— Не больше, чем ты, когда заявляешь, что это истина. — Лоранс кладет ладонь на руку сестры. — Не будем. Это моя дочь. Я воспитываю ее, как считаю нужным. У тебя всегда остается возможность молиться за нее.
— Я этой возможности не упускаю.
Ну и нахалка эта Марта! И правда, нелегко дать детям светское воспитание в обществе, где царит религия. Катрин в эту сторону не тянет. А Луизу привлекает живописность обрядов. На рождество она непременно попросит, чтоб мы пошли посмотреть на ясли. Они были совсем маленькие, когда Лоранс стала пересказывать им библию и евангелие, так же как греко-римские мифы и сказания о Будде. Это красивые легенды, возникшие вокруг реальных событий и людей, объяснила она девочкам. Отец помог ей найти нужные слова. А Жан-Шарль рассказал им о возникновении вселенной, о туманностях и звездах, о происхождении жизни на Земле. Они нашли эту историю чудесной. Луиза увлеклась какой-то книгой по астрономии, написанной очень просто, отлично иллюстрированной. Продуманные долгие усилия, от которых Марта избавила себя, доверив сыновей священникам, а теперь она хочет все разрушить одним щелчком. Какая наглость!
— Ты в самом деле не помнишь, что именно поразило тебя в словах Катрин? — спрашивает Лоранс некоторое время спустя, провожая сестру к двери.
— Нет. Собственно, речь идет не о словах, я скорее что-то почувствовала интуитивно, — говорит Марта многозначительно.
Лоранс раздраженно захлопывает дверь. Только что, вернувшись из лицея, Катрин выглядела веселой. Она ждет Брнжитт, чтобы заняться латинским переводом. О чем будут они говорить? О чем они говорят? Когда Лоранс спрашивает, Катрин увиливает от прямого ответа. Не думаю, чтоб она мне не доверяла; скорее у нас нет общего языка. Я предоставляла ей полную свободу, обращаясь с ней, как с младенцем, не. пытаясь беседовать с ней; она, вероятно, боится слов, робеет в моем присутствии. Я не могу добиться контакта. «Кризис в отношениях между Алжиром и Францией». Нужно все-таки дочитать статью.
— Здравствуйте, мадам.
Брижитт протягивает Лоранс букетик фиалок.
— Спасибо. Это мило с вашей стороны.
— Видите, я аккуратно подшила подол.
— Да, конечно, так гораздо лучше.
Когда они встретились в вестибюле Музея человека, у Брижитт в юбке все еще торчала булавка. Лоранс промолчала, но девочка заметила взгляд, уши ее вспыхнули.
— О, опять забыла.
— Постарайся больше не забывать.
— Я обещаю вам, что зашью сегодня вечером.
Лоранс обошла с ними музей. Луиза немножко скучала; старшие совали нос повсюду, восторгались. Вечером Брижитт сказала Катрин:
— Тебе повезло, у тебя такая милая мама!
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть за повадками маленькой женщины заброшенность сироты.
— Займетесь переводом с латинского?
— Да.
— А потом будете чесать языки, как две кумушки?
Лоранс колеблется.
— Брижитт, не говорите с Катрин о печальном.
Лицо и даже шея Брижитт наливаются краской.
— А что, я сказала чего не следовало?
— Ничего особенного. — Лоранс успокоительно улыбается. — Просто Катрин еще очень маленькая: она часто плачет по ночам; многого пугается.
— А! Хорошо!
Вид у Брижитт скорей обескураженный, чем раскаивающийся.
— А если она будет задавать мне вопросы, я должна сказать, что вы мне запретили отвечать?
Теперь в затруднении Лоранс: я чувствую себя виновной в том, что обвинила ее, а ведь в сущности…
— Какие вопросы?
— Не знаю. О том, что показывают по телевидению.
Ах да, еще и это: телевидение. Жан-Шарль часто мечтает о том, каким оно может стать, но то, каково оно сейчас, вызывает в нем только сожаление. Он не включает ничего, кроме тележурнала новостей и передачи «На всю первую полосу», которую и Лоранс смотрит время от времени. По телевидению показывают сцены подчас непереносимые, а на ребенка то, что он видит, производит гораздо большее впечатление, чем слова.
— А что вы видели в последние дни?
— О, много разных вещей!
— Грустных?
Брижитт смотрит в глаза Лоранс.
— Я многое нахожу грустным. А вы нет?
— Да, и я тоже.
Что они показывали в последние дни? Мне следовало смотреть. Голод в Индии? Бойню во Вьетнаме? Расистские столкновения в США?
— Я не видела последних передач, — возобновляет разговор Лоранс. — Что вас поразило?
— Девушки, которые выкладывают кружочки моркови на селедочное филе, — выпаливает Брижитт.
— То есть как?
— Очень просто. Они рассказывали, что целый день укладывали кружочки моркови на селедочное филе. Они не многим старше меня. Я бы лучше умерла, чем жить так!
— Они относятся к этому, вероятно, немножко по-иному.
— Почему?
— Они выросли в других условиях.
— У них был не очень-то довольный вид, — говорит Брижитт.
Идиотские профессии. Скоро они исчезнут благодаря автоматике, а пока, разумеется… Молчание затягивается.
— Хорошо. Идите заниматься вашей латынью. И спасибо за цветы, — говорит Лоранс.
Брижитт не двигается с места.
— Я не должна говорить о них Катрин?
— О ком?
— Об этих девушках.
— Нет, почему же, — говорит Лоранс. — Не надо делиться с ней только вещами, которые вам кажутся действительно ужасными. Я боюсь, что Катрин будут мучить кошмары.
Брижитт перекручивает свой пояс; обычно она держится просто, непосредственно, но сейчас совершенно растеряна. Я плохо за это взялась, думает Лоранс; она недовольна собой. Ну, а как за это браться?
— В общем я доверяю вам. Будьте внимательны, вот и все, — неловко заключает она.
Я стала бесчувственной или Брижитт ранима сверх меры? — спрашивает она себя, когда девочка исчезает; за дверью. Целый день — кружочки моркови. Нет сомнения, что девушки, занятые этим, не способны выполнять более интересную работу. Но от этого им не веселее. Вот оно, «снижение духовного уровня», о котором все сожалеют. Права я или нет, что так мало об этом думаю?
Лоранс дочитывает статью; она любит доводить начатое до конца. Потом погружается в работу: сценарий для рекламы новой марки шампуня. Она курит сигарету за сигаретой — даже идиотские вещи становятся интересны, если делать их хорошо. Пачка пуста. Поздно. Из глубины квартиры доносится неясный шум. Неужели Брижитт еще не ушла? А что делает Луиза? Лоранс пересекает переднюю. Луиза плачет в своей комнате, в голосе Катрин тоже слышны слезы.
— Не плачь, — умоляет она. — Честное слово, я тебя люблю больше Брижитт.
Ну вот! И почему радость одних всегда оплачивается слезами других?
— Лулу, я тебя люблю больше всего. С Брижитт мне интересно поговорить, а ты моя маленькая сестричка.
— Это правда? Взаправду правда?
Лоранс бесшумно отходит. Сладкие огорчения детства, когда поцелуи мешаются со слезами. Не стоит придавать значения тому, что Катрин учится чуть хуже; она созревает внутренне, постигает то, чему не учат в школе: как сочувствовать, утешать, получать и давать, различать на лицах и в голосах ускользающие оттенки. На мгновение сердце Лоранс заливает теплота, драгоценный дар, такой редкий. Как сделать, чтобы Катрин никогда в жизни не ощутила, что ей не хватит этого тепла?
Лоранс пользуется отсутствием детей, чтоб навести порядок в их комнатах. Вероятно, Брижитт не рассказала о передаче, которая так ее поразила, во всяком случае, Катрин спокойна. Она так и сияла сегодня утром, когда садилась в дедушкину машину: он увозил их на уик-энд показать замки Луары. Зато Лоранс — хотя в конечном итоге это просто глупо — места себе не находит. Мысль о тусклом повседневном горе оказалось куда труднее переварить, чем великие катастрофы, которые случаются все же нечасто. Интересно знать, как приноравливаются к этому другие.
В понедельник, завтракая с Люсьеном, она задает ему вопрос. (Никакой радости от этих встреч. Он зол на меня, но не отстает. Доминика говорила лет десять назад: «Мужчины мне осточертели». Опаздывать на свидания, отменять их, соглашаться все реже и реже: в конце концов им надоедает. Но так я не умею. Придется на днях отсечь с кровью). Он этими проблемами не интересуется, но все же ответил мне. Девушка, приговоренная с шестнадцати лет к дурацкому труду, лишенная будущего, — это нелепость. Но, в сущности, жизнь всегда нелепа, не из-за одного, так из-за другого. У меня есть немного денег, я порядочно зарабатываю, но на что мне это, раз ты меня не любишь? Кто счастлив? Среди твоих знакомых есть счастливые люди? Вот ты отгораживаешься от крупных неприятностей, держа сердце на запоре: разве это счастье? Твой муж? Быть может, но узнай он правду, не очень-то он обрадовался бы. Чуть хуже, чуть лучше, одна жизнь стоит другой. Ты сама говорила: с души воротит, когда видишь, что определяет вкусы людей, их жалкие прихоти, иллюзии; они не поглощали бы в таком количестве транквилизаторов, антидепрессивных средств, если бы были довольны. Бедным худо. Но и богатым не лучше: ты бы почитала Фицджеральда, он здорово об этом пишет. Да, думает Лоранс, какая-то правда тут есть. Жан-Шарль часто весел, но он не счастлив по-настоящему: слишком уж часто и легко раздражается из-за мелочей.
