Воцарилась тишина, если она возможна в небольшой комнате, где пыхтят в усы.
— Я отдам ее назавтра после того дня, когда деньги получат. Дело не в том, что я вам не доверяю, Данстабл, просто я вам не доверяю.
Герцог хрипло отдувался. Он многих не любил, но тщетно искал в памяти, кто ему противней пятого графа.
— Икенхем, — сказал он, — вы низкий человек.
— Ах, не верю! — сказал Икенхем. — Вы это всем говорите. И пошел сообщить Эмсворту, что он потерял секретаршу, сестру и герцога, зато обрел свинью, три года подряд получавшую приз на выставке.
Его красивое лицо озаряла улыбка. Он всегда был рад служить.
IПечальная луна, приставленная к Бландингскому замку, почти достигла полноты, и обиталище девятого графа из роду Эмсвортов заливал серебряный свет. Он играл на башнях и бойницах; почтительно заглядывал к леди Гермионе, удобрявшей кремом лицо в синей спальне; глядел в соседнюю спальню, где, не задернув занавесок, лежала прекрасная дочь леди Гермионы, думая о том, что нечего надеть на бал, нет приличных бриллиантов.
Конечно, девушке нужны лишь алмазы юности, чистоты и здоровья, но тот, кто взялся бы объяснить это Веронике Уэдж, был обречен на провал.
Двигаясь дальше, лунный свет встретил полковника Уэджа, вылезавшего из местного такси, а там — и самого хозяина. Девятый граф стоял, точнее — висел у ограды небольшого участка, где жила Императрица.
Упоение и умиление, посещавшие графа, когда он бывал со своей свиньей, полноты не достигли, ибо в этот вечер она предпочла вигвам у задней стенки и он ее не видел. Но слышал— она глубоко дышала, и дивные звуки услаждали его не меньше, чем самый лучший концерт, пока запах сигары не оповестил о том, что рядом кто-то есть. Надев пенсне, лорд Эмсворт с удивлением увидел своего бравого зятя. Удивился он потому, что вчера полковник явно уехал в Лондон; но тут же понял, что он мог и вернуться. Так оно и было.
— А, Эгберт!.. — учтиво сказал он, отрываясь от ограды.
Полковник решил пройтись и честно думал, что он — наедине с природой. Узнав внезапно, что ворох старых тряпок— это человек, да еще родственник, он немного оторопел.
— Господи, Кларенс, это ты? — сказал он. — Что ты здесь делаешь?
У лорда Эмсворта не было тайн, особенно — от близких. Он ответил, что слушает свинью. Полковник дернулся, словно у него заболела старая рана.
— Слушаешь эту свою свинью? — повторил он. — Ты бы лучше лег. Простудишься, опять будет прострел. Ну, подумай сам!
— И то правда, — сказал лорд Эмсворт, приноравливаясь к его шагу. Сперва они молчали, думая каждый о своем. Потом, как часто бывает, заговорили сразу оба, полковник — о том, что встретил в Лондоне Фредди, лорд Эмсворт — о том, зашел ли он в Лондоне к Мэйбл. Полковник удивился.
— К Мэйбл?
— Ну, к Доре. К моей сестре.
— Ах, к Доре! Нет. Когда я езжу на один день, я время зря не трачу.
Это лорд Эмсворт понял и одобрил.
— Ясно, ясно, — поспешил заверить он, — кто к ней пойдет по доброй воле!.. Понимаешь, я ей послал письмо, чтобы нашла художника. Хочу написать ее портрет. А Дора так грубо ответила, «не позорь себя»… Нет, какие у нас ужасные женщины — ты посмотри на Констанс, ты посмотри на Джулию! Посмотри на Гермиону…
— Она моя жена, — сухо заметил полковник.
— Вот именно. — Лорд Эмсворт погладил его по руке. — Да, почему я спросил, видел ли ты Дору?.. Зачем-то ведь спросил… А, вот! Гермиона получила от нее письмо. Дора горюет.
— О чем?
— Страшно горюет.
— Почему?
— Понятия не имею.
— Гермиона тебе сказала?
— Сказала, как не сказать. Все объяснила, а я забыл. Что-то про кроликов.
— Кроликов?
— Так она сказала.
— Зачем Доре кролики?
— Кто ее знает… — огорченно промолвил граф и вдруг просиял. — Наверное, они объедают клумбы.
Полковник сердито хрюкнул.
— Твоя сестра Дора, — напомнил он, — живет на четвертом этаже, в центре. У нее нет никаких клумб.
— Тогда не знаю, — отвечал лорд Эмсворт. — А вот ты скажи, ты правда получил письмо от Фредди?
— Нет.
— Нет?
— Я встретил его.
— Встретил?
— Да. На Пиккадилли. С каким-то пьяным типом.
— Типом?
Полковник не отличался терпением. Собственно, подражание горному эху довело бы кого угодно.
— Да, с типом. С молодым человеком, выпившим больше, чем нужно.
— А, да, да!.. С пьяным типом, конечно, только это был не Фредди. Кто-то еще.
Полковник стиснул зубы. Человек послабее ими заскрежетал бы.
— Что я, кретин? Почему это кто-то еще?
— Фредди в Америке.
— Нет.
— Да, — не сдавался лорд Эмсворт. — Ты не помнишь? Он женился на дочери собачьего корма и уехал в Америку.
— Значит, вернулся.
— Господи!
— Тесть его послал, у них будет английское отделение.
— Господи! — повторил граф. Долгий опыт внушил ему, что его сын может открыть рот, когда ест, — но не чаше.
— Он с женой, она сейчас в Париже, — продолжал полковник. — А завтра он приедет сюда, к тебе.
Лорд Эмсворт подпрыгнул, потом застыл. Здесь, в замке, Фредди слонялся, как опечаленная овца, и самый вид его длинной сигареты замораживал райские сады.
— Сюда? Фредди? Ненадолго?
— Надолго. Скорее всего, навсегда. А, забыл! Типа он тоже привезет. Спокойной ночи. — И, радуясь тому, что вконец нарушил покой ближнего, полковник быстро зашагал к синей спальне, где его жена, удобрив кремом лицо, лежала и читала.
IIКогда полковник вошел, она радостно вскрикнула:
— Эгберт!
— Здравствуй, дорогая, — отозвался он.
В отличие от сестер леди Гермиона была невысокой и круглой. В лучшие минуты она походила на кухарку, довольную последним суфле, в худшие — на кухарку, заявляющую об уходе, и в те и в другие — на кухарку с характером. Однако взор любви проникает глубже, и преданный муж, избегая крема, нежно поцеловал ее в чепчик. Брак у них был счастливый. Почти все, встречаясь с леди Гермионой, тряслись от одного ее взгляда, как лорд Эмсворт, но полковник Уэдж ни разу не пожалел о том, что ответил когда-то «А? Что? Ну, конечно!» на вопрос: «Берешь ли ты, Эгберт, эту Гермиону?». Грозным взглядом он восхищался.
— Вот и я, старушка, — сообщил он. — Поезд запоздал, и я еще прошелся по саду. Встретил Кларенса.
— Надеюсь, он не гулял?
— Именно гулял. Схватит простуду. Что это с Дорой? Утром я встретил Пруденс, она вывела этих своих собак, но ничего мне не сказала. А Кларенс говорит, Дора горюет из-за кроликов.
Леди Гермиона поцокала языком, что бывало, когда речь шла о графе.
— Лучше бы он слушал, а не зевал, — сказала она. — Я ему говорила, что Дора огорчена, потому что какой-то мужчина назвал Пруденс кроликом своей мечты.
— Вон что! А кто он такой?
— Она понятия не имеет, потому и волнуется. Вчера дворецкий сказал, что кто-то просит Пруденс к телефону, а ее не было дома, Дора подошла и услышала: «Алло! Кролик моей мечты?..»
— А она что?
— Рассердилась, что же еще? Как всегда, глупо. Надо было подождать, послушать, а она сказала, что это — не кролик. Он охнул и повесил трубку. Конечно, она спросила Пруденс, кто это может сказать, но та ответила: «Кто угодно».
— И то верно, — заметил полковник. — Чем только теперь друг друга не называют!
— Не кроликом мечты.
— Ты думаешь, это слишком?
— Если бы Веронику так назвали, я бы уж все перевернула. Дора говорит, Пруденс в последнее время часто виделась с Галли. Кто-кто, а он подсунет впечатлительной девушке любого проходимца — игрока, шулера…
Полковник Уэдж замялся, как всякий человек, чья любимая жена не одобряет его кумира. Он знал, что сестры считают Галахада позором их гордой семьи.
— Да, — сказал он, — у Галли есть странные друзья. Один залез мне в карман. Он был на обеде.
— Вор?
— Нет, Галли.
— Где ему и быть!
— Ну, старушка, это же не оргия! И потом, Галли живет полезной жизнью. Смотри, как он выглядит в свои годы. Он приедет к Веронике на день рождения.
— Знаю, — сказала леди Гермиона без особой радости. — И Фредди. Кларенс тебе говорил, что приедет Фредди с приятелем?
— Я ему говорил. Понимаешь, я встретил Фредди в городе. Разве Кларенс уже знал? Он очень удивился, потом — расстроился.
— Сил никаких нет от его тупости.
— Тупости? — Полковник Уэдж не любил эвфемизмов. — Это не тупость, старушка. Он сумасшедший. Ничего не попишешь, спятил. Когда я на тебе женился, он уже был того, и лучше не стал. Где, ты думаешь, я его встретил? У свинарника. Смотрю, на ограде что-то висит, думаю — свинарь оставил куртку, и тут он взвивается, как кобра, и кричит. «Эгберт!» Я чуть сигару не проглотил. Спрашиваю, что он делает, а он говорит: «Слушаю свинью».
