допускающим возражений, заявила, насколько важно получить высшее образование молодой девушке вроде нее.
Сначала казалось, что переубедить отца удалось. Время от времени он кивал. Но когда Зулейха, вся дрожа, наконец замолчала, он взял ее руки в свои и на весь поток слов ответил следующее:
— Не получится, дочка. Нехорошо будет тебе сейчас оставить нас с матерью одних.
Названная причина сразу ударила по слабой стороне дочери.
Но когда Али Осман-бей понял, что Зулейха восприняла его слова как проявление пустого отцовского эгоизма и собирается продолжить спор, назвал действительную причину:
— Ты сейчас находишься в том возрасте, Зулейха, когда закладываются основы твоей личности. Как бы то ни было, тебе нужно несколько лет побыть вне той среды…
Зулейха сразу догадалась, что отец подразумевал под словом «среда». Это та атмосфера, в которой она жила до сих пор, Стамбул и особенно окружение дяди.
Зулейха наконец с ужасом поняла, что попалась. Отец все продумал. Никакая сила более не могла сломить упрямства этого тихого военного. Все усилия прошли бы впустую — как и те слезы, что были пролиты, чтобы в свое время заставить его отказаться от роли искателя приключений в Анатолии.
Этот человек, который раз в несколько лет между нескончаемыми сражениями на миг заезжал домой, любил своего ребенка, как любят детей друзей, к которым заходят в гости. И этот гость сегодня превратился в домашнего тирана, распоряжающегося ее жизнью.
Если бы Зулейха была чуть старше и смотрела не на беспокойство, читавшееся в глазах этого военного, а обратила внимание на синюшного цвета круги у него под глазами, она бы поняла, что и сейчас он был не более чем гостем.
Но она этого не заметила. И только жестко улыбнувшись и скривив губы, произнесла:
— Папа, тебе не кажется, что ты немного опоздал?
* * *
Силифке был не мрачнее тех городков, в которых Зулейхе довелось побывать во время прошлых летних каникул в Анатолии.
Все те же виноградники, сады и реки вокруг. Ничего не изменилось.
Как и в прошлые годы, общества девушки искали семьи расторопных служащих и офицеров. Они старались вытащить ее на гуляния.
Зулейха осознавала, что вызывает любовь и восхищение окружающих да и просто стоит на уровень выше их всех. Эти мысли ее раззадоривали, но радость быстро угасала: примитивность и однообразие развлечений, обыденность обстановки и неискушенность людей снова приводили ее в отчаяние.
Их дом стоял на верху склона, что спускался к берегу реки. На нижнем этаже находилась длинная выложенная камнем терраса. В конце террасы перед выходом на улицу у двери, стеклянные створки которой были всегда открыты, стояла цветочная кадка с пальмой и плетеное кресло.
Лето выдалось не в меру жарким и душным. Слуга в доме заставлял садовых работников безостановочно носить воду из колодца и лил ее на каменный пол.
Молодая девушка в полузабытье лежала в плетеном кресле, сцепив руки на затылке. Ее дыхание и циркуляция крови по венам, казалось, были столь же медленны, как движение колесника [47], что медленно крутил лопастями в слабом течении реки.
* * *
Сейчас на палубе Зулейха, несмотря на то, что была закутана в толстое одеяло, чувствовала, как вся дрожит от северо-восточного ветра. Как огнем горит ее кожа, хотя лицо и руки мокрые от брызг.
До сих пор не понятно, что произошло, но тем летом со здоровьем Зулейхи случилось что-то неладное. Возможно, она перенесла нервное расстройство.
Али Осман-бей видел, что дочь отказывается пить и есть, а потому буквально изводил местного доктора. Каждый день по пути домой доктор заходил осмотреть Зулейху. Это был очень смуглый и толстый человек. Он носил широкую летнюю одежду из парусины, край его насквозь промокшей от пота накрахмаленной голубой рубашки вечно торчал из брюк, на которых всегда оставалась расстегнутой одна пуговица.
Доктор ходил неизменно в панаме, которую изнутри рядами выкладывал листьями винограда и инжира, потому что та плохо защищала от жары его лысую голову. Проходя через дверь с корзинкой, полной овощей и ягод из соседнего сада, он гремел на весь дом: «Маленькая ханым, ты еще не встала?»
Живость и зычный голос этого человека вызывали у Зулейхи необъяснимое отвращение. Она не отвечала на его вопросы, отказывалась есть приготовленные из принесенных им ягод угощения и ни в какую не давала себя осмотреть, упрямясь как ребенок.
Бедному доктору приходилось складывать обратно в огромные, как сумки, карманы пиджака чистейшие шприцы, бутылки со спиртом, ампулы с новоизобретенным лекарством, которое он так нахваливал своим пациентам и о котором столько толковал научным языком, и уходить, чтобы назавтра в тот же час быть здесь.
Пару раз на террасу к Зулейхе заглянул Юсуф-бей и принес букеты, заказанные у садовника в городском парке.
Зулейха вспомнила, как в одном из писем дяде она писала о главе муниципалитета следующее:
«Ни один городской глава в мире не сделал для своей страны больше, чем он. С виду это статный молодой человек, которого даже можно назвать красивым. Но души у него нет. Он весь такой простой, заурядный и скучный. Всех разговоров только что о дорогах, воде, земле и районном бюджете…
У него есть поместье, оно называется «Гёльюзю». За пару послевоенных лет оно принесло ему немалый доход… Ему есть на что разгуляться… Говорят, что он и еще несколько крупных землевладельцев целой колонной ездили на автомобилях в Мерсин, по дороге стреляли из пистолетов, а в городе проматывали деньги в барах. Вот так исчезла большая часть его годовых доходов, оставшуюся он потратил на пустые затеи вроде выращивания бананов в своих земельных владениях. Сейчас у него вдруг проснулся интерес к политике… Кто знает, может, он планирует стать депутатом? Совсем забросил поместье, вот уже полтора года, как занимает должность главы этого городка. И что ни день, то партийные споры между почетными гражданами, служащими, членами районного меджлиса [48], членами меджлиса вилайета и еще не знаю кем. Постоянные стычки и сплетни, как у школьников…
И вот в промежутках между этими бессмысленными собраниями, которые для него не представляют ни капли интереса, с дельными предложениями, весь в пыли, наш городской глава бегает туда-сюда, кричит, дает наставления, делает доклады. Он строит из себя человека, который улаживает вопросы мирового значения, не замечая всей смехотворности своего положения.
А если бы вы видели, как в иные дни, когда все вокруг плавится от жары, он надевает на голову цилиндр, цепляет на себя кокарды и другие знаки отличия и весь взмыленный отправляется на какие-нибудь торжества,
