Эрнест Хемингуэй - Победитель не получает ничего

Ознакомительная версия.

— Если вас не затруднит.

— Простите? — переспросила кельнерша.

— Хорошо, дайте мне чашку кофе.

— Пожалуйста, сэр.

Она принесла кофе из кухни, а мистер Джонсон повернулся к окну и стал смотреть, как падает снег на освещенную платформу.

— Вы говорите еще на каких-нибудь языках, кроме английского? — спросил он кельнершу.

— Как же, сэр! Я говорю по-немецки, по-французски и на местных диалектах.

— Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, что вы, сэр. Нам не разрешается пить с посетителями.

— Может быть, сигару?

— Нет, что вы, сэр. — Она рассмеялась. — Я не курю, сэр.

— Я тоже, — сказал Джонсон. — Это дурная привычка.

Кельнерша отошла от стола, а Джонсон закурил сигарету и стал пить кофе. Часы на стене показывали без четверти десять. Его часы немного спешили. Поезд должен был прийти в десять тридцать; час опоздания, — значит, он будет в одиннадцать тридцать. Джонсон подозвал кельнершу.

— Signorina!

— Что вы желаете, сэр?

— Вы бы не согласились поразвлечься со мной? — спросил Джонсон.

Кельнерша покраснела.

— Что вы, сэр!

— Я не думал ничего дурного. Вы не составили бы мне компанию — пойти посмотреть ночное Веве? Если хотите, пригласите подругу.

— Я не могу уйти отсюда, — сказала кельнерша. — Ведь я на службе.

— Я знаю, — сказал Джонсон. — Но, может быть, вы кого-нибудь поставите за себя? Во время Гражданской войны это часто делалось даже мобилизованными.

— Нет, нет, сэр. Я сама должна быть здесь.

— Где вы изучили английский язык?

— На курсах Берлица, сэр.

— Расскажите мне о них, — сказал Джонсон. — Там, должно быть, учились большие шалопаи? Приставали, наверно, с нежностями? Много среди них было франтов? Не приходилось ли вам встречать Скотта Фицджеральда?

— Простите?

— Я хотел бы знать, считаете ли вы студенческие годы лучшими в вашей жизни? А какую команду выставили курсы Берлица прошлой осенью?

— Вы шутите, сэр?

— Чуть-чуть, — сказал Джонсон. — Вы славная девушка. Так не хотите со мной поразвлечься?

— Нет, нет, сэр. Что-нибудь вам еще подать, сэр?

— Да, — сказал Джонсон. — Принесите мне, пожалуйста, карту вин.

— Сию минуту, сэр.

С карточкой в руке Джонсон направился к столу, за которым сидели носильщики. Они оглянулись на него. Все трое были пожилые люди.

— Wollen sie trinken?[3] — спросил он. Один из них кивнул головой и улыбнулся.

— Oui, monsieur.[4]

— Вы говорите по-французски?

— Oui, monsieur.

— Что же мы будем пить? Connais vous des champagnes?[5]

— Non, monsieur.[6]

— Faut les connaître,[7] — заметил Джонсон. — Fräulein! — окликнул он кельнершу. — Мы будем пить шампанское.

— Какое вам угодно, сэр?

— Самое лучшее, — сказал Джонсон. — Какое тут самое лучшее? — обратился он к носильщикам.

— Le meilleur?[8] — спросил тот, который заговорил первым.

— Непременно.

Носильщик вытащил из кармана золотые очки и стал смотреть карту. Он провел пальцем по четырем напечатанным на машинке строчкам с названиями и ценами.

— "Sportsman", — сказал он. — «Sportsman» — самое лучшее.

— Согласны, господа? — спросил Джонсон других носильщиков. Один из них кивнул в ответ. Другой сказал по-французски:

— Самому мне не приходилось пробовать, но я много слыхал про него. Вино хорошее.

— Бутылку «Sportsman», — сказал Джонсон кельнерше. Он посмотрел цену: одиннадцать швейцарских франков. — Ну, давайте две бутылки. Ничего, если я посижу тут с вами? — спросил он носильщика, предложившего "Sportsman".

— Пожалуйста. Присаживайтесь вот здесь. — Носильщик улыбнулся ему. Затем он снял свои очки и спрятал их в футляр. — Что, monsieur сегодня празднует день рождения?

— Нет, — сказал Джонсон. — Праздновать мне, собственно, нечего. Моя жена потребовала развода.

— Что вы? — сказал носильщик, — Не может быть. — Другой носильщик покачал головой. Третий, по-видимому, был туг на ухо.

— Дело, конечно, обычное, — сказал Джонсон. — Вроде первого посещения зубного врача или первого нездоровья у девушки, но меня это выбило из колеи.

— Да оно и понятно, — сказал старший из носильщиков. — Я вас понимаю.

— Из вас, господа, никому не приходилось разводиться? — спросил Джонсон. Он уже перестал умышленно коверкать слова и говорил теперь на хорошем французском языке.

— Нет, — сказал носильщик, назвавший «Sportsman». — Здесь разводы бывают редко. Попадаются, конечно, разведенные мужья, но их немного.

— У нас иначе, — сказал Джонсон. — Почти все разводятся.

— Это верно, — подтвердил носильщик. — Я читал об этом в газетах.

— Я сам немножко запоздал, — продолжал Джонсон, — развожусь только первый раз. А мне тридцать пять.

— Mais vous êtes encоrе jeune,[9] — сказал носильщик. — Monsieur n'a que trente cinq ans,[10] — пояснил он двум другим. Те закивали в ответ.

— Он совсем молодой, — сказал один из них.

— И вы в самом деле разводитесь в первый раз? — спросил носильщик.

— В самом деле, — сказал Джонсон. — Откройте, пожалуйста, бутылку, mademoiselle.

— А дорого стоит развестись?

— Десять тысяч франков.

— Швейцарских?

— Нет, французских.

— Ага. Значит, на швейцарские деньги две тысячи. Все-таки не дешево.

— Да.

— Зачем же это делать?

— Потому что этого требуют.

— А для чего требуют?

— Чтобы выйти замуж за кого-нибудь другого,

— Да ведь это же глупо.

— Вполне согласен, — сказал Джонсон.

Кельнерша налила всем четверым вина. Они подняли стаканы.

— Prosit! — сказал Джонсон.

— A votre santé, monsieur,[11] — сказал носильщик.

Двое других прибавили: — Salut.

Шампанское было на вкус точно сладкая фруктовая водица.

— Это что, швейцарский обычай — отвечать всегда на другом языке? — спросил Джонсон.

— Нет, — сказал носильщик. — По-французски выходит вежливее. Кроме того, ведь здесь французская Швейцария.

— Но вы говорите по-немецки.

— Да, в моей деревне говорят по-немецки.

— Понимаю, — сказал Джонсон. — Так вы, значит, никогда не разводились?

— Нет. Это слишком дорого. И потом, я никогда не был женат.

— Вот как! — сказал Джонсон. — А эти господа?

— Они женаты.

— Вы довольны, что женаты? — спросил Джонсон второго носильщика.

— Как вы сказали?

— Вам нравится быть женатым?

— Oui. C'est normal.[12]

— Именно, — сказал Джонсон. — Et vous, monsieur?[13]

— Ça va,[14] — сказал третий носильщик.

— Pour moi, — сказал Джонсон, — ça ne va pas.[15]

— Monsieur собирается развестись, — объяснил первый носильщик.

— О, — сказал второй носильщик.

— Ага, — сказал третий.

— Ну, — сказал Джонсон, — тема, по-видимому, исчерпана. Вам неинтересно слушать о моих огорчениях, — обратился он к первому носильщику.

— Нет, почему же, — возразил носильщик.

— Давайте говорить о чем-нибудь другом.

— Пожалуйста.

— О чем же нам поговорить?

— Вы занимаетесь спортом?

— Нет, — сказал Джонсон. — Вот жена моя спортсменка.

— А вы как развлекаетесь?

— Я — писатель.

— Это хорошо оплачивается?

— Нет. Но потом, когда приобретешь известность, — да.

— Интересно.

— Нет, — сказал Джонсон, — совсем неинтересно. Очень сожалею, господа, но я должен проститься с вами. Прошу вас распить и вторую бутылку.

— Да ведь поезд придет не раньше чем через три четверти часа.

— Я знаю, — сказал Джонсон.

Подошла кельнерша, и он уплатил за вино и за свой обед.

— Вы уходите, сэр? — спросила она.

— Да, — сказал Джонсон. — Хочу немного пройтись. Чемоданы я оставлю здесь.

Он надел кашне, пальто и шляпу. На платформе густыми хлопьями валил снег. Он оглянулся назад и в окно увидел трех носильщиков, которые все еще сидели у стола. Кельнерша выливала им в стаканы остатки вина из начатой бутылки. Неоткупоренную бутылку она унесла обратно. На этом они заработают по три с лишним франка на душу, подумал Джонсон. Он повернулся и пошел вдоль платформы. Когда он сидел в буфете, ему казалось, что боль притупится, если он будет говорить об этом; но она не притупилась; только на душе у него стало скверно.

В буфете на станции Территэ было слишком тепло: буфет был ярко освещен, и чистенькие столики отполированы до блеска. На столиках стояли корзинки с соленым печеньем в бумажных пакетиках и лежали картонные подставки для пивных кружек, чтобы мокрые донышки не оставляли следов на дереве. Стулья были деревянные, резные, с залоснившимися от времени, но очень удобными сиденьями. На стене висели часы, в глубине комнаты была буфетная стойка, а за окном шел снег. За столиком под часами какой-то старик пил кофе и читал вечернюю газету. Вошел носильщик и сказал, что Восточно-симплонский экспресс идет из Сен-Мориса с часовым опозданием. К столу мистера Гарриса подошла кельнерша. Мистер Гаррис только что кончил обедать.

Ознакомительная версия.