Оба лесовика встали с соломы и заковыляли к двери. Один из них, тот, что поменьше, плакал. Йоги вышел следом за ними в холодную ночь. Было холодно. Ночь стояла ясная. Светили звезды.
— Черт бы его побрал, этот клуб! — сказал высокий индеец. — И что в нем только хорошего!
Низенький плакал. При свете звезд Йоги увидел, что тот лишился одной из своих протезных рук.
— Не играть мне больше в бильярд! — всхлипывал низенький индеец. Он погрозил оставшейся рукой в направлении окна, обозначившегося во тьме тоненькой полоской света. — Проклятый клуб!
— Не горюйте, — сказал Йоги. — Я помогу вам поступить на помповую фабрику.
— Пошла она к дьяволу! — отозвался высокий индеец. — Мы все вступим в Армию спасения.
— Ну, не плачьте же, — сказал Йоги низенькому. — Я куплю вам новую руку.
Но тот был безутешен. Он сел прямо на занесенную снегом дорогу.
— Раз мне уже не играть в бильярд, плевать я хотел на все.
А сверху, из окна клуба, долетал неотвязный звук негритянского смеха.
На тот случай, если это будет иметь какую-нибудь историческую ценность, охотно сообщаю, что предыдущую главу я написал за два часа, отстукал прямо на пишущей машинке, а потом отправился на ленч с Джоном Дос Пассосом, которого считаю очень сильным писателем и к тому же исключительно приятным человеком. (Как говорят в провинции, «хвали меня, как я тебя».) Мы съели Rollmops [маринованная селедка (нем.)], sole meuniere, civet de lievre a la cocotte, marmelade de pommes и смочили все это, как мы, бывало, говорили (а, читатель?), бутылочкой «Монтраше» урожая 1919 г. — под язык, и по бутылке на брата «Оспис де Бон» урожая 1919 г. под тушеного зайца. Потом, помнится, мы с мистером Дос Пассосом располовинили бутылочку «Шамбертона» под marmelade de pommes [англ.: яблочное желе] (Перевод с французского дан автором.). Потом выпили еще две старого марочного и, решив уже не ходить в кафе «Купол», где столько болтают об искусстве, мы отправились по домам, и я написал следующую часть. Мне бы хотелось, чтобы читатель особо отметил то, как сведены внезапно сложные жизненные пути разных персонажей этой книжки и как это подано в той достопамятной сцене закусочной. Именно тогда, когда я прочитал написанное мистеру Дос Пассосу, он воскликнул: «Хемингуэй, вы сотворили шедевр!»
И вот тут-то, читатель, я собираюсь придать книге тот размах и движение, которые покажут, что это действительно великая книга. Я знаю, читатель: ты ведь не меньше меня надеешься, что я-таки придам рассказу этот размах и движение — подумать только, как много это будет значить для нас обоих. Мистер Г. Дж. Уэллс, который навестил нас в нашем доме (имеем успех на литературной ниве, а, читатель?), спросил нас на днях, не покажется ли читателю — то есть тебе, читатель... ты только представь себе: сам Г. Дж. Уэллс толкует о тебе прямо в нашем доме... Так вот, Г. Дж. Уэллс спросил, а не подумает ли наш читатель, что в этой повести слишком много автобиографического? Пожалуйста, читатель, выкинь из головы эту мысль. Мы жили в Петоски, штат Мичиган, это правда, и, естественно, многие образы взяты из жизни, какой мы тогда жили. Но ведь то были совсем другие люди, которые не имеют никакого отношения к автору. Автор появляется лишь в этих небольших отступлениях. Правда, прежде чем приступить к этому повествованию, мы на протяжении двенадцати лет изучали различные индейские говоры Севера: в музее в Кросс-вилледже и посейчас хранится наш перевод Нового завета на язык племени оджибвеев. Но на нашем месте, читатель, ты поступил бы точно так же, и, думаю, что поразмыслив над этим хорошенько, ты согласишься с нами на этот счет. А теперь вернемся к нашему повествованию. И когда я заявляю, читатель, что ты даже не представляешь, как трудно будет писать эту — новую — главу, я делаю это в самом что ни на есть дружеском духе. Собственно говоря — постараюсь быть в этом откровенным, — до завтра мы за нее и браться не будем.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«ГИБЕЛЬ ВЕЛИКОЙ НАЦИИ И ВОЗВЫШЕНИЕ И ПАДЕНИЕ АМЕРИКАНЦЕВ»
[«Возвышение американцев» — роман Г. Стайн (написан в 1906-1908 гг.), впервые опубликованный в 1924 году в «трансатлантик ревью» под редакцией и при непосредственном участии Э. Хемингуэя]
Но может статься, мне возразят, что я — вопреки собственным принципам — показал в этом произведении немало пороков, причем весьма постыдных. На это я отвечу так: во-первых, слишком трудно, прослеживая вереницу человеческих поступков, остаться к ним безучастным. Во-вторых, пороки, которые можно здесь встретить, скорее всего, лишь случайные следствия тех или иных человеческих слабостей или недостатков, нежели начала, постоянно присутствующие в человеческой душе. В-третьих, выведены они не для чистого осмеяния, а должны вызывать отвращение. В-четвертых, на сцене они никогда не подавались первым планом; и наконец, они вовсе не влекут за собой намеренного зла.
Генри Филдинг.
Йоги Джонсон идет по тихой улице, обняв за плечи низенького индейца. Высокий индеец шагает рядом. Холодная ночь. Закрытые ставнями окна домов. Низенький индеец, который потерял свою протезную руку. Большой индеец, который тоже был на войне. Йоги Джонсон, который также был на войне. Все трое идут, идут, идут. Куда они идут? Куда они могут идти? Что им осталось?
Вдруг под уличным фонарем, который висит на голом проводе на углу и отбрасывает свет на снег, большой индеец останавливается.
— Так мы никуда не придем, — проворчал он. — Какой толк от этой ходьбы? Пусть белый вождь скажет слово. Куда мы идем, белый вождь?
Йоги Джонсон не знает. Очевидно, ходьбой их проблем не решишь. Хорошо идти, когда есть куда. Армия Кокси. Орда людей, ищущих работы, давит на Вашингтон. «Марширующие люди» [название романа Ш. Андерсона, написанного в 1917 г.], — подумал Йоги. Маршируют и маршируют, а куда попадают? Никуда. Это Йоги знал слишком хорошо. Никуда. Совершенно никуда.
— Пусть белый вождь говорит, — сказал большой индеец.
— Я не знаю, — сказал Йоги. — Ничего я не знаю. Разве ради этого сражались на войне? Неужели именно так все и должно было кончиться? Похоже, что так. Йоги стоит под уличным фонарем. Йоги думает и диву дается. Рядом с ним два индейца в своих куртках макино. У одного индейца свисает пустой рукав. Все думают.
— Белый вождь ничего не скажет? — спросил высокий индеец.
— Нет. — А что он мог сказать? Что вообще можно было сказать?
— Можно красному брату? — спросил индеец.
— Говорите, — сказал Йоги. Он посмотрел на снег. — Каждый из нас такой же человек, как и другие.
— Белый вождь когда-нибудь бывает в закусочной Брауна? — спросил высокий индеец, вглядываясь в лицо Йоги при свете дуговой лампы.
— Нет. — у Йоги даже дух перехватило.
Неужели это конец? Закусочная. Что ж, закусочная не хуже любого другого места. И все-таки — закусочная, Ну и что? Эти индейцы знают город. Они бывшие солдаты. У обоих замечательный послужной список. Он и сам это знал. Но закусочная...
— Пусть белый вождь идет с красными братьями. — Высокий индеец взял Йоги под руку. Низенький зашагал с ними в ногу.
— Вперед, к закусочной, — спокойно сказал Йоги. Он хоть и белый, но знает, когда остановиться. В конце конце», может, белой расе и не вечно главенствовать. Взять это восстание мусульман. Беспорядки на Востоке. Брожение на Западе. На Юге — тоже — худо. Да и на Севере теперь не лучше. Куда все это ведет? К чему все это клонится? Поможет ли это ему возжелать женщину? Придет ли когда-нибудь весна? Стоит ли в конце концов пытаться? Кто знает.
Все трое вышагивают по морозным улицам Петоски. Теперь уже хоть к какой-то цели. En route [на пути, в дороге (франц.)]. Так писал Гюисманс. Интересно бы почитать что-нибудь на французском. Надо как-нибудь попробовать. В Париже есть улица Гюисманса. Сразу же за углом от дома, где живет Гертруда Стайн. Вот это женщина! К чему ее приведут ее эксперименты со словами? Есть ли в них какой-нибудь смысл? Но все это в Париже. Ах, Париж! Как он теперь далек, Париж. Париж утром. Париж вечером. Париж ночью. И опять Париж утром. Может, и Париж в полдень. А почему бы и нет? Йоги Джонсон, широко ступая, шагает вперед. На душе у него неспокойно.
Все трое маршируют вместе. Руки тех, у кого они есть, сплетены. Красная и белая раса в едином строю. Что-то свело их воедино? Война? Судьба? Несчастный случай? Или чистая случайность? Все эти вопросы теснились в сознании Йоги Джонсона. Рассудок его устал. Слишком много он рассуждает в последнее время. Они все шагают и шагают. И вдруг останавливаются.
Низенький индеец поднимает глаза. Среди ночи над замерзшими окнами закусочной светится вывеска:
«КУС НА ЛЮБОЙ ВКУС»
— Посмотрим-ка, что это за вкус, — буркнул маленький индеец.
— В закусочной белого человека страсть какие вкусные бифштексы, — проговорил высокий. — Поверьте красному брату.
Индейцы неуверенно переминаются с ноги на ногу перед дверью. Высокий оборачивается к Йоги.
