"— Вотъ что, старый другъ, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ, — и больно мнѣ, и тошно, и гадко видѣть эту женщину. Это — олицетворенная кара для меня. Одинъ взглядъ на нее пробуждаетъ такой ужасный страхъ въ моемъ сердцѣ, что я готовъ съ ума сойти. Всю прошлую ночь ея огромные глаза и блѣдное лицо кружились надо мной: куда бы я ни повернулся, вертѣлась и она, и всякій разъ какъ я вздрагивалъ и просыпался отъ своего лихорадочнаго бреда, она торчала y моего изголовья и дико, и злобно озирала меня съ ногъ до головы.
"Онъ ближе наклонился къ моему уху, и продолжалъ глухимъ, взволнованнымъ шепотомъ:
"— Это вѣдь, собственно говоря, злой духъ, a не человѣкъ. Да, да, я знаю. Будь она женщина — ей давно бы слѣдовало отправиться на тотъ свѣтъ. Никакая женщина не можетъ вынести того, что она перенесла. Уфъ!
" Съ ужасомъ воображалъ я длинный рядъ жестокостей и страданій, которыя должны были произвести такое впечатлѣніе на этого человѣка. Отвѣчать мнѣ было нечего: кто могъ доставить утѣшеніе или надежду отверженному созданію, утратившему человѣческія чувства?
"Часа два я просидѣлъ въ этомъ жилищѣ нищеты и скорби. Больной стоналъ, метался, бормоталъ невнятныя восклицанія, исторгаемыя физической болью, забрасывалъ руки на голову и грудь и безпрестанно переворачивался съ боку на бокъ. Наконецъ, онъ погрузился въ то безсознательное состояніе, гдѣ душа безпокойно блуждаетъ въ лабиринтѣ смутныхъ и разнообразныхъ сценъ, переходя съ одного мѣста въ другое, безъ всякаго участія со стороны разсудка, и безъ возможности освободиться изъ подъ неописаннаго чувства настоящихъ страданій. Имѣя причины думать, что горячка теперь невдругъ перейдетъ въ худшее состояніе, я оставилъ несчастнаго страдальца, обѣщавшись его женѣ придти вечеромъ на другой день и просидѣть, если понадобится, всю ночь y постели больного.
"Я сдержалъ свое слово. Въ послѣднія сутки произошла съ нимъ страшная перемѣна. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественнымъ и ужаснымъ блескомъ. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многихъ мѣстахъ; сухая, жесткая кожа разгорѣлась по всему тѣлу, и дикое, почти неземное выраженіе тоски на лицѣ страдальца всего болѣе обнаруживало роковыя опустошенія, произведенныя недугомъ. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.
"Я занялъ свое прежнее мѣсто и неподвижно просидѣлъ нѣсколько часовъ, прислушиваясь къ звукамъ, способнымъ глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То былъ неистовый бредъ человѣка, умирающаго преждевременною и неестественною смертью. Изъ того, что сказалъ мнѣ врачъ, призванный къ одру больного, я зналъ, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидѣтелемъ послѣдней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видѣлъ я, какъ изсохшіе члены, которые, не дальше какъ часовъ за семьдесятъ кривлялись и вытягивались на потѣху шумнаго райка, корчились теперь подъ смертельной пыткой горячки; и слышалъ я, какъ пронзительный хохотъ арлекина смѣшивался съ тихими стонами умирающаго человѣка.
"Трогательно видѣть и слышать обращеніе души къ обыкновеннымъ дѣламъ и занятіямъ нормальной жизни, когда тѣло, между тѣмъ, слабое и безпомощное, поражено неисцѣлимымъ недугомъ; но какъ скоро эти занятія, по своему характеру, въ сильнѣйшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять съ важными и торжественными идеями, то впечатлѣніе, производимое подобнымъ наблюденіемъ, становится чрезвычайно поразительнымъ и сильнымъ. Театръ и трактиръ были главнѣйшими сценами похожденій страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Былъ вечеръ, грезилось ему; y него роль въ нынѣшнемъ спектаклѣ. Поздно. Пора идти. Зачѣмъ они останавливаютъ его? Зачѣмъ не пускаютъ изъ трактира? Ему надобно идти: онъ потеряетъ жалованье. Нѣтъ! за него уцѣпились, не пускаютъ его. Онъ закрылъ свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимыхъ преслѣдователей. Еще минута, и онъ декламировалъ шутовскія вирши, выученныя имъ для послѣдняго спектакля. Онъ всталъ и выпрямился на своей постели, раздвинулъ изсохшіе члены и принялся выдѣлывать самыя странныя фигуры: онъ былъ на сценѣ; онъ игралъ. Послѣ минутной паузы, онъ проревѣлъ послѣдній куплетъ какой-то оглушительной пѣсни. Вотъ онъ опять въ трактирѣ: ухъ, какъ жарко! Ему было дурно, боленъ онъ былъ, очень боленъ; но теперь ничего: онъ здоровъ и счастливъ. Давайте вина. Кто же вырвалъ рюмку вина изъ его рукъ? Опять все тотъ же гонитель, который преслѣдовалъ его прежде. Онъ опрокинулся навзничь, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ.
"Слѣдовалъ затѣмъ періодъ кратковременнаго забытья. Усталые члены успокоились, онѣмѣли, и въ комнатѣ распространилась тишина, прерываемая только удушливымъ дыханіемъ чахоточной жены. Но вотъ онъ опять воспрянулъ и душой, и тѣломъ и снова обратился къ занятіямъ прошедшей жизни. На этотъ разъ пробирается онъ впередъ и впередъ, черезъ длинный рядъ сводчатыхъ комнатъ и каморокъ, тѣсныхъ, узкихъ, мрачныхъ и низкихъ до того, что ему на карачкахъ надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернетъ онъ голову или руку, вездѣ и все заслоняетъ ему путь. Миріады насѣкомыхъ жужжатъ и прыгаютъ въ спертомъ и затхломъ пространствѣ, впиваются въ уши и глаза, въ ротъ и ноздри, кусаютъ, жалятъ, высасываютъ кровь. Пресмыкающіеся гады гомозятся и кишатъ на потолкѣ и стѣнахъ, взбираются на его голову, прыгаютъ и пляшутъ на его спинѣ. Прочь, прочь, кровопійцы! И вдругъ мрачный сводъ раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздухъ прояснился, насѣкомыя исчезли, гады провалились; но мѣсто ихъ заступили фигуры мрачныя и страшныя, съ кровожадными глазами, съ распростертыми руками. Все это старые пріятели, мошенники и злодѣи, сговорившіеся погубить его. Вотъ они смѣются, фыркаютъ, дѣлаютъ гримасы, и вотъ — прижигаютъ его раскаленными щипцами, скручиваютъ веревкой его шею, тянутъ, давятъ, душатъ, и онъ вступаетъ съ ними въ неистовую борьбу за свою жизнь. "Наконецъ, послѣ одного изъ этихъ пароксизмовъ, когда мнѣ стоило неимовѣрныхъ трудовъ удерживать его въ постели, онъ впалъ, повидимому, въ легкій сонъ. Утомленный продолжительнымъ и безпокойнымъ бодрствованіемъ, я сомкнулъ глаза на нѣсколько минутъ; но вдругъ сильный толчекъ въ плечо пробудилъ опять мое усыпленное вниманіе. Больной всталъ и, безъ посторонней помощи, усѣлся на своей постели: страшная перемѣна была на его лицѣ; но сознаніе, очевидно, воротилось къ нему, потому что онъ узналъ меня. Ребенокъ, бывшій до этой поры безмолвнымъ и робкимъ свидѣтелемъ неистовыхъ порывовъ страждущаго безумца, быстро вскочилъ на ноги и съ пронзительнымъ крикомъ бросился къ своему отцу. Мать поспѣшно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бѣшеный мужъ не изуродовалъ дитя; но, замѣтивъ страшную перемѣну въ чертахъ его лица, она остановилась, какъ вкопанная, подлѣ постели. Онъ судорожно схватился за мое плечо и, ударивъ себя въ грудь, розинулъ ротъ, дѣлая, повидимому, отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Напрасный трудъ! Онъ протянулъ правую руку къ плачущему младенцу и еще разъ ударилъ себя въ грудь. Мучительное хрипѣніе вырвалось изъ горла — глаза сверкнули и погасли — глухой стонъ замеръ на посинѣлыхъ устахъ, и страдалецъ грянулся навзничь — мертвый!"
Намъ было бы весьма пріятно представить нашимъ читателямъ мнѣніе м-ра Пикквика насчетъ исторіи, разсказанной странствующимъ актеромъ; но, къ несчастію, мы никакъ не можемъ этого сдѣлать вслѣдствіе одного совершенно непредвидѣннаго обстоятельства.
Уже м-ръ Пикквикъ взялъ стаканъ и наполнилъ его портвейномъ, только-что принесеннымъ изъ буфета; уже онъ открылъ уста для произнесенія глубокомысленнаго замѣчанія: "именно такъ", — въ путевыхъ запискахъ м-ра Снодграса объяснено точнѣйшимъ образомъ, что маститый президентъ дѣйствительно открылъ уста, — какъ вдругъ въ комнату вошелъ лакей и доложилъ:
— Какіе-то джентльмены, м-ръ Пикквикъ.
Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свѣтъ лишился дополнительныхъ замѣчаній великаго мужа, которымъ, безъ сомнѣнія, суждено было объяснить многіе загадочные пункты психологіи и метафизики. Бросивъ суровый взглядъ на слугу, м-ръ Пикквикъ окинулъ испытующимъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ членовъ, какъ будто требуя отъ нихъ извѣстій относительно новыхъ пришельцевъ.
— Я знаю, кто это, сказалъ м-ръ Винкель, — ничего! Это мои новые пріятели, съ которыми я сегодня познакомился по весьма странному стеченію обстоятельствъ. Прекраснѣйшіе люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надѣюсь, вы ихъ полюбите.
— Мы очень рады ихъ принять, — добавилъ онъ, обращаясь къ слугѣ.
М-ръ Пикквикъ успокоился, и физіономія его совершенно прояснилась. Между тѣмъ отворилась дверь, и въ комнату, одинъ за другимъ, вошли три джентльмена.
— Подпоручикъ Теппльтонъ, — сказалъ м-ръ Винкель, — подпоручикъ Теппльтонъ, м-ръ Пикквикъ, докторъ Пайнъ, м-ръ Пикквикъ — Снодграса вы уже видѣли: другъ мой Топманъ, докторъ Слемм…
