«Шли бы вы лучше ко мне домой и ложились», — посоветовал я ему.
Голландец вышел. Вернувшись в свою хижину, я обнаружил, что он сидит на веранде совершенно спокойно, но в какой-то напряженной, прямой позе. Он успел принять ванну, побриться и надеть чистое белье, так что выглядел теперь весьма презентабельно.
«Что ж вы сидите посреди комнаты? — спросил я его. — Вам было бы намного удобнее в одном из тех больших кресел».
«Предпочитаю сидеть, а не лежать», — заявил он.
«Забавно», — подумалось мне. Однако если человек в такую жару сидит вот так, вместо того чтобы прилечь, значит, ему надо быть настороже. Выглядел он не очень представительно, хотя был довольно высок и крепко сложен; голова его была почти квадратной формы, волосы — жесткие и коротко остриженные. Я бы дал ему лет сорок. Больше всего поразило меня выражение его лица. В глазах голландца — голубых и относительно маленьких — читалось нечто такое, что меня озадачило; само же лицо выглядело каким-то осевшим, как покосившийся дом; со стороны казалось, что этот человек вот-вот заплачет. У него было обыкновение быстро оглядываться через левое плечо, как будто его то и дело окликали. Черт возьми, ну и нервный же был человек! Но вот мы выпили — и он заговорил. Он хорошо знал английский; если бы не легкий акцент, ни за что нельзя было догадаться, что он иностранец. Должен признать, хороший он был рассказчик. Везде-то он побывал, все-то книги перечитал. Слушать его было истинным наслаждением.
Днем мы с ним выпили по три или по четыре стакана виски, а потом принялись за джин; так что когда пришла пора обедать, мы были уже в довольно-таки развеселом настроении, и я пришел к выводу, что он чертовски хороший парень. За обедом мы тоже хлестали виски, а у меня к тому же нашлась бутылочка бенедиктина, так что на десерт у нас, как полагается, был ликер. Помнится, мы вдрызг напились.
И вот наконец голландец рассказал мне, зачем сюда приехал. Странная это была история.
Хозяин дома неожиданно умолк и посмотрел на меня, чуть приоткрыв рот, как будто, вспомнив эту историю, снова был поражен тем, насколько она странная.
— Он прибыл с Суматры, этот голландец. Он чем-то насолил одному китаёзе, и тот поклялся с ним разделаться. Сперва голландец не воспринимал все это всерьез, но его враг два или три раза пытался его убить, и эго начало всерьез его беспокоить, так что он решил на какое-то время уехать. Направился он в Батавию[5] настроившись спокойно там отдохнуть. Но прошла лишь неделя — и он заметил своего врага, кравшегося вдоль стены. Ей-Богу, тот его преследовал! Он явно что-то замышлял! Голландцу начало казаться, что шутка зашла слишком далеко, так что — он счел нужным сесть на корабль, направлявшийся в Сурабайю. Так вот, в один прекрасный день гулял он по этому городку — вы, наверное, знаете, что на улицах там всегда полным-полно народу — и его угораздило обернуться. По пятам за ним спокойненько так шел тот самый китаёза. Голландец был потрясен. На его месте каждый был бы потрясен.
Вернулся он в гостиницу, уложил вещички и на первом же судне укатил в Сингапур. Ну, разумеется, остановился он у ван Вика — все голландцы останавливаются в его отеле. В один прекрасный день сидел он за столиком в гостиничном дворе, потягивал коктейль — и тут вдруг вошел китаёза, нагло уставился на него, потом сразу же вышел. Голландец сказал мне, что был тогда просто-таки парализован. Этот тип мог бы вонзить в него свой крис — он не в состоянии был даже поднять руку, чтобы защититься. Голландец понимал, что в его силах лишь оттягивать время расплаты, что проклятый китаец поклялся его прикончить — он читал это в его раскосых глазах. У него просто опустились руки.
— Но почему он не пошел в полицию? — спросил я.
— Не знаю. Думаю, это дело было не из тех, в которые впутывают полицию.
— А чем он насолил этому китайцу?
— Тоже не знаю. Он не пожелал мне об этом рассказывать. Но когда я спросил его об этом, на лице его появилось такое выражение, что я подумал: он, должно быть, совершил какой-то отвратительный поступок. Теперь мне кажется, что он знал: что бы этот китаёза с ним ни сделал, он это заслужил.
Хозяин дома закурил сигарету.
— Продолжайте, — сказал я.
— Шкипер с судна, что курсирует между Сингапуром и Кучингом, живет между рейсами в отеле ван Вика. В очередной рейс он должен был отправиться на рассвете. Голландцу показалось, что это отличный случай улизнуть от врага. Он оставил багаж в отеле и вместе со шкипером направился к судну, как будто провожая своего знакомого; когда же корабль отвалил от берега, голландец остался на борту. Нервы его к тому времени уже ни к черту не годились. Единственной его заботой было теперь избавиться от китаёзы. В Кучинге он ощутил себя в безопасности. Он снял комнату в гостинице и купил себе в китайских лавках пару костюмов и несколько рубашек. Но, по его словам, спать он не мог. Ему все время мерещился тот человек, и он по десять раз за ночь просыпался — ему чудилось, что к горлу его приставлен крис. Ей-Богу, мне стало его жалко. Он трясся, когда рассказывал мне об этом, и голос его был хриплым от ужаса. Вот чем было вызвано странное выражение его лица, замеченное мною раньше. Вы, должно быть, помните, я говорил вам, что на его лице было необычное выражение и я не мог понять, что оно означает. Так вот, это был страх.
Как-то в Кучинге, сидя в клубе, он выглянул в окно и увидел: на скамеечке под окном сидит китаёза. Взгляды их встретились. Голландец весь обмяк, охваченный слабостью. Когда он пришел в себя, первой же мыслью его было бежать. Вы, верно, знаете, что между Кучингом и другими городами почти нет сообщения. Посудина, на которой прибыли вы, была единственной, на которой он мог быстро уехать. Он поднялся на борт. У него не было сомнений, что того человека на судне нет.
— Но что заставило его приехать сюда?
— Да понимаете, эта старая галоша заходит в дюжину портов на побережье, и китаёзе, кажется, невозможно было угадать, что голландец сошел именно здесь, потому что надумал он это в самый последний момент, увидев, что в нашем порту всего лишь одна шлюпка, чтобы доставлять пассажиров на берег, да и в ту село не более дюжины человек.
«Здесь я в безопасности, по крайней мере на время, — сказал мне голландец. — Мне бы только получить небольшую передышку — и нервы мои снова придут в порядок».
«Оставайтесь здесь на сколько хотите, — ответил я ему. — В нашей деревушке с вами ничего не случится, по крайней мере до того, как сюда снова придет судно, а это будет лишь в следующем месяце. Если пожелаете, мы с вами можем проследить, что за люди сойдут на берег».
Он не знал, как бы получше выразить мне свою благодарность. Заметно было, какое он испытал облегчение.
Час был уже довольно поздний, и я сказал голландцу, что пора спать. Я проводил его в отведенную ему комнату, чтобы убедиться, что там все в порядке. Он запер дверь, ведущую в пристроенную к дому купальню, и закрыл на задвижку ставни, хотя я сказал ему, что опасности нет никакой. Уходя, я услышал, как он тотчас запер за мной дверь на ключ.
На следующее утро, когда мальчик-слуга принес мне чаю, я спросил его, разбудил ли он голландца. Мальчик ответил, что как раз шел к нему. Я услышал, как он стучал в дверь его комнаты. Долго стучал. Забавно, подумал я, мальчик барабанит в дверь, но никто не откликается. Потом я занервничал. Встав с постели, я тоже начал стучать в ту дверь. Вдвоем мы подняли шум, способный разбудить даже мертвеца, но голландец так и не проснулся. Тогда я взломал дверь. Кровать была аккуратно накрыта москитной сеткой. Я поднял ее. Голландец лежал на спине с широко открытыми глазами. Он был мертвехонек. На его шее поперек горла лежал крис. Если хотите, можете считать меня лгуном, но клянусь Богом, что говорю правду: на теле этого человека не было ни единой царапины. Комната была пуста. Смешно, не правда ли?
— Ну, это зависит от того, как понимать смешное, — ответил я.
Хозяин дома бросил на меня быстрый взгляд.
— Вы бы согласились провести ночь на этой кровати, а?
— Н-нет. Но я бы охотно сделал это, расскажи вы мне эту историю завтра утром.
Француз Джо
(Пер. А. Кудрявицкий)
Рассказал мне об этом человеке капитан Бартлет. Думаю, не так уж много людей побывало на острове Четверга.[6] Находится он в Торресовом проливе и название свое получил потому, что капитан Кук открыл его именно в четверг. Меня побудило отправиться туда то, что в Сиднее мне сказали: это поистине забытое Богом место, путешественнику там совершенно не на что смотреть, зато ему вполне могут перерезать горло.
Я отплыл из Сиднея на японском грузовом судне; на берег меня доставили в шлюпке. Стояла глухая ночь, на пирсе не было ни души. Матрос, вынесший на пристань мой чемодан, сказал, что если я пойду налево, то вскоре выйду к двухэтажному зданию гостиницы. Лодка отчалила, и я остался в одиночестве. Я вовсе не хотел расставаться хотя бы ненадолго со своим чемоданом, но еще меньше мне улыбалась перспектива провести остаток ночи на пирсе и спать на голых камнях, так что я взвалил на плечи походный мешок и двинулся в путь. Вокруг была кромешная тьма. Прошел я, кажется, гораздо больше, чем пару сотен ярдов, о которой говорил мне матрос, и начал уже опасаться, что сбился с пути, но наконец увидел смутные очертания какого-то здания, достаточно внушительного, чтобы можно было заподозрить в нем гостиницу. Света в окнах не было, но глаза мои уже достаточно хорошо привыкли к темноте, и я отыскал дверь. Чиркнув спичкой, я увидел, что никакого звонка нет. Тогда я постучался; ответа не было, и я постучал в дверь еще раз, теперь уже палкой, изо всех сил. Окно над моей головой открылось, и женский голос спросил, что мне нужно.
