и он тут же оправдывается: «Сколько времени, вы думаете, ушло, — как она умерла?..» Словом, вдовец. Три женатых сына, одна замужняя дочь. Дома два мальчика и одна девушка.
Он просит меня записать, что каждый из его сыновей, кроме младшего, которому всего четыре года — ведь пока он будет призываться, придет еще Мессия — каждый из сыновей имеет какой-нибудь физический изъян…
За исключением двух старших, женатых сыновей, я знал уже всю семью. Замужняя дочь в том же доме имеет лавочку, в которой она торгует табаком, чаем, сахаром, а также съестными припасами; есть, кажется, в лавочке еще колесная мазь и керосин. Я еще утром купил у нее фунт сахару. Ей на вид лет двадцать пять. Худое лицо, длинный, согнутый нос, который точно считает черные, гнилые зубы в полуоткрытом рту; иссиня-черные, потрескавшиеся губы.
Младшая сестра, девица, очень похожа на старшую, но у нее сохранилась еще «привлекательность невесты». Лицо более свежее, покрытое румянцем, зубы более белые, и вся она не так растрепана, не так неряшлива, как та.
Затем — два мальчика, красивые мальчуганы, верно, в мать пошли. Розовые щечки, симпатичные, застенчивые глазки, черные кудри, в которых красуется изрядное количество пуха от подушек. Только держатся они скверно, поминутно подергивают плечами, кривляются. Одеты они в сатиновые кафтаны, грязные, но целые. Видно, мать умерла недавно: кафтаны успели загрязниться, но не успели порваться. Теперь кому заниматься ими? У старшей сестры четверо детей, «ученый» муж и торговля; сестра-невеста заведует шинком; у отца времени нет.
— Чем вы занимаетесь? — спрашиваю я.
— Процент…
— Лихвой?
— Лихвой!.. Так себе…
— Хорошо это? Мало еще нареканий?..
— Знаете что, — отвечает он, — нате вам весь мой хлам: векселя, исполнительные листы, — все за двести пятьдесят рублей. Только выплатите мне чистоганом. Я тогда брошу не только лихву, но даже шинок! Дал бы Бог! Я бы уехал тогда в Иерусалим и — конец! Лишь бы наличные деньги. Хотите, я сейчас распишусь. Вы думаете, это мы держимся за лихву?.. Она нас держит… Люди не платят — растет долг; чем больше долг растет, тем меньше он стоит; чем меньше стоит, тем большим бедняком становлюсь я… Честное слово!
Перед уходом я был свидетелем еще следующей сцены. Пока я собирал свои орудия производства — бумагу, карандаш, папиросы, реб Борух приготовил для детей в хедер по два куска хлеба с маслом с прибавкою по одному луковичному перу для каждого.
— Теперь марш! — Он не хочет, чтоб дети вертелись в шинке. Но младший сиротка недоволен. Он подергивает плечиками и готов заплакать. Его несколько стесняет мое присутствие, он ждет, чтоб я ушел. Он не может однако дождаться и начинает плакать.
— Я хочу еще одно перо. Мама давала мне два!
Сестра подбегает к шкафчику, вынимает луковичное перо и подает ему.
— Иди! — говорит она, но гораздо мягче, чем отец. В ее словах слышится тон матери.
ы идем из дома в дом, начиная с № 1. Я сам узнаю, где живет еврей и где не-еврей: достаточно посмотреть на окна. Позеленевшие стекла, — а тем более выбитые, заткнутые подушками и мешками, — признак представителя «избранного народа»… Зато цветы в горшках и занавески — самые точные указатели того, что здесь живет человек, не имеющий монополии на бедность…
Встречаются и исключения… Вот живет не-еврей, но завзятый, отчаянный пьяница… И наоборот: вот цветы и занавески, но тут читают «Гацефиру». [51]
Самое скверное впечатление производит на меня большой, деревянный, странного вида дом. Он больше, чернее и грязнее всех домов в местечке. Фасад сильно накренился набок и печально глядит на свою подругу — такую же старую, черную развалину — на старую, исхудалую, согнувшуюся еврейку, которая пререкается со своей покупательницей — растрепанной, рыжеволосой служанкой, требующей, чтоб фунт соли был с походцем.
Мой спутник, синагогальный служка, указывает мне на старуху: она и есть «домовладелица». Странно: эта еврейка что-то слишком бедна, чтобы иметь подобный дом.
— Дом этот, — объясняет служка, — собственно говоря, не ее. Она вдова, и ей принадлежит в пожизненное владение лишь одна шестая часть. Но наследники, ее дети, живут не здесь, поэтому хозяйкой считается она.
— Сколько доходу приносит дом?
— Ничего.
— А стоит?
— Полторы тысячи рублей.
— И ни копейки дохода?
— Пустует.
Мне приходят на мысль домовые, — там, вероятно, летят кирпичи, картофель…
— Нет, — говорит, улыбаясь, служка. — У нас есть и таких два дома, которые действительно придется снести. Но здесь совсем другое: в этом доме жил, видите ли, некогда доктор; он умер, так с тех пор дом и стоит пустой.
— А что? От заразной болезни умер?
— Упаси Бог!
— Так что же?
— Просто, некому жить в нем. Кто наймет его?
— Что значит — кто?
— Ну да, кто? У нас почти всякий имеет наследственную недвижимость. А тот, кто нанимает квартиру, не займет отдельного дома, чтобы не тратиться на отопление. У нас принято, что квартирант платит несколько рублей в год За отопление какого-нибудь угла. Кому нужен такой большой дом?
— Зачем же построили подобный дом?
— Ба!.. Когда-то! Теперь не нужно…
— Бедняжка!
— Какая она бедняжка? Торгует солью, зарабатывает несколько рублей в неделю, из этого платит в год двадцать восемь рублей налогов… А что остается, идет на жизнь… Много ли нужно еврейке? Чего недостает ей? Саван у нее уже заготовлен.
Я еще раз взглянул на старушку, и мне уже казалось, что ей действительно ничего недостает. Сморщенная кожа ее лица мне даже улыбнулась: «Много ли нужно еврейке?»
о списком в руке я шел из дома в дом, по порядку номеров.
Из № 41 служка повел меня в № 43.
— А № 42?
— Вот! — показывает он мне на груду мусору в узком промежутке между № 41 и № 43.
— Обвалился?
— Снесли, — отвечает служка.
— Почему?
— Из-за брандмауэра.
Не понимаю.
Мы оба были утомлены от ходьбы и уселись на скамейку под навесом крыши. Служка стал рассказывать:
«Понимаете ли, по их закону, если один деревянный дом недостаточно отдален от другого, они должны быть отделены друг от друга брандмауэром. Какое должно быть расстояние между домами, я не знаю, — кто их там разберет, — кажется, больше четырех локтей. Брандмауэр считается у них средством против пожаров… Но этот домишко строил большой бедняк, меламед Иерухим из Ивановки, у которого не хватило средств для постройки брандмауэра.
Вся его затея была,
