Поэтому, когда ему доложили о приходе девицы Пичем, сестре его не оставалось ничего иного, как придумать себе какое-то занятие в соседней комнате и кашлять там возможно громче.
В этот вечер Кокс был в особенно скверном состоянии. Весь день его одолевали страсти. Его так допекло, что он тотчас же предъявил Персику свою коллекцию фотографий, состоящую из голых женщин во всевозможных позах. Сделал он это под тем предлогом, что это свежая, только сейчас полученная партия.
Персик взглянула на них и мгновенно зарделась. Фотографии были на редкость мерзкие.
Тем временем Кокс прочел письмо, содержавшее лишь просьбу о разговоре с глазу на глаз.
На письменном столе, покрытом толстым стеклом, валялась большая золотая брошь. Она принадлежала когда-то покойной матери Кокса. В ней было очень много золота; главным украшением ее были три больших дешевых светло-голубых камня. Судя по всему. Кокс унаследовал свой вкус от матери.
Дочитав письмо, а может быть, и придя к заключению, что девица Пичем достаточно насмотрелась фотографий, он взял брошь со стола, протянул ей и спросил, как она ей нравится.
– Довольно мило, – сказала она чуть сдавленным голосом.
– Она может быть вашей, – сказал Кокс и поглядел в угол комнаты.
Полли, разумеется, ничего не ответила. Она совершенно спокойно сидела в кресле и даже вежливо улыбнулась ему, точно он пошутил. – Коксу пришлось основательно взять себя в руки. Он уже подумал о том, что неплохо бы проводить ее домой, но тишина в соседней комнате показалась его сестре подозрительной; она вошла и завязала разговор с Полли.
Кокса беспокоили фотографии, лежавшие перед ней на столе, но Полли во время разговора как бы случайно перевернула их.
Она отлично умела обходиться с мужчинами, и на господина Кокса эта маленькая деталь произвела превосходное впечатление.
Вскоре затем Полли ушла домой и сообщила своему отцу, что господин Кокс придет к нему на следующий день.
Этот господин не понравился ей. Но она не могла забыть про брошь, которая произвела на нее сильное впечатление. На следующее утро, принеся одноногому Джорджу полагающийся ему стакан молока, Полли рассказала ему, что получила от некоего пожилого господина большую брошь в подарок и что она ему вскорости ее покажет. В течение дня она неоднократно вспоминала брошь, в особенности вечером, ложась спать.
Кокс действительно пришел на следующий день. Он отказался пройти из полутемной лавки в контору. На нем был кричащий желтый дождевик, и говорил он очень серьезно, тихим голосом.
Он признался, что при виде транспортного судна «Красавица Анна» потерял власть над собой. Это корыто никуда не годится! Правда, он сам первый упомянул о фирме «Брукли и Брукли», но ведь он и в глаза не видел ее судов. Он даже не осмелится показать эти плавучие гробы своему другу статс-секретарю. Самое скверное, по его мнению, то, что первый платеж уже произведен и адмиралтейство рассчитывает на корабли. Компании, в которой он – теперь уже можно сказать, слава Богу, – не состоит, могут попросту предъявить обвинение в жульничестве, ибо уже известно, что она производила осмотр судов и что эксперт по имени Байл дал о них отрицательный отзыв.
Кокс намекнул, что, по его мнению, остался один выход – немедленно купить другие, действительно исправные суда. Изъятие имен «Красавица Анна», «Юный моряк» и «Оптимист» и замену их другими именами он так и быть возьмет на себя. Так или иначе, нельзя допустить, чтобы эти суда считались купленными его другом.
Сегодня Пичем уже не казался той развалиной, какой он был вчера. Он, разумеется, понимал, что не может тягаться с таким противником. Сам он был велик и даже грозен совсем в другой области. Эту область он покинул. Подхваченный волной патриотизма, прокатившейся по стране, он затеял новое дело. Теперь он был безвреден, как крокодил на Трафальгарской площади. И все же сознание, что он имеет дело исключительно с человеческой подлостью, странным образом вновь пробудило в нем уверенность и кое-какие надежды. Так или иначе, он опять был среди людей.
Спокойно, почти холодно оглядел он болтливого Кокса. Потом сдержанно заметил, что, насколько ему известно, других судов вообще нет.
– Напротив, – медленно сказал Кокс, – в Саутгемптоне есть, например, одно судно.
Пичем кивнул.
– За сколько вы меня выпустите? – сухо спросил он.
Кокс сделал вид, что не слышал его вопроса, и Пичем его не повторил. Теперь он знал, что господин Кокс затеял очень большое дело.
После короткой паузы, побродив по лавке и полюбовавшись запыленными инструментами, господин Кокс присовокупил, что совершенно необходимо с удвоенной энергией возобновить ремонтные работы в доках. Осматривать при официальной приемке будут, вероятно, только для вида, стало быть, нужно хотя бы с виду привести суда в порядок.
Стоя на пороге, он прибавил, что, кстати, в среду на той неделе ему случайно придется съездить по делам в Саутгемптон.
Мы жаждем ближнего прижать к устам,
Но обстоятельства мешают нам!
Финал «Трехгрошовой оперы»: «Об изменчивости различных обстоятельств»
Как, вероятно, не всем известно, война вызывает не только подъем чувств, но и значительное деловое оживление. Она влечет за собой множество бед, но деловые люди обычно не имеют оснований жаловаться на нее.
Вступая в Компанию по эксплуатации транспортных судов, Пичем надеялся приумножить свои доходы. Некоторую роль в этом решении сыграло то обстоятельство, что дочь его достигла брачного возраста, вследствие чего дополнительные барыши были крайне желательны.
Неудачный исход деловых операций в незнакомой ему области вынудил Пичема приступить к ряду длительных весьма серьезных совещаний со своим управляющим Бири.
Изо дня в день сидели они в конторе за обитой жестью дверью: Пичем с неизменной шляпой на затылке – за американским столом, придвинутым к стене, в которой под самым потолком было пробито крошечное окошко, коренастый Бири – в углу, на хромом железном стуле.
Пичем сидел в одном жилете, открывавшем взору грязные рукава рубашки, положив руки на стол, и не глядел на Бири, непрестанно жевавшего окурок сигары, который он, казалось, выудил много лет тому назад из сточной канавы.
– Бири, – неоднократно повторял Пичем в эти дни, – я недоволен вами. С одной стороны, вы чрезмерно суровы, с другой – не умеете выжать из людей все, что можно. С одной стороны, ко мне все время поступают жалобы, что вы недостаточно вежливы с людьми, с другой стороны, я не вижу заработков. Девчонки из портняжной мастерской утверждают, например, что они работают сверхурочно, а обмундирование для солдат не двигается с места, хотя их там четырнадцать человек вместо девяти. Вы знаете, что у меня не должно быть никакой сверхурочной работы, но разбухших, дорогостоящих штатов у меня тоже не должно быть. Времена тяжелые, очень тяжелые. Англия ведет изнурительную войну, дело не терпит ни малейшей перегрузки, а вы себе и в ус не дуете. Если телега опрокинется, то все, кто работает в нашем предприятии и зарабатывает благодаря нам кусок хлеба, окажутся на улице. А это может случиться в любой момент. Я жду от вас предложений.
– А если я начну экономить, вы опять скажете, что я деру шкуру со служащих, – угрюмо сказал Бири.
– Вы это и делаете! Новичок орал сегодня так, что за три квартала было слышно. Это никуда не годится.
– Нельзя же заткнуть ему глотку диванной подушкой, он задохнется и что вы тогда запоете? Сами знаете, никто из них не сдаст выручки, если мы станем угощать их сигарами и сюсюкать: «Как делишки, старина?» А новичка мы обработали в назидание другим. Эта зеленая молодежь вообще стала рассчитываться очень нерегулярно. Мы ему тут же объяснили, что он пострадал за других, а потом, как только вы ушли, мы обошлись с ним по-хорошему.
– Так или иначе, мне надоело предупреждать вас, Бири. Я этого не потерплю. И выручка «солдат» тоже падает. Мы трещим, Бири. Придется мне закрыть лавочку.
– Да, «солдаты» не окупаются, это верно, господин Пичем. Я лично проверял; публика на это не идет; тут ничего не поделаешь. Я вам говорил – нечего нам соваться в политику.
Пичем задумался. Он уставился в угол запыленного стола, и его будничное лицо сразу потеряло свою незначительность.
– Все дело в том, – сказал он, – что ваши люди не разбираются в происходящем. Поместите несколько толковых статей о военной жизни и о Южной Африке в «Оливковой ветви», и ваши солдаты хоть мало-мальски поймут, что от них требуется.
В одном из подвальных помещений у Пичема печаталась собственная газета «Оливковая ветвь», выходившая еженедельно и содержавшая семейную хронику всех приходов – объявления о смерти, о свадьбах, о крестинах. Эта хроника была крайне необходима для выпрашивания милостыни на дому. Кроме того, газета публиковала множество трогательных рассказиков, изречения из Библии и в каждом номере помещала головоломку.
