-то дал отлично.
Начальник. Жаль, что не удалось пришить легкое — удалять пришлось. Но ты молодец — ты сделал, что мог.
Люся обрадовалась, что шеф похвалил Сергея, — обрадовалась за шефа. Одновременно Люся поймала себя на том, что в мыслях она его называет шефом, а не Начальником, как все врачи в клинике.
Сергей. Хорошо, что только бронх оборвался, а то, помню, на дежурстве как-то, так и артерия оборвалась. Ничего не успели — умер.
Начальник. Да, я помню этот случай. Тогда я тебя ругал — надо успевать. Пожалуй, красное сухое к мясу лучше, правда?
Люся. Конечно. А я не помню, когда у нас еще был отрыв легкого.
Сергей. Это еще до твоего появления в нашей юдоли скорби, болезней и радостей выздоровления. Грузовики столкнулись — шофера рулем придавило. Будем здоровы.
Начальник. За твоего больного.
Люся. А крику тогда на операции, наверное, было?!
Это она, пожалуй, как провокатор сказала.
Сергей. Нет, так быстро все произошло, что я не успел вскрикнуть, не только крикнуть.
Начальник. Ничего. Я восполнил. Он у меня получил свое, и по громкости, и по тональности. (Все засмеялись.) Собственно, я понимал, что Сергей не виноват, но врачей, клинику необходимо было подстегнуть. Ну, хватит о медицине, о работе, отдохнуть надо. Сергей все ж, наверное, обалдел за ночь. Поспал хоть немного?
Сергей. Он стабилизировался так к часам четырем — до шести вздремнул.
Л ю с я. Кофе двойной?
Начальник. Конечно.
Люся. А ты, Сереж? Или спать пойдешь?
Начальник. Ничего. Сходит на общество.
Сергей. Ах, так — слово начальства закон! Тогда кофе с коньяком, только, чур, плачу я.
Начальник. Но, но! Забыл, с кем обедаешь? Платит Начальник, ребята. Ох и распустился же ты! А коньяк, черт с тобой, будет.
Сергей. Нет, это не дело — тогда я вымогатель.
Начальник. Вымогатель, конечно, но слово не воробей. Да! Хотел я тебе сделать втык. Ты на днях проявлял благородство души своей — помог безрукому машину завести. Помочь-то хорошо, но неужели ты не мог послать кого-нибудь, или санитара, или студента? Какое ты имеешь право рисковать своими руками? В конце концов, коль ты хирург, то руки твои — имущество казенное. Ведь это показуха, выпендривание. Как бы ты обрабатывал культю сегодня с разбитой рукой? Больничный бы получил? Производственная травма! Гуманизм за государственный счет.
Люся. Кстати, как ты зашил культю бронха?
Сергей. По Гей-Люссаку — абсолютно атипично, совсем не по правилам, но там одни обрывки были и у самой трахеи. Вы уж меня простите, шеф, за Гей-Люссака.
Люся. Почему простите? Мы же всегда так говорим.
Начальник. Я ж говорю, Сергей распустился. Это он меня упрекает. Кто-то в официальной обстановке, на утренней конференции брякнул, что оперировать пришлось с большим трудом, случай был атипичный и сделано было по Гей-Люссаку. Я и выдал тогда. Говорил что-то про жаргон, про студентов, что они могут подумать либо о двух Гей-Люссаках, либо что Гей-Люссак был так разносторонен. В конце концов, я действительно считаю, что, если эта шутка останется студентами не понята, они вполне могут решить, что хирургия проста, ибо можно предлагать новые законы в химии, в физике и одновременно новые операции в хирургии. Так теперь он меня упрекает за эти разъяснения, сделанные в официальном топе конференций. Подожди, милый, допрыгаешься.
Сергей. Грешен, батюшка, казни.
Люся. И вы за Гей-Люссака ругали?!
Начальник. Да, ругал. И впредь буду ругать. В конце концов, мы учим студентов, и этого забывать не надо никогда. Язык они должны знать научный, а не полублатной жаргон! И вы должны это понять оба! Вы такие же преподаватели, как я балерина. Подсчитайте нам, пожалуйста. Вы со студентами ведете себя, как со мной в ресторане. Сегодня — Гей-Люссак, а завтра общий мат со студентами!
Сергей. Ну, от профессионального жаргона до мата…
Начальник. Ты слишком много стал понимать. Слушай, что тебе говорят! Пожалуйста, получите, спасибо. То ты занимаешься клиническими измышлениями с ними, то «вводишь в нашу жизнь» — а концентрацию сулемы для стерилизации они не знают.
Сергей. Так в справочниках…
Начальник. Прекрати это разгильдяйство. Если это положено знать — надо знать. Не треснут, если выучат цифры концентрации, а мыслить научатся, когда будут знать. Как можно доверять студентам их занятия! Деньги им еще можно доверить, но занятия!..
Сергей. Так на экзаменах…
Начальник. Опять идиотство! На экзаменах двоек должно быть минимально. Лучше их не допускать к экзаменам. Это же азбука педагогики.
Сергей молчал. Люся тоже. Начальник посмотрел на них в сказал:
— Время. Пора ехать на общество.
Теперь инициатива была полностью у Начальника.
— Опять спать охота. Может, можно домой, а? Повестка-то сегодняшняя малоинтересная, — робко сказал Сергей.
— Мои сотрудники должны всегда ходить на все заседания хирургического общества.
Люся подумала: «Что это он взъелся? Сергей догадается». Сергей подумал: «А обычно в приватных беседах он спокойнее. Что с ним? Сколько раз я себе давал зарок!..»
Топорков погасил свет, и снова перед ним все проигралось, все вспомнилось…
— Вы с ним поговорите. Ему лечиться надо.
— Вздор. Очертенел от работы просто. Отдохнуть ему надо. И в конце концов, поговорить с ним надо по-человечески. — Начальник встал, откинул полы халата, вложил руки в карманы брюк и стал ходить. — Вы же все равнодушные люди. Вам поговорить трудно — ведь вас это не касается. Конечно, проще назначить лекарство. Когда нужно простое человеческое отношение — у вас на первом месте лечение, а не отношение. Нельзя безнаказанно угнетать или, наоборот, возбуждать свои эмоции, настроение. Настроение, эмоциональный склад даны нам от природы, этим нельзя играть. Человек должен быть в напряжении своих естественных чувств. Лекарств этих расплодилось свыше меры всякой. А он-то вовсе и не больной. — Начальник подошел к столу, погасил сигарету о край пепельницы, закурил новую.
— Но он очень странно рассуждает, похоже… — кто-то позволил себе заговорить раньше времени.
— Человека, врача действительно заботит положение в клинике, осложнения, смерти. Вы же все настолько закоснели, что считаете положение в больнице нормальным. Слишком хорошо живется вам. А начинаешь вас ругать — обижаетесь. Вот он, — ткнул пальцем в угол, где сидел я, — я его, видите ли, обругал на операции, ему, видите ли, обидно стало, я же видел это по лицу, а я, мой дорогой, — он подошел и склонился над моей макушкой, — себя только в одном виню — что позволил во время операции давать себе советы. Настоящий хирург во время операции никаких советов слушать не должен, — впрочем, не только хирург, но и любой настоящий ученый. Курицу яйца хорошему не научат. А вот если у тебя спросят, тогда, будь добр, отвечай. А то привет — советы во время операции мне вздумал давать. На операции не ругаются только равнодушные. И можете обижаться сколько угодно. Я ведь не проститутка и не нуждаюсь в том, чтобы меня любили все. К тому же от моего крика здоровье больных не страдает, а от твоего дурацкого совета может, и, в конце концов, я после, как руки помою, уже забыл, а ты-то до сей поры рыло воротишь.
