что-то замечает. Хотя мы ни о чём не говорим, по нашему виду можно догадаться. Возможно, он и догадывается. Я даже думаю, что сверх ожидания он уже готов к этому.
— Тогда тем более надо всё сказать. Пока ты молчишь, он подозревает и воображает самое страшное — от этого и его нервозность. Если он беспокоится, что больше не увидит мать, откровенный разговор его, наоборот, успокоит.
— Я сам так думаю. Только отцу очень тяжело наносить сыну такой удар. Вот невольно и откладываю.
— Вряд ли это так его поразит, как ты опасаешься. Дети сильные. Взрослые, думая о детях, относятся к ним с жалостью, а дети взрослеют и у них появляется сила переносить подобные удары. Если ты растолкуешь ему, он примирится с неизбежным и, без сомнения, поймёт как надо.
— Это я и сам знаю. Вообще-то я с тобой согласен.
По правде говоря, Канамэ ожидал возвращения из Шанхая двоюродного брата с нетерпением, но в то же время оно было для него и обременительно. Он осознавал собственную слабохарактерность, из-за которой откладывал неприятные дела со дня на день и до самого последнего момента не мог заговорить о них. Ему казалось, что двоюродный брат, приехав, растолкает его, заставит действовать даже против его желания и дело сдвинется с места. Но когда он, глядя брату в лицо, заговорил об этом, то, что мерещилось где-то вдали, вдруг приблизилось и стало перед глазами — это не столько побуждало его к действию, сколько пугало, и он был готов идти на попятный.
— Что ты собираешься делать сегодня? Поедем сразу ко мне? — спросил он, чтобы переменить разговор.
— Как хочешь. У меня есть кое-какие дела в Осака, но их можно отложить на другой день.
— Тебе сначала надо отдохнуть.
— А как Мисако?
— Когда мы уходили, она была дома.
— Может, она сегодня меня и не ждёт?
— Возможно, она специально уйдёт, чтобы нам не мешать. Найдёт какой-нибудь предлог…
— Пожалуй, в таком случае… Я хотел бы поговорить с ней о многом, но сначала должен убедиться в твоих намерениях. Какими бы близкими ни были родственники, никогда не следует вмешиваться в дело о разводе, но ведь вы своими силами не можете прийти к определённому решению…
— Ты уже ел? — спросил Канамэ, ещё раз меняя тему разговора.
— Ещё нет.
— Пообедаем в Кобэ. Хироси с собакой отправим домой.
— Дядюшка, я видел собаку, — сказал Хироси, возвращаясь в каюту. — Чудесный пёс! Совсем как лань…
— Он очень быстро бегает, обгоняет даже поезд. Ты можешь брать его с собой, когда катаешься на велосипеде. Эти собаки выступают на бегах на ипподроме.
— Не ипподроме, а кинодроме, дядюшка.
— Твоя взяла.
— А собачьей чумкой он болел?
— Уже болел. Ему год и семь месяцев. Сейчас его надо отвезти домой. До Осака ты можешь поехать с ним на поезде, а потом на машине.
— Лучше на электричке. Если обвязать ему голову платком или чем-нибудь ещё, его можно везти в вагоне с пассажирами.
— Какой прогресс! В Японии уже ходят электрички?
— Здесь живут не одни дураки. Разве не так, дядюшка?
— Конечно, так.
— Странный у вас выговор. Когда вы говорите на осакском диалекте, у вас необычный акцент.
— Хироси хорошо освоил осакский диалект — это в некоторой степени создаёт неудобство. Ему приходится говорить по-разному в школе и дома.
— Я могу и на нормативном говорить, но в школе все говорят только на осакском.
— Хироси, — Канамэ остановил увлечённо болтающего сына, — возьми собаку и возвращайся со слугой домой. У дяди дела в Кобэ…
— А ты?
— Я поеду с дядей. По правде говоря, он соскучился по сукияки, [35] которые делают в Кобэ. Отсюда мы поедем в Мицува. [36] Ты сегодня встал поздно, должно быть, ещё не проголодался. Кроме того, мне надо поговорить с дядей.
— А! — Сын как будто понял, в чём дело, и, подняв голову, боязливо посмотрел отцу в глаза.
По природе Таканацу не был нетерпелив, но откладывать дела в долгий ящик было не в его правилах. Как только они уселись в отдельном кабинете ресторана, он не стал терять времени и, пока варился сукияки в котелке, спросил Канамэ:
— Как же в конце концов ты думаешь поступить с Хироси? Надо ему всё открыть, но если тебе трудно, это могу сделать я.
— Так не годится. Правильнее будет мне поговорить с ним…
— Никто не спорит. Но поскольку ты никак не решишься…
— Ладно, ладно… Предоставь разговор с Хироси мне. Я хорошо знаю его характер. Ты вряд ли заметил, но сегодня он вёл себя странно.
— В каком смысле?
— Обычно он не говорит с людьми на осакском диалекте и не придирается к словам. Как бы дружен он с тобой ни был, ему не следовало вести себя так развязно.
— Мне тоже показалось, что он слишком оживлён. По-твоему, он намеренно вёл так себя?
— Не сомневаюсь.
— Но почему? Неужели он думал, что передо мной ему надо изо всех сил выказывать свою радость?
— Что-то в этом роде. В действительности Хироси тебя побаивается. Он тебя любит, но в то же время немного опасается.
— Но почему?
— Он не знает, насколько мы с женой близки к решению наших проблем, и думает, что твой приезд — предзнаменование грядущих изменений, что без тебя мы так просто не справимся и ты приехал, чтобы довести дело до конца.
— В самом деле… Тогда мой приезд ему неприятен.
— Ну, это не так. Его радует, что ты привёз так много подарков. Он всегда рад тебя видеть. Но твой нынешний приезд его страшит. В этом отношении я чувствую то же самое, что и он. Мы с тобой обсуждаем, сказать ему или нет, но если по правде, то я говорить не хочу, а он не хочет слышать. Он не знает, что именно ты ему скажешь, но он опасается, не объявишь ли ты ему то, о чём его отец молчит.
— И он изображает радость, чтобы скрыть свой страх?
— В конечном счёте, и я, и Мисако, и он — мы все трое одинаково малодушны. И сейчас мы все трое находимся в одинаковом положении… Если хочешь знать, и меня твой приезд пугает.
— Что же, пустить дело на самотёк?
— Тоже нельзя. Как бы ни было страшно, надо с этим обязательно покончить.
— И как быть? А этот Асо — что он за человек? Если вы не в состоянии, не может ли он начать действовать?
— Он тоже связан. Он ничего не будет предпринимать, пока
