Он часто слыхал из своей засады, как Дерюшетта разговаривала с месс Летьерри, сидя на скамейке под густой верандой.
Он угадал, какой запах ей лучше нравился, по цветам, которые она срывала и нюхала. Запах вьюнка нравился ей больше всего, потом шла гвоздика, каприфолия, потом жасмин. Роза была уже на пятом месте. На лилию она только смотрела, но не нюхала ее.
Жилльят составлял мысленно понятие об ней на основании выбора ароматов. Каждый цветок выражал в глазах его какое-нибудь достоинство.
У него поднимались волосы дыбом от одной только мысли о разговоре с Дерюшеттой.
Жилльят провел почти все лето за стеною садика Браве, в закоулке, заросшем плющом и хмелем, терновником, дикой мальвой и коровьяком, проросшим в граните. Он сидел там в глубоком раздумье. Ящерицы, привыкнув к нему, грелись возле него на солнышке. Лето было ясное и теплое. Над головой Жилльята двигались взад и вперед облака. Он сидел в траве: все кругом было полно щебетаньем птиц. Он сжимал лоб руками и спрашивал у себя: «Зачем она написала мое имя на снегу?» Морской ветер глубоко вздыхал вдали. По временам в каменоломнях Водю громко раздавалась труба надсмотрщика, извещавшая прохожих, что сейчас произойдет взрыв. Сампсоньевского порта не было видно; виднелись только верхи мачт из-за дерев. Чайки пересекали воздух по временам. Жилльяту становилось невыразимо грустно. Он говорил себе: «Ведь и она тоже думает обо мне; это хорошо». Он думал о том, что Дерюшетта богата, а он беден. Потом он думал, что пароход — отвратительнейшая выдумка. Он никак не мог вспомнить, какое было число. Он рассеянно смотрел, как огромные черные трутни с желтыми шейками и с короткими крыльями жужжа влетали в расселины стен.
Однажды вечером Дерюшетта, собираясь спать, подошла к окну, чтобы запереть его. Ночь была темная. Вдруг она настрочила ушки. Из глубины мрака неслись какие-то звуки. Кто-то на холме, или у подножья замка Валль, или, может быть, где-нибудь дальше играл на каком-то инструменте. Дерюшетта узнала любимую песенку свою Бонни-Дунди и узнала по звуку, что наигрывала ее волынка. Она ровно ничего не поняла.
С этих пор музыка возобновлялась время от времени в те же часы и по большей части в очень темные ночи.
Дерюшетте это не нравилось.
Прошло четыре года.
Дерюшетте пошел двадцать первый год, а она все еще была не замужем. Кто-то написал где-то: постоянная мысль — бурав. Со всяким годом она входит глубже на один оборот. Если вздумают вырвать ее из нас в первый год, вместе с нею вырвут у нас и волосы; на второй год — раздерут нам кожу; на третий размозжат кости; на четвертый ее можно будет вырвать только вместе с мозгом.
Жилльят вступил в этот четвертый год.
Он не говорил еще ни слова с Дерюшеттой. Он только мечтал об ней.
Случилось раз, что, проходя мимо, он увидал в дверях Браве Дерюшетту с месс Летьерри. Он решился подойти поближе. Ему показалось, что она улыбнулась, когда он проходил возле нее. В этом не было ничего невозможного.
Дерюшетта все слышала время от времени волынку.
Слышал и месс Летьерри эту несносную музыку под окнами Дерюшетты. Музыка была не в его вкусе. Он хотел выдать Дерюшетту замуж, когда ей захочется и ему покажется удобным, но совсем просто, без романов и без музыки. Он вышел из себя, стал наблюдать, и ему показалось, что он видел вдали Жилльята. Он запустил ногти в бакенбарды, что служило в нем признаком гнева, и проворчал: Чего он дудит, животное? Кто хочет Дерюшетту, обращайся прямо ко мне, а нечего играть на флейте.
Около этого времени случилось одно важное событие, впрочем, давно предвиденное. Преподобный Джакмэн Герод был назначен викарием винчестерского епископа, деканом острова и ректором С<вятого> Петра и должен был отправиться в С<ен->Пьер тотчас по водворении своего преемника.
Новый пастор не замедлил приездом. Он был джентльменом нормандского происхождения и звали его мсье Джо Эбенезер Кодре, по-английски Каудри.
Слухи о новом ректоре толковались и вкривь и вкось. Говорили, что он молод и беден, но что молодость его умерялась большой ученостью, а бедность — большими надеждами. Он был племянником старого и богатого декана в С<ент->Азофе. Когда декан умрет, он будет богат. М<сье> Эбенезер Каудри славился знатным родством; он почти что имел права на титул сэра. О вероисповедании его шли различные толки. Он был англиканом, но терпеть не мог фарисейства.
Вот каков был в то время баланс месс Летьерри. «Дюранда» сдержала все свои обещания. Месс Летьерри уплатил все долги и в Бремене, и в С<ен->Мале. Он выкупил из-под залога домик свой Браве и скупил все векселя, бывшие на нем. «Дюранда» приносила теперь чистой прибыли до тысячи фунтов стерлингов и обещала давать еще больше. Перевозка быков составляла одну из прибыльнейших доходных статей судна, и потому нужно было, для большего удобства при нагрузке и выгрузке скота, уничтожить при пароходе шлюпки и лодки. Это, может быть, было неосторожно. У «Дюранды» остался только один баркас, но баркас, правда, отличный.
Прошло десять лет после покражи Рантена.
Процветание «Дюранды» не внушало доверия; его приписывали случаю. Положение месс Летьерри считали исключительным. Говорили, что он сделал удачную глупость. Кто-то вздумал подражать ему в Каусе, на острове Уайт, но потерпел неудачу. Попытка разорила акционеров. Летьерри сказал: оттого, что машина была не хороша. Все в ответ покачивали головой. Нововведения отличаются тем, что все восстают против них; малейший промах роняет их в общественном мнении. Один из коммерческих оракулов Нормандского архипелага, банкир Джож, из Парижа, на вопрос о пароходном предприятии сказал, поворачивая спину: Вы предлагаете мне обращение денег в дым, и этот ответ повторяли как образец замечательнейшего остроумия. О Летьерри говорили: «Хорошо, ему удалось, но он не рискнул бы начать снова». Пример его пугал, а не вызывал подражания. Никто не осмелился бы соорудить вторую «Дюранду».
Равноденствие дает о себе знать Ламаншу заблаговременно. Море узко, стесняет ветер и бесит его. С февраля начинаются западные ветры и бьют волны во все стороны. Плавание тогда становится опасным; береговые жители часто посматривают на сигнальную мачту и подумывают не без тревоги о кораблях, плавающих в открытом море. Море кажется какой-то западней; невидимая труба призывает на бой; страшные порывы вихря колеблют горизонт; дует ужасающий ветер. Мрак свищет и воет. Из глубины туч вздувает щеки грозное лицо бури.
Ветер — опасность; туман тоже опасность.
Мореплаватели всегда боялись туманов. В некоторых туманах носятся микроскопические, льдистые призмы, которым Мариот приписывает явление колец вокруг планет, ложных солнц и ложных лун. Грозные туманы очень сложного состава; в них соединяются различные пары, неравного удельного веса, с парами водяными и располагаются так, что туман разделяется на поясы и образует настоящую геологическую формацию; внизу йод, над йодом сера, над серой бром, над бромом фосфор. Этим объясняются отчасти многие явления: огонь Св<вятого> Эльма, летающие звезды, упоминаемые Сенекой, два огонька: Кастор и Поллукс, о которых говорит Плутарх. На экваторе шар земной постоянно опоясывает туманный круг: Cloud-ring — туманное кольцо. Это туманное кольцо прохлаждает тропики так же, как Гольфстрим согревает полюс. В пределах Cloud-ring'a туман опасен. Тут начинается лошадиная широта, Horse latitude; мореплаватели последних веков бросали тут лошадей в море во время бури — чтобы облегчить груз, во время штиля — чтобы сэкономизировать запас воды. Колумб говорил: «Nube abaxo es muerto». «Низкое облако — смерть». Этруски, бывшие для метеорологии тем же, чем халдеи были для астрономии, признавали два владычества: владычество грома и владычество тумана; фульгураты наблюдали за молнией, а аквилеги за туманом. Коллегия жрецов авгуров была в большом почете у тирян, финикиян, пеласгов и всех первобытных мореплавателей древней Маринтерны (Средиземного моря). Происхождение бурь было уже известно древним; оно тесно связано со способом происхождения туманов, и в сущности это один и тот же феномен. На океане бывают три рода тумана: экваториальный и два полярных; моряки называют всех их одним именем: «горшок с сажей».
Туманы равноденствия опасны всюду и особенно в Ламанше. Они мгновенно делают ночь на море. Одна из опасностей тумана, даже когда он не очень густ, состоит в том, что он мешает распознавать перемену глубины по перемене цвета воды; это лишает возможности предвидеть мели или рифы. Часто препятствие близко, а вы и не подозреваете этой близости. Часто из-за тумана не остается ничего другого делать, как бросить якорь или лечь в дрейф. Туман загубил не меньше кораблей, чем ветер.
