На льду, когда мы шли по нему хорошо нам знакомыми направлениями, почти никаких перемен по сравнению с летом не обнаружилось. Поскольку и летом дожди в долине либо вообще не задевают этих высот, либо падают на снег, то и сейчас на леднике было как летом, и мы шагали вперед по знакомым местам. Там, где в ледяных глыбах были трещины и разломы, сверху их покрывал снег, а с боков они выделялись на белом зеленоватым или голубоватым отливом, еще выше, где выпуклость ледника была голой, сейчас лежал снег. Единственная разница состояла в том, что теперь не было ни одной широкой или длинной, обнаженной полосы льда, которая являла бы свой зеленоватый цвет, как то порою случается летом. Мы пробыли некоторое время на льду и там же пообедали вином и хлебом. А под нами между тем произошла перемена. Туман постепенно рассеялся. Часть за частью показывались дальние и близкие горы, опять исчезали, опять показывались, и наконец все сияло на солнце в мягкой, без единого пятнышка тумана, синеве или сверкало золотом или тускло мерцало вдалеке серебром в глубокой тишине и неподвижности. Солнце стояло на небе в одиночестве, которого не нарушало ни одно облачко. Холод и здесь был невелик, меньше, чем то я наблюдал в долине, и не намного больше, чем в летнее время на этих высотах.
Пробыв немалое время на льду, мы тронулись в обратный путь и легко достигли обычного выхода из ледника, откуда начинается спуск через горы. Мы нашли собственные следы, очень ясно различимые на снегу, потому что и зверь забирается сюда редко, и пошли дальше по ним. Счастливо миновав наклон, мы вышли к вечеру на Козий Выпас. Было уже слишком темно, чтобы увидеть еще что-либо из окрестностей. Мы подкрепились в хижине горячим ужином, согрелись остатками скамейки и освежились сном. Следующее утро было опять ясное, в долинах снова лежал туман. Поскольку и ночь оказалась совершенно безветренная, насчет обратного пути через плоскогорье нам можно было не беспокоиться. Наши следы совершенно не стерлись, и мы могли довериться им. Даже там, где мы останавливались, чтобы посоветоваться, и в сторонке втыкали в снег альпеншток, след был отчетливо виден. Мы вышли к черному камню раньше, чем думали. Там мы опять пообедали и во все более рассеивающемся тумане, который здесь, однако, не составлял существенного препятствия, стали спускаться по крутому склону с гор. У их подножья термометр показал действительно более высокую температуру, чем та, которую мы наблюдали в горах. За полдень мы снова уже были в приозерном трактире.
На следующий день мы пошли в трактир «У кленов» в Лаутерской долине. Все окружили нас, желая узнать наши впечатления. Они удивлялись, что наше предприятие оказалось таким простым, но особенно что холод, который и летом-то так резко отличается от тепла долин, зимою, оказывается, не столь ужасен. Каспар стал важным лицом.
А я был до краев наполнен тем, что увидел и нашел наверху. Глубокое волнение, которое теперь всегда жило в моем сердце и побудило меня подняться зимой в горы, не обмануло меня. Высокое чувство вошло в мою душу, почти такое же высокое, как моя любовь к Наталии. Любовь мою это чувство еще более возвышало и облагораживало, и с благоговением перед Господом, сотворившим столько прекрасного и сделавшим нас такими счастливыми, я уснул, когда снова лег в свою постель в уютной комнате трактира «У кленов».
Я не жалел, что прошел освящение этим предприятием, прежде чем отправиться к своему гостеприимцу с зимним визитом.
В Лаутерской долине я задержался ровно настолько, чтобы полюбоваться самыми выдающимися местами в зимнем убранстве и распорядиться, чтобы скамейку, сожженную нами на Козьем Выпасе, возместили владельцу. Затем я направился на санях в сторону Асперхофа. Каспар очень тепло простился со мною, благодаря этому предприятию мы сдружились с ним еще больше, чем прежде. Согревание верхних слоев воздуха, предвещавшее южный ветер, дало себя знать в полную меру на высотах, хотя в низине было еще холодно, тучи окутали горы, пошли над округой и пролились дождем, который падал ледышками и бил мне в щеки, когда я подъезжал к Асперхофу.
Лошадей и сани отогнали на хутор, и я пошел к своему гостеприимцу. Он сидел в своем кабинете и разбирал лежавшие перед ним большою стопою листы пергамента. Я поздоровался и был принят им, как всегда, приветливо.
Я сказал, что после последнего своего приезда в Асперхоф почти все время путешествовал. Сначала я навестил Каспара, где надо было кое-что уладить, затем побывал у родителей, потом ездил с отцом на его родину, затем с сестрой, для ее удовольствия, на некоторое время в горы, а когда наступила зима, побывал на эхерских ледниках, и вот я здесь.
— Вы, как всегда, желанный гость, — сказал он. — Оставайтесь у нас, сколько пожелаете, и смотрите на наш дом как на родительский.
— Спасибо, спасибо, большое вам спасибо, — отвечал я.
Он дернул веревку звонка, лежавшего у его ног, и в комнату поднялась старая Катарина. Он приказал ей протопить мою комнату, чтобы я поскорее мог воспользоваться ею.
— Уже сделано, — отвечала она. — Увидев, что подъезжает молодой барин, я сразу велела Людмиле затопить, огонь уже горит, нужно только надеть наволочки и вытереть пыль. Придется вам чуть-чуть потерпеть.
— Превосходно, — сказал мой гостеприимец, — позаботься только, чтобы все было удобно.
— Уж постараюсь, — ответила Катарина и покинула комнату.
— Пока ваше жилье приводят в порядок, — сказал он, — вы можете сходить со мной к Ойстаху и посмотреть, над чем там сейчас работают. Заодно можно постучать к Густаву и сказать ему, что вы приехали.
Я принял это предложение. Он надел какое-то подобие пальто поверх своей одежды, которая почти не отличалась от летней, и мы вышли из комнаты. Сначала мы направились к Густаву, и я поздоровался с ним. Он бросился мне на грудь, и его приемный отец сказал ему, что он может пойти с нами в столярную мастерскую. Густав не надел никакой верхней одежды, а только сменил домашний сюртук на несколько более теплый и приготовился последовать за нами. Мы спустились по общей лестнице, и когда мы были уже внизу, я заметил, что и сегодня, в неприветливый зимний день, мой гостеприимец ходит с непокрытой головой. На Густаве была очень легкая шапочка. Мы пошли по песчаной площадке к кустам. Льдинки, заиндевевшие и бесформенные, смешивались с седыми волосами моего друга и отскакивали от его хоть и не легкого, но не приспособленного к зимним холодам пальто. Деревья в саду, стоявшие близко от нас, стонали от ветра, все сильнее дувшего с высот в низины и становившегося час от часу неистовее. Так прошли мы к столярной. Сегодня, как и в первый мой приход, из мастерской поднимался дымок, но, в отличие от того раза, он не вздымался ввысь стройной воздушной колонной, а, подхваченный ветром, разрывался и разлетался в разные стороны. Не было и зеленых крон, мимо которых он тогда поднимался, только голые ветки качались на ветру над домом вверх-вниз. На крыше лежал снег. Никаких звуков из дома из-за свистевшего снаружи ветра слышно не было.
Когда мы вошли, к нам подошел Ойстах и поздоровался со мною еще приветливее и теплее, чем то делал всегда. Я заметил, что в мастерской трудится на два рабочих больше, чем то бывало обычно. Появилось, стало быть, много работы или какая-то спешная. После ветра на дворе в доме нам было приятно, тепло и уютно. Ойстах проводил нас через мастерскую в свою комнатку. Я сказал ему, что приехал, чтобы побыть часть зимы в Асперхофе, которого я еще ни разу не видел зимою, проводя зимы обычно в городе, где из-за множества домов и всяческих мер против зимы сущность ее искажается.
— У нас вы сможете увидеть зиму во всей полноте, — сказал Ойстах, — и она всегда очень красива, даже тогда, когда она изменяет своему ладу, напуская теплые ветры, синие тучи и потоки дождя на бесснежную местность. У нас, однако, она не забывается настолько, чтобы, как то случается в южных странах, превратиться в карикатуру лета, принося теплые дни и всякую зелень. Тогда ее, пожалуй, выдержать было бы трудно.
Я рассказал ему о своем походе на эхерский ледник, добавив, что я тоже провел уже немало ясных и ненастных зимних дней на лоне природы, вдали от большого города.
Затем он показал мне рисунки, добавившиеся к прежним, а также чертежи, наброски и прочие планы изделий, которые сейчас были в работе. Среди рисунков было уже несколько сделанных с предметов, принадлежавших кламской церкви, а среди планов многие касались улучшений, намеченных моим гостеприимцем в той церкви, которую я вместе с ним посетил.
Вскоре мы прошли и в мастерскую и осмотрели вещи, находившиеся в работе. Большей частью это были предметы, предназначавшиеся все для той же церкви. Затем я увидел скрепление тонких дубовых и сосновых досок, похожее на фон резных работ на отцовских панелях, увидел я и карнизы, которые тоже подошли бы к панелям. Из мебели в работе был шкаф, который должен был состоять из самых разных, в том числе и редчайших пород дерева, обычно не применяемых для столярных изделий. Мне показалось, что он задуман очень большим, но его назначения и его формы, о которых на основании сделанного еще ничего нельзя было заключить, угадать я не мог. Я не стал спрашивать об этом, а мне ничего не сказали на этот счет.
