…Цирл не сердилась, когда Гиршл бывал печален и дулся на нее. Она просто вздыхала вместе с ним и говорила:
— Никто не выбирает себе судьбу. Лучше жениться на девушке, уважающей тебя, чем бегать за той, которой ты безразличен.
Цирл была достаточно умна, чтобы понимать, что живет в такое время, когда никакие родители не могут заставить сына подчиниться их воле даже в пустяках, не говоря уж о женитьбе против его воли. Если бы Цирл повела себя как большинство матерей, она только восстановила бы Гиршла против себя. Она же продолжала проявлять любовь, понимание и могла вить из сына веревки.
Близости матери было достаточно, чтобы у Гиршла увлажнялись глаза. Какая бы кошка ни пробежала между ними, мать оставалась для него самым близким человеком. Однажды, он был еще мальчишкой, другой мальчик обманул его, и мать, увидев, как он расстроен, обняла его, осыпала поцелуями, заставила быстро забыть обиду. Сейчас история повторялась.
Была середина зимы. Дома занесло снегом. Над каждой крышей вился столб дыма, над дальними — ниже и более расплывчатый, над ближними — выше и плотнее. Река замерзла и была такой же плоской, как небо. Над прорубью возвышался ледяной крест. Приближалось Рождество, все лавки и магазины были забиты товарами и заполнены покупателями. По улицам сновали санки, запряженные лошадками с бубенчиками под дугой, чистый и холодный звон бубенцов разносился далеко. Это ехали в город богатые помещики, тепло укрытые медвежьими и волчьими полостями. В Шибуше царила суета, особенно много дел было у лавочников, потому что перед Рождеством, когда поляки и украинцы делали друг другу подарки, торговля шла весьма бойко. Товары во всех лавках шли нарасхват.
Однажды к Гурвицам приехал Гедалья Цимлих. Цирл, которая в лавке грела руки над жаровней с горячими угольями, встретила его с приветливой улыбкой. Вышел Борух-Меир, вручил будущему родственнику лист бумаги и что-то тихо ему сказал. Гедалья стал читать бумагу вслух, стряхивая сосульки с бороды. Ею добрые усталые глаза светились радостью от мысли, что столько чиновников и их жен скоро будут есть и пить за его счет.
Гиршл стоял в стороне, насмешливо скривив губы и барабаня пальцами по прилавку. Как различны понятия людей о том, что хорошо, а что плохо! Ему было досадно, что люди, обязанные блюсти законы, берут взятки. Особенно противно было то, что берущие взятки христиане считали дающих взятки евреев ниже себя, а сами дающие взятки были довольны собой, как будто жертвовали на благотворительные цели, достойные поддержки. Однако на подобные мысли настраивали Гиршла не социализм и не еврейское самолюбие, а всего лишь неприязнь к этому человеку из Маликровика.
Цирл видела выражение лица сына и постаралась изменить тему разговора. Отодвинув жаровню, она спросила Цимлиха:
— Как поживает барышня Мина?
Хотя вопрос о приданом был уже решен, она по-прежнему называла Мину барышней.
— Мы ждем ее домой со дня на день, — откликнулся Гедалья, положив на стол врученный ему лист.
— Будем рады видеть ее у себя, — сказал Борух-Меир, потирая руки.
— А после каникул она вернется в Станислав? — поинтересовалась Цирл.
— Нет, больше она в пансион не вернется! — заявил Гедалья.
— Почему? — продолжала интересоваться Цирл.
Гедалья глубоко вздохнул:
— Потому что директриса пансиона взяла и вышла замуж за поляка!
— За поляка! — воскликнули Борух-Меир и Цирл в ужасе. — Подумать только!
Гедалья кивнул и снова тяжело вздохнул. Цирл прикрыла рот рукой и опустила глаза. Борух-Меир в раздумье закрутил бороду левой рукой, пригладил ее правой, ухватился за цепочку от часов и произнес:
— Молодой барышне, наверное, скучно проводить свои каникулы в деревне!
— А ты подумал, как счастливы ее родители, что она будет с ними? — возразила ему Цирл.
— Ну, если так посмотреть на дело, то все в порядке!
— Однако я надеюсь, — обратилась Цирл к отцу Мины, — что вы не будете держать свою дочь взаперти и мы все сможем ее видеть.
— Думаю, она чаще будет находиться в Шибуше, чем в Маликровике, — ответил Гедалья. — Софья уже пригласила ее к себе. Эта Софья совсем настроит ее против Маликровика.
— Ах, — заговорил Борух-Меир тоном человека, которому дружба дает право вмешиваться в чужие дела, — вы, должно быть, говорите о мадемуазель Гильденхорн, дочери Айзи Геллера?
Гедалья Цимлих кивнул:
— Именно о ней. Она так привязана к Мине! Как только наша дочь приезжает из Станислава, Софья забирает ее в Шибуш. По ее мнению, коровы в Маликровике не станут хуже доиться, если Мины там не будет.
— У Гильденхорнов большой дом, — заметила Цирл. — У них всегда веселье. Может быть, и неплохо, что Мина там бывает.
— И я так думаю, — согласился Гедалья. — Но ее мать думает иначе. Когда ребенка столько времени не было дома, матери хочется, чтобы он находился больше рядом с ней.
— Ну что же, — сказала Цирл, — мы будем рады видеть мадемуазель Мину, когда она появится в Шибуше. Ты не знаешь, Гиршл, намерены ли сионисты в этом году устраивать вечер по случаю Хануки?
Цирл не было дела ни до сионистов, ни до их вечеров, но она подумала, что Гиршлу будет приятно, что мать живет его интересами.
…Софья Гильденхорн была на два года старше Мины, а выглядела на столько же моложе. Муж ее, коммивояжер Ицхок Гильденхорн, беззаботный молодой человек, хорошо зарабатывал, продавая страховые полисы легковерным провинциалам. В доме бывало тихо, когда хозяин отсутствовал, но стоило ему вернуться из поездки, как там становилось очень оживленно. Все шибушские гуляки собирались у Гильденхорнов и до утра веселились, ели, пили, играли в карты и рассказывали анекдоты. Иногда эти весельчаки награждали жителей города прозвищами и даже сочиняли о них сатирические скетчи; тексты которых расклеивали на рыночной площади, предоставляя желающим вносить в них что-то от себя. Не один брак расстроился из-за этих пасквилей, не щадивших репутации даже всеми уважаемых семей. Падение старых шибушских патрициев началось с того самого дня, когда в город приехали Гильденхорны, — в Шибуше не осталось ничего святого. Каждый бездельник мог безнаказанно паясничать, и с этим ничего нельзя было поделать, поскольку одна половина жителей города боялась Гильденхорна, а другая была на его стороне. Известно, что всякий, кто сулит веселое времяпрепровождение и бесплатное угощение, может быть уверен, что у него не будет недостатка в друзьях. Каждый, кто приходил к Гильденхорнам, мог встретить там тех, кого никак не ожидал увидеть.
На последний вечер Хануки Гильденхорны пригласили Гурвицев к себе. Поводом явился выигрыш Софьи в лотерею.
Пора было выходить из дому, но Цирл сказала Гиршлу:
— Мы с отцом еще не готовы. Не жди нас, отправляйся сам, а мы подойдем позже. Ты же знаешь, кто там будет, жалко пропустить что-то интересное. Судя по количеству вина, закупленного Гильденхорнами сегодня в лавке, будет пир горой. Для такого торжества стоит надеть свежую сорочку.
Когда Гиршл пришел к Гильденхорнам, хозяин дома уже сидел со своими друзьями за карточным столом. Гиршл был одет весьма прилично, но, не привыкший бывать в обществе, он то и дело ощупывал себя, проверяя, на месте ли галстук, не сползли ли носки. Так он и стоял, неуверенно проводя рукой по одежде.
У Гильденхорнов собралось много народу. Здесь были: Лейбуш Чертковер, симпатичный, но легкомысленный человек, истый хасид и не менее истый картежник; Гимпл Курц, тот самый, который учил ребят Талмуду в школе; одноногий Мотши Шайнбард, модно одетый и веселый, от костыля которого пахло свежим лаком; тесть Гильденхорна Айзи Геллер. Обменявшись с Гиршлом приветствием, они вернулись к своим картам. Из многих других половину Гиршл не знал.
Гиршл остался в одиночестве, но тут к нему подошла Софья. Заверив, что счастлива его видеть, она спросила, когда придут его родители. Однако, не дождавшись ответа, она исчезла, потому что ей надо было присматривать за пирогами в духовке — как бы они не подгорели. Оставшись снова один, Гиршл стал следить за Ицхоком Гильденхорном, в присутствии которого он всегда чувствовал свою незначительность. Гильденхорн был человеком, который каждого ставил на место — нравилось оно тому или нет. И не потому, что он был так уж умен — встречались люди и поумнее. В отличие от большинства жителей Шибуша, поглощавших столько мучных изделий и картофеля, что раздавались в ширину, он был необыкновенно высок. Бог добр, но бережлив: если кто-то хочет округлиться, пусть себе растет в ширину, зато роста ему не будет дано, — другим Он дает рост, но обделяет дородностью.
Гиршл стал размышлять о тех, кто сидел за карточным столом. Человек, которого звали Чертковером, казалось бы, должен быть чертковским хасидом, а Лейбуш был бобовским хасидом. Иногда имя никак не гармонировало с характером человека. Гимпл Курц, фамилия которого означала «короткий», был действительно маленьким и толстеньким человечком, однако у Мотши Шайнбарда, фамилия которого означала «пышная борода», подбородок был гол как колено. Фамилия Шайнбард подошла бы больше Лейбушу Чертковеру, который на самом деле был вовсе не из Черткова. Или взять, например, Балобана, курильщика, сидевшего рядом с Айзи Геллером. Что могло означать имя Балобан?
