Мария.
Но, дитя мое, как могли бы вы меня помнить?.. Больше двадцати лет живу я там, за океаном…
Фридрих.
И все-таки я вас узнал. Я вспомнил вас по портрету, который видел ребенком. Это была фотография в золотой рамке, уже потускневшая. Вы там в кринолине, с темными волосами. Я помню ваше лицо. Портрет стоял у отца на письменном столе… Как часто, как часто я видел его!
Мария.
Стоял… на его столе, сказали вы… Этого… я не знала… не надеялась…
Фридрих.
До последнего дня его жизни! Как часто я видел его.
Мария, взволнованно.
Все-таки, значит… Спасибо, спасибо вам, Фридрих Франк, за эти слова.
Фридрих.
Потом он исчез… Потом и я утратил память о вас… Но вчера, когда вы пришли и я вас узнал, то увидел самого себя снова на коленях у отца… почувствовал такую близость к нему… не зная почему… ничего не зная про вас… только ваше имя…
Мария.
Они вам ничего не сказали?
Фридрих.
Ничего… Ничего… ни слова!
Мария.
Никогда не говорили вам обо мне?.. А он, говорите вы, до последнего дня хранил мой портрет?..
Фридрих.
Ничего не говорили… И поэтому я смотрю на их молчание, как на вызов. Я знаю, что она мне нужна, необходима, эта правда… необходима, чтобы понять того, кем я сам себя ощущаю, и… не ощущаю, в то же время… Скажите, скажите мне, кем были вы моему отцу?
Мария.
Кем я была вашему отцу?.. Как это выразить?.. Разве знает человек, что он составляет для другого… Иногда, пожалуй, бремя, любовь, гнет и тормоз… Ведь все так перемешано в жизни двух людей… Сами они едва ли знают… И вот приходит ребенок, и поднимает руки, и спрашивает: кем были вы моему отцу?.. Кем я была ему? Иногда, быть может, многим, иногда — ничем… Было время…
Она не может от волнения продолжать свою речь, затем порывисто подходит к столу и достает из-под разбросанных листков рукопись.
Вот… читай… здесь… может быть, он сам говорит…
Фридрих в растущем волнении, с радостным и, в то же время, гневным восторгом перелистывая рукопись.
«Геро и Леандр»?!. Его рукопись… почерк отца?.. Она у вас… а мне говорили, что он уничтожил ее и день венчания… Как могли они… они говорили мне…
Мария.
Да, чего только они не говорили!..
Фридрих.
Его рукопись!.. Найдена вновь… существует… не уничтожена!.. Шильон, 1861… Шильон?.. Отец писал это в Шильоне?.. А они говорили: во Флоренции… Стихотворение на титульном листе… Я не знаю этого стихотворения… Вам… вам посвященное… можно мне прочесть его… можно?
Мария, прислонившись к стене, с закрытыми глазами.
Прочтите его!.. Прочтите вслух… чтобы мне еще раз услышать его в звуках вашего… его голоса…
Фридрих, дрожащим голосом, начинает читать.
В былые годы мы единство
В страстях и горестях нашли,
Мы в общих муках материнства
Мечту на свет произвели.
И эта песнь, бежав из плена,
Тебе одной посвящена.
Мария! Мать! Сестра! Жена!
В веках признательность нетленна.
Мария, мечтательно повторяя последнюю строку.
В веках признательность нетленна!
Фридрих, пылко.
Но ведь это… это чудовищное заблуждение… вам… вам посвящена эта поэма!.. А я, мы все… весь свет думал, что моей матери… С детских лет благоговейно взирал я на нее, как на ту, чья жизнь послужила канвою для этой вечной поэмы… А она вдохновлена вами! Вами!
Вскакивая.
Дайте мне… дайте мне эту рукопись! На один только час!
Мария.
Но зачем?
Фридрих.
Я должен им показать ее! Пусть они знают!
Мария.
Какой же вы ребенок!.. Вы думаете, ваша мать… не знает этого так же… как я…
Фридрих.
Она знала… она… знает это? и Бюрштейн тоже?
Бурно.
Но, в таком случае, это обман! Ложь, которая вопиет к небу! Так вот как… вот как они хранят отцовскую память?!. О, теперь я понимаю их боязнь, их испуг!.. Теперь я знаю все… но ведь я всегда знал, всегда чувствовал это… О, теперь мне все становится ясным… Но как они дерзнули так подделать его слова, его живые слова?.. На-смерть растоптать жизнь, которая была ему дорога!..
Мария.
Да, на-смерть растоптать, Фридрих Франк, это вы правду сказали. Они меня па-смерть раздавили, заживо втоптали в землю, разбили надгробную плиту с моим именем, чтобы никто не узнал, кем я была… Но вы это узнаете, вы, его сын, узнаете, как много они скрыли… все, все… О, эти полные отчаяния годы безвестности… О, эти первые годы забот и страшной нищеты… когда целыми ночами мы сидели, зимою, в нетопленной комнате… он — за работою, а я — за шитьем, пока у меня не застывали пальцы и глаза не затуманивались слезами… Так сидели мы… и это длилось годы, — чтобы только заработать несколько марок и чтобы он мог продолжать учение… Мы голодали, чтобы скопить денег на экзамен, пфенниг за пфеннигом… Мою последнюю юбку отнес он в заклад, чтобы попытать счастье в игре… Ах ведь он всегда носился с безумной мечтою сразу разбогатеть, вырваться из нищеты, добиться возможности творить… И когда я потом получила небольшое наследство от тетки, мы уехали в Швейцарию, в Шильон, и там он впервые почувствовал себя свободным, там создал он свои великие произведения… из моей крови, из моих ночей он сотворил их. Это — мои дети… и у меня их отняли, украли… раздавили меня на-смерть… как паука, как мерзкое и грязное животное, вымели меня метлою из его творений… из памяти… выгнали меня из дому, как чужую…
Фридрих.
Ради создателя… в трилогии… это видение в ночи, тень над его письменным столом… скрип ножниц, проскальзывающий в стихотворение… эти прекраснейшие из его стихов…
Мария.
Они — мои, мои! Как и эти письма! Как «Геро и Леандр»! И все они у меня украли… все! Как и его самого!
Фридрих.
Постойте… одно мгновенье… Дайте мне притти в себя… Все это на меня обрушилось так внезапно… Постойте.
Быстро ходит взад и вперед, потом вдруг останавливается.
Но как могли вы молчать? Как терпели этот обман?
Мария.
Я молчала… потому что не могла это представить себе… Как и вы, я думала всегда, что это невозможно… всегда надеялась, что будет день, когда кто-нибудь встанет и скажет: «Правду! Мы требуем правды! Ради живого человека!..» Но они все глубже зарывали меня в землю, все больше лжи валили на меня, пока… пока я не стала задыхаться от омерзения… Мне надо было крикнуть: «На помощь!» — но я не хотела… Я не переставала надеяться, что кто-то явится…
Фридрих.
И он явился! Клянусь своей жизнью, он явился! Не хочу я знать ни отца, ни матери, ни отчего дома пред лицом этого долга!.. Я хочу быть сыном человека, а не легенды… Клянусь жизнью, вы воскреснете, Мария Фолькенгоф! Я уплачу этот долг!.. Но теперь вы все должны мне сказать, всю правду… Теперь я уже не прошу, я требую этого. Скажите мне все откровенно: отец мой покинул вас?
Мария.
Не будем об этом говорить.
Фридрих.
Вы лелеяли его юность, вы прошли с ним сквозь нищету, сквозь тяжелые годы, а он покинул вас, едва лишь стал свободен?
Мария.
Не будем об этом говорить. Вы его сын, и я не буду вас против него восстанавливать.
Фридрих.
Но мне все должно быть ясно. Мне это необходимо. Я хочу знать человека, который был моим отцом: его скрыли от меня, отдайте мне его. Я знаю, он поступил с вами дурно…
Мария.
Не собираетесь ли вы быть судьею своего отца? Я его обвинительницей быть не хочу. Ни за что! Ни за что! Я вижу, вы его не любите…
Фридрих.
Я любил его и хочу его любить, — так же любить, как я его почитаю. Уже много лет борюсь я за него и за эту любовь. Но мне преградили дорогу к нему ложью и легендами… слишком возвысили его надо мною, сделали слишком чужим… Не бойтесь правдою разрушить передо мною его образ… Напротив!.. Я хочу его узнать, хочу узнать себя в нем… Говорите же, говорите! У вас его отняла моя мать?..
Мария.
Оставьте в покое свою мать! Она его тоже любила.
Фридрих.
Нет, я желаю это знать! Отчего он покинул вас?.. Кто в этом виноват?..
Мария.
Не будем говорить об этом… Я не хочу!
Фридрих.
Нет, я спрашиваю! Я спрашиваю: кто виноват?
Мария, взволнованно.
Кто виноват?.. Кто виноват в том, что он меня покинул?.. Кто?
Внезапно, простирая к нему руку.
Ты! ты виноват!
Фридрих, отшатнувшись.
Я?
Мария.
Ты!.. Ты один!.. Только ты!.. Когда твоя мать появилась, я сразу почувствовала ее железную волю, я знала, что это будет борьба на жизнь и на смерть… О, женщины чувствуют друг друга в мужчине, которого любят… Но и я была сильна в ту пору… Она была моложе, а на мне уже лежали тени нищеты… Она была богата, имела возможность освободить от забот жившего в нем художника, дать ему то, о чем он с юности мечтал: свободу жизни… Она была отважна и сильна, бросила своего мужа, приняла на себя презрение общества… О, как прекрасно, как величественно отдавалась она своей страсти!.. Но все же, Фридрих… все же, и я была сильна; я корнями вросла в его жизнь… Никогда бы она не взяла его у меня… никогда… никогда… Но тут — появился ты… и тогда она стала сильнее… тогда ее право возобладало над моим… Только тобою она победила, только тобою.
