Мальский наконец-то обрел дар речи.
— А зачем? К чему ваша искренность?! — патетически воскликнул он, стоя перед Янушем. — Какое кому дело до вашей искренности? Это только покойный Рысек вечно твердил об искренности…
— Почему ты все время вспоминаешь Рысека? — шепнул Эдгар.
— Стало быть, мне и сказать ничего нельзя? — обиделся Януш.
— Отчего же, — продолжал хорохориться Артур, — только никому это не нужно. Так об Эдгаре говорить нельзя! Нельзя!
— Но что это за запреты? Что значит «нельзя»? Почему? — спросил Мышинский.
Эдгар только улыбался и, покуривая, разглядывал носки туфель. Эльжбета недоуменно смотрела то на Януша, то на брата своими выпуклыми глазами.
— Я ничего не понимаю, — твердила она. — В чем дело? Чего он хочет от тебя, Эдгар? — И наконец, обратившись к Янушу, прямо спросила: — Тебе не нравятся эти песни? Но ведь они такие красивые!
— Красивые, это верно, — согласился Януш, — только я иначе понимаю красоту.
— Ты все такой же оригинал, — неожиданно вставила Ганя Доус, и Зося с удивлением взглянула на нее.
В этот момент ворвался Керубин Колышко. Видно было, что на концерт он опоздал, сюда влетел прямо с улицы и потому не может еще понять, исполнялись уже песни на его слова или еще нет. Здороваясь, он все ждал, что кто-нибудь заговорит и тем самым облегчит его положение, но никто не заговорил, и тогда он пошел на риск.
— Чудесно, чудесно, пани Эльжбета! — воскликнул он, целуя певице руку.
Все улыбнулись, понимая, что Керубин лжет, но ему все прощалось. Только Эдгар взглянул на него с иронией.
— Не стоите вы таких песен, — произнес Мальский, подавая руку Керубину, а потом отмахнулся, как будто изгоняя личность поэта из своего сознания.
Януш озадаченно нахмурился; почему Керубину дозволено произносить столь явную ложь. Зося уловила его настроение и улыбнулась ему, по-детски, обезоруживающе. Но Януш, казалось, не заметил этой улыбки и отвернулся, продолжая слушать фальшивые восторги Керубина.
Только теперь песни Эдгара вдруг понравились ему.
В большой комнате ловичского органиста Яжины было сыро и сумрачно. Гелена с шумом расставляла в шкафу вымытую посуду. Старик отец сидел в глубоком ободранном кресле с наушниками на голове. Концерт передавали прямо из зала. У старого Яжины был небольшой детекторный приемник и две пары наушников.
Сейчас будут передавать песни пана Эдгара, — сказал он Гелене, которая, присев на корточки, стелила свежую бумагу на нижних полках шкафа.
Но Гелена, притворившись, что не слышит, ничего не ответила отцу, встала и, откинувшись назад, прогнулась в пояснице. Поясницу ломило. Целый день Гелена провела за швейной машиной: к завтрашнему дню надо было закончить платье для жены судьи.
Послушала бы, Геля, — робко предложил Яжина.
Еще чего! — проворчала та. — Как-нибудь обойдусь.
И поплелась на кухню.
Хотя со смерти Рысека прошло уже столько лет, на рояле все еще стояла открытая нотная тетрадь с музыкальными набросками покойного. Яжина не смел к ней прикоснуться, а Эдгар обещал просмотреть их, да только с той поры, как умер «внучек», все никак не мог выбраться в Лович. Яжина даже написал ему раз, но ответа так и не получил.
И вот он сидел с наушниками, похожий на переодетого пса. Белые усы торчали из-под спутанных проводов. Издалека доносился до него голос диктора, объявлявшего название песен и автора слов. Это напоминало чтение садоводческого каталога, до того все это было незнакомо старому Яжине. Но вот донеслась музыка. Сначала ария Царицы Ночи.
Старый Яжина не получил никакого образования, но от природы был человеком музыкальньм и потому сумел оценить чудесный голос и хорошую школу Эльжбеты, и, хотя приемник был плохой и музыка доносилась искаженной, вся прелесть Моцарта и совершенство исполнения были доступны для органиста. К сожалению, то, что последовало потом, глубоко его разочаровало.
Об Эдгаре он был немало наслышан от своего внука.
Два года, которые Рысек провел в Варшаве после окончания школы в Ловиче, прошли в тесном общении с Эдгаром. Несмотря на всю свою неразговорчивость, Рысек иногда, приезжая на каникулы, рассказывал деду о своем учителе. Учился Рысек в консерватории, где у него были свои профессора, и все равно Эдгар оставался для него «учителем» в старом, библейском значении этого слова. Рысек помнил все, что говорил ему Эдгар, хотя и не мог все понять, а тем более пересказать. Но с его слов у деда сложился образ композитора, совсем отличный от образа человека, который ел как-то у них раковый суп и потом еще приезжал раз-другой погулять с Геленой в Аркадии.
Но теперь, когда он слушал эти четыре песни, не видя ни переполненного зала, ни белых перьев Эльжбеты, когда перед глазами у него была лишь темная, сырая и низкая комната со скудной мебелью и Гелена, которая хлопотала, согнувшись, у низкого коричневого буфета с резными колонками, — образ этот никак не воплощался. До слуха его долетали непонятные и бессвязные, как ему казалось, звуки и слова, отчетливо произносимые Эльжбетой, но слова, которые говорили о чем-то чуждом ему и неинтересном, а если и называли вещи знакомые (например, флейту), то в таких сочетаниях, которые казались Яжине по меньшей мере несуразными.
Когда отзвучало последнее, чистое и высокое ля бемоль, как будто заключившее в себе переживания сидящих в зале, и раздались аплодисменты — этот несогласованный, глупый и необъяснимый шум, — старый Яжина распутал провода и, откладывая черные раковины наушников, огляделся, как будто желая увериться, что ничего здесь, в Ловиче, не изменилось. Потом прикрыл глаза и откинулся в кресле. Когда он поднял веки, перед ним стояла Гелена.
— Ну и что? — спросила она, подбоченясь.
Яжина отвел взгляд.
— Да ничего… Не знаю.
— Ну как там наш пан Эдгар?
Произнесла она это с такой горечью, как будто в вопросе заключался совсем иной смысл, и, не дождавшись ответа, вновь направилась к шкафу. Яжина посмотрел в ее сторону со страдальческим видом.
— Если бы тут был Рысек… — прошептал он.
— Ну и что было бы? — спросила Гелена, которая, видимо, напряженно ждала, что он скажет, потому что издалека расслышала этот шепот.
— Если бы тут был Рысек, — повторил органист несколько громче, — то, может быть, он объяснил бы мне…
— А так ты не понимаешь?
— Не понимаю, — беспомощно заключил старый Яжина.
Гелена направилась было к кухне, но остановилась.
— А что тут понимать? — словно про себя сказала она. — Всякая музыка одинакова, немного шуму — и все… И говорить не о чем.
— Не чувствуешь ты, — вздохнул Яжина.
— А что мне чувствовать? Господская это забава. Делать пану Эдгару нечего, вот и пишет всякое этакое, а люди слушают… А чего ради это слушать? Чего ради об этом говорить? Чтобы ему деньгами карман набивать? У него же их не густо.
— Откуда ты знаешь?
— Стало быть, знаю… — раздраженно отмахнулась Гелена. — И та тоже, раскатывает по Лондонам, по Америкам, а сама такая же шлюшка, как и все…
— Геля, побойся бога! — слабо отбивался Яжина.
— А что?! Будто я не знаю? Пан Эдгар рассказывал, что она за богатого еврея замуж вышла ради денег.
— Ничего ты в их делах не понимаешь, а плетешь! — вскипел наконец органист.
— Ясно, не понимаю. Где уж мне до этих господ! — огрызнулась Гелена, стоя посреди комнаты и размахивая тряпкой. Казалось, голова ее достает до потолка. — Не про меня это. И еще скажу, не про нас вся эта их музыка. И хорошо, что Рысек умер, потому как он тоже для этого дела неподходящий был…
— Ужасный у тебя язык, Геля.
— Все равно замучили бы его рано или поздно. Ты же помнишь, как он всегда говорил… Неужто не помнишь? «А Ловичу от этого что? Я хочу, чтобы это была музыка для Ловича». — Гелена засмеялась. — Только ошибался он, для Ловича никакой музыки нет.
Старый органист сложил руки.
— Сама каждое воскресенье ее слушаешь. Мессу Монюшко поем.
— Да, да. Бабы голосят: «Мы бога славим, мы бога славим…» Это, что ли, музыка?
Гелена сделала несколько шагов к двери, остановилась, повернулась к отцу и, грозя пальцем, повторила с затаенной страстью в голосе:
— Нет для Ловича музыки!
Очевидно, в ее понимании это значило: «Нет для Ловича счастья».
Какое-то время старый Яжина сидел, понурив голову, потом спрятал лицо в ладонях. Нет больше Рысека, лежит там, возле стены, только кости от него остались. Интересно, как он, горб-то, выглядит у скелета?
Все помнит он, точно вчера это было. Рысек, потный весь, лежал в алькове и выглядел так, будто его из гроба вынули. Приехал на автомобиле Эдгар, быстро вошел в его комнату, слегка волоча ногу, и наткнулся на Гелену, которая стояла у стола. «К мертвым так приезжаете, — сказала она, — а живые вам не нужны». Эдгар прошел прямо к алькову и сел возле кровати. Рысек был в сознании и улыбнулся ему. Только уж ничего не говорил… Эдгар взял его за руку…
