23
Об этом событии скоро узнал весь народ. Обряд побратимства между Султи и Бежией совершили деканозы: заставили их клятвенно повторить обет, сделать одинаковые насечки на палке, которая затем была торжественно замурована у основания ограды храма. Джариахские жители поздравляли Султи и Бежию с тем, что они побратались, и каждый зазывал их к себе в гости, – отведать хотя бы по чарке водки или по кружке пива.
Во время всеобщего радостного оживления к Султи вдруг подбежал мальчик и шепнул ему, что кто-то дожидается его в ближнем лесу.
Султи пошел за мальчиком. Из чащи вышел человек, закутанный в бурку. Султи узнал его.
– Темурка? Ты зачем?
– Я прискакал предупредить тебя; сюда идут, чтобы тебя убить. Гляди, как я загнал коня.
– Кто? Много их?
– Нет, один, но он стоит многих.
– Ты как узнал об этом?
– Я сам его видел. Он мохевец.
– Ты говорил с ним?
– Я даже ранил его!
– Ранил? – Султи вспомнил, что у Бежии перевязана рука.
– Не Бежия ли это был?
– Да, кажется, он. Но он уже получил свое… А лошадь-то я как загнал!.. – хвастался Темурка.
– Ты лучше о себе пожалей! – вскричал Султи. – Ведь ты ранил моего побратима. Ты передо мной в ответе за его кровь!
Темурка побледнел и весь затрясся от страха. Султи потащил его на поляну.
Старейшие вмешались в дело. Они сурово осудили поступок Темурки и вынесли решение, которое огласил один из старейших.
– Народ! – обратился он к собравшимся: – Темурка признан виновным. Он занимался доносами. Ради денег и собственной выгоды он постоянно предавал людей, он попирал хлеб-соль, оскорблял честь гостеприимства, не щадил ни женщин, ни мужчин, лишь бы насытить свою ненасытную утробу. Он скрывал у себя воров и врагов народа. Не подобает ему жить среди нас. Отныне он умер для всех джариахцев, пусть уходит прочь, пусть до захода солнца он выйдет за пределы нашего края. Уходи, – жалеем о том, что пригревали тебя до сих пор, как брата родного, – обратился старейший к Темурке.
Так был изгнан из общины предатель и корыстолюбец.
К вечеру все разошлись по домам. Хозяева Бежии, как и хозяева Циции, были рады дорогим гостям и упрашивали их дождаться Коргоко и Муртуза, чтобы всем вместе весело отпраздновать их свадьбу.
Коргоко бродил по улицам Владикавказа в поисках ночлега. Вдруг за ним погнался какой-то детина в солдатской шинели. Он насмешливо оглядел старика в изношенной, запыленной одежде, и взгляд его грозно остановился на ружье, висевшем у Коргоко через плечо.
– Эй, ты, постой-ка! – крикнул он.
Коргоко, занятый своими мыслями, не слышал его и продолжал свой путь.
– Не слышишь, что ли? – и он преградил дорогу старику.
– Чего тебе?
– Ты кто?
– Мохевец.
– Почему вооружен?
– Потому что я в пути, а у меня есть враги.
– Разве ты не знаешь, что в городе нельзя ходить с оружием?
– Какая разница – что город, что деревня, враг везде одинаков.
– Довольно болтать! Снимай оружие! – скомандовал неизвестный.
Коргоко никак не мог понять, чего от него требуют. Блюститель порядка позвал к себе на помощь еще нескольких таких же, как он, молодцов. Они жестоко избили, старика, после чего доставили его, как военного преступника, в часть.
Старик еле стоял на ногах, кровь лилась у него из носа, изо рта. Его направили в госпиталь, оружие и бумаги его исчезли; а в протоколе было обозначено, что на улице подобран неизвестный старик с явными признаками сумасшествия.
Не дождавшись Коргоко, Бежия и Султи решили сыграть свадьбу без него. После свадьбы и веселого пиршества молодых торжественно проводили до переправы через Терек, откуда Бежия и Циция направились одни в Хеви, а джариахские жители вернулись к себе в горы.
Дома Циция и Бежия узнали, что Коргоко пошел в город «за правдой». Бежия тотчас же отправился его разыскивать. Он нанял себе «переводчика», который думал только о том, как бы сорвать с него побольше денег, но ничем ему не помог.
Так прошел месяц. Однажды Бежия угрюмо шагал по улице. Вдруг его остановила какая-то женщина.
– Бежия, ты что ж это, не узнаешь своих соседей? – сказала она.
– А, Махия, ты здесь зачем, что тут делаешь? – удивился Бежия.
– Горе свое мыкаю, – сказала женщина. – Мужа моего похоронил обвал, я не могла выходить одна на ремонт дорог, детей стало нечем кормить. Вот и подалась в город. Работаю здесь в госпитале. Да, чуть было не забыла тебе сказать…
– О чем?
– Коргоко несчастный, ведь он у нас лежит. И совсем один, некому позаботиться о нем…
– Где он? Идем, скорее веди меня к нему! – взволнованно прервал ее Бежия.
После долгих мытарств Бежия добрался наконец до палаты, где лежал Коргоко.
Старик так изменился за время болезни, что Бежия с трудом узнал его. Они обнялись, и Бежия рассказал ему обо всем: о поисках Циции, о ее побратимстве с Султи и о своей женитьбе на ней. Старик чуть с ума не сошел от радости.
Бежия с трудом вызволил старика из госпиталя и привез его, больного и разбитого, в его собственный дом. Внимательный уход дочери и чистый горный воздух вскоре восстановили его силы.
Так зажили они, спокойно трудясь, но вдруг однажды к ним пришел старшина и приказал Коргоко немедленно явиться к прибывшему в деревню приставу. Старик никак не мог понять, зачем его мог вызывать к себе пристав, но должен был покориться и пошел.
Приставом, вызвавшим к себе Коргоко, оказался тот самый «Апракуне», который в свое время вволю натешился над стариком.
– Ты что же это, денег в долг набираешь, а платить не хочешь? – спросил «Апракуне».
– Какие деньги, ваша милость? – удивился старик.
– Ты лучше скажи, собираешься ты их платить или нет? – запальчиво крикнул «Апракуне».
– Если вы изволите говорить о тех деньгах, что я занимал тогда в Квеши у трактирщика, то я отдал их ему, как только вернулся из Дзауга, – объяснил старик.
– А расписку о возвращении долга взял у него?
– Нет, ваша милость, я не брал никакой расписки, ни к чему мне она была…
– Как ни к чему? Значит, долг все равно числится за тобой. С процентами это составляет тысячу триста рублей.
– Да я же вернул шестьсот, а больше я не брал. Откуда тысяча триста, и где я возьму их?
«Апракуне» доподлинно знал, что старик говорит правду, что он возвратил долг, так как деньги эти принадлежали самому «Апракуне» и он давно их получил назад. Тогда он только прикрывался именем трактирщика.
– Молчать! – крикнул он, – говори, где пасется твоя отара. Придется продать на торгах в уплату долга.
– Продать?! Ваша милость, пощадите, не пускайте меня по миру! – он протянул руки и вдруг пошатнулся, в ушах у него зазвенело, он шагнул вперед и тяжело рухнул на пол.
К нему подбежали, подняли его. Он бессмысленно вращал глазами, силился что-то сказать, но только глухие хрипы вырывались из его горла. Его свалил удар.
В сопровождении старшины, понятых и казаков «Апракуне» направился в горы, он произвел опись стада Коргоко и распорядился погнать его в Квеши для продажи с торгов.
Бежия узнал о происшедшем только в ту минуту, когда больного старика внесли на бурке в дом. Он кинулся вдогонку за «Апракуне». А тот, сделав все распоряжения, уже спускался с гор со стадом. Бежия преградил ему дорогу.
– Куда вы овец гоните? – сурово спросил он.
– На продажу! – отрезал «Апракуне».
– Я вам этого не позволю! – крикнул взбешенный Бежия.
– Как? Ты смеешь противиться царским законам? – грозно наступая на него, спросил «Апракуне».
– Не царским законам, а твоему самовластию, безбожник ты этакий!
Видно было, что Бежия не шутит. И «Апракуне», застыв на месте, стал издали осыпать его руганью.
– Ты подойди поближе, я покажу тебе, каков ты молодец! – кричал в ответ Бежия.
«Апракуне» сделал знак казакам. Они стали медленно надвигаться на Бежию и окружили его плотным кольцом. Грянул выстрел, один из казаков свалился. Бежия отшвырнул в сторону ружье, – он не успел бы снова его зарядить, – и набросился с обнаженным кинжалом на озверелых казаков. Но он был один против многих, люди закружились клубком, как в водовороте, и когда разомкнулся клубок, на земле, рядом с тремя трупами казаков, лежал зарубленный Бежия.
В полуприкрытых глазах его застыло недоумение, в них был горький укор жизни, так несправедливо поступившей с ним.
Около убитых поставили караул, чтобы никто не тронул их до приезда следователя. «Апракуне» с остальными казаками уехал в Квеши.
Чувство, похожее на жалость, на мгновение шевельнулось в его груди.
– Да что уж там! – поспешил он отогнать от себя докучливое чувство. – Сам виноват, зачем полез в драку? – и «Апракуне» принялся подсчитывать предстоящую прибыль от продажи овец.
Старик недолго прожил после этого несчастия. Он унес с собой в могилу горькую обиду за судьбу своей дочери. Циция не плакала, не причитала, но она таяла, как свеча, на глазах у всех – горе иссушило ее.
