Глава двадцатая
Ошибка
Глафира еще спала, когда ей был доставлен чрез курьера конверт; Грегуар извещал сестру, что он уже виделся с генералом, который может оказать ей защиту против хищников, опутавших ее мужа, и советовал ей, не теряя времени, тотчас ехать к его превосходительству.
Одеться и собраться для Глафиры было делом одной минуты, и через полчаса ее наемный экипаж остановился у небольшого каменного дома, где жил генерал. Едва Глафира вступила в переднюю главного помещения этого дома, человек в полуформенном платье, спросив ее фамилию, тотчас же пригласил ее наверх и сказал, что генерал ее ждет.
На верхней террасе лестницы фамилия ее другим таким же человеком была передана третьему, и Глафиру Васильевну провели через небольшую гостиную в комнату, разделенную надвое драпировкой.
Здесь, спиной к драпировке, а лицом к двери, за небольшим письменным столом, покрытым в порядке разложенными кипами бумаг, сидел генерал: он был немного лыс, с очень добрыми, но привыкшими гневаться серыми глазками. При входе Бодростиной, генерал читал и подписывал бумаги, не приподнялся и не тронулся с места, а только окинул гостью проницательным взглядом и, протянув ей левую руку, проговорил:
– Добро пожаловать. Чем могу вам служить?
И с этим он указал ей на кресло, стоявшее против него по другую сторону стола.
– Генерал, моя просьба странного свойства, – начала Глафира, – я иду против мужа с тем, чтобы защитить его и выпутать из очень странной истории.
– Это я знаю-с, – ответил генерал, не прерывая ни на минуту чтения и подписывания бумаг. – Что же далее?
– Мой муж – богатый человек; он всегда имел слабость верить в свои коммерческие соображения и им овладел дух крайней предприимчивости, не свойственной ни его летам, ни его положению; он расстраивает свое состояние.
– Это теперь сплошь и рядом со многими, но я ничего не могу тут сделать, – отвечал генерал с привычной ясностью и скоростью настоящего делового человека.
– Но он находится в руках таких людей, которые просто спекулируют на его доверчивости и увлечении.
– Мошенниками полон свет, – перебил генерал, – но пока эти мошенники не попадаются, на них при нынешних порядках нет управы. Я вижу, что я знаю все, что вы мне хотите сказать: я давно знаю эту клику, которая доит вашего мужа, но это все бесполезно; другое дело, если бы вы могли мне дать какие-нибудь доказательства.
Глафире прежде всего, разумеется, хотелось знать: действительно ли Горданов успел заручиться каким-либо покровительством. Постоянно вращаясь в миро интриг и не имея нрава рассчитывать ни на какую преданность со стороны Горданова, она опасалась, что и он, не доверяя ей, точно так же, может статься, предпочел устроиться иным способом и, может быть, выдал ее намерения. Поэтому Глафира прямо спросила своего собеседника: что ему известно о Павле Николаевиче?
Генерал, не выпуская пера, только взглянул на нее и ничего не ответил. Бодростина поняла, что она сделала неловкость. К тому же она ясно видела, что генерал принимает ее не с аттенцией[213], на какую она имела бы, кажется, право по своему положению. Это нехорошо действовало на Глафиру, и она, оставив свое намерение выспросить о Горданове, прямо перешла к другому.
– Мне кажется, генерал, – сказала она, – что здесь есть еще одна особа, против которой я тоже не могу вам представить никаких улик юридических, но которой поведение настолько явно, что, мне кажется, необходимо остановить ее от азартных покушений на моего мужа.
– Про кого вы говорите?
– Я говорю про княгиню Казимиру Вахтерминскую.
– В чем же дело?
– Она требует с моего мужа пятьдесят или даже сто тысяч рублей за то, что он имел неосторожность отослать в Воспитательный дом рожденного ею назад тому два месяца ребенка, которого она ставит на счет моему мужу.
– Да, но это ее сиятельство может ставить на счет кому ей угодно.
– Но она ставит именно мужу моему, а не кому-нибудь другому.
– Ну-с, – продолжал генерал, – так чем же я тут могу вам помочь?
– Сделайте, что вы хотите, генерал, но я обращаюсь к вашей милости и на вас одних надеюсь.
Генерал ни слова не ответил и продолжал молча читать и подписывать одну за другою бумаги.
Глафира находила свое положение затруднительным и, помолчав, начала излагать свои подозрения насчет самого способа выдачи векселей ее мужа, причем упомянула и об исчезнувшем артисте.
– Да ведь то-то и есть, что он исчез, – проворчал генерал, не прерывая своего писанья и чтения.
– Но как же мог он исчезнуть?
– А вот отгадайте! – отвечал генерал, опять занимаясь свои делом. Дальше не могло быть никакого разговора. Глафира поднялась и спросила:
– Что же, могу ли я на что-нибудь надеяться, генерал?
– Я могу ее пугнуть, если она пуглива, и больше ничего.
Бодростина раскланялась, генерал опять подал ей левую руку и сказал на дорогу доброе пожелание, но на сей раз не удостоил уже взгляда.
Глафира вышла и уехала весьма недовольная своим сегодняшним утром и решила забыть об этой незадаче и действовать самой, тем более, что это ее и не пугало.
Но в чем же здесь ошибка?
Большую ошибку в чем-то здесь видел генерал: он, оставшись, по выходе Глафиры, один в своей комнате, подписал еще несколько бумаг и затем, вскочив вдруг с места, отпер несгораемый шкаф, помещавшийся за драпировкой. Здесь он без затруднения нашел среди множества бумаг письмо, писанное в довольно коротком тоне генералом Синтяниным, с просьбой обратить внимание на Горданова, который, по догадкам Ивана Демьяновича, имел замыслы на жизнь Бодростина с тем, чтобы жениться на его вдове.
«Черт возьми, не может же быть, чтобы старик Синтянин так ошибался! А между тем, если она его любит и за него невестится, то с какой стати ей его выдавать и даже путать? Нет; тут что-то не чисто, и я их на этом барине накрою», – решил генерал и подавил электрическую пуговку в своем столе.
– Перушкина! – сказал он вошедшему дежурному чиновнику.
Почти в это же самое мгновение пред ним появился неслышными шагами пожилой человек, остриженный по-купечески, в скобку, и одетый в простой, длиннополый, купеческий сюртук.
– Андрей Парфеныч! – сказал ему генерал, – поглядело ли твое степенство на эту барыню, которая сейчас вышла?
– Как же-с, ваше превосходительство, поглядел, – отвечал вошедший.
– Это она?
– Так-с.
– Григория Васильевича Акатова сестрица?
– Слышал-с.
– Ее надо изловить: сумеешь ли?
Андрей Парфенович тряхнул головой, вздохнул и произнес:
– Службу свою должно исполнять, ваше превосходительство.
– То-то! Я на тебя надеюсь. Ты один эту механику проследить можешь; тут дело темное: вор на вора в донос идет. Андрей Парфенович покачал головой.
– Что?
– Ученые-с, говорю: беда с ними.
– Да, но смотри не суди об этой барыне по Григорию Васильевичу, у этой под каблуком больше ума, чем у ее брата во лбу. Горданова ты тоже знаешь? – И генерал вскинул острый взгляд на Андрея Парфеновича.
– Довольно о них известны.
– И понимаешь, чем он держится?
– Помилуйте, как не понимать-с.
– Так ты должен понимать и то, сколько я тебе верю в этом деле. Поймай мне этого Горданова!
Андрей Парфенович молчал.
– Можешь?
– Постараюсь.
Генерал хлопнул его по плечу и проговорил с расстановкой на ухо;
– Поймай его, и я этого не забуду.
– Изловлю-с.
– Тут есть еще княгинька Вахтерминская.
– Знаю-с.
– Действительно ли ты ее знаешь?
Андрей Парфенович развел руками и ответил:
– Как не знать! Да ведь она тоже при тех самых делах, что и господин
Горданов.
– Излови их, и я тебя озолочу.
Глава двадцать первая
Старые приятели
Возвратясь домой, Глафира Васильевна не застала мужа. Встревоженный угрозой судом, которую сделала ему вчерашний день княгиня Казимира, Михаил Андреевич не отдавал себе ясного отчета в положении своих дел: он даже не думал о жене и хлопотал об одном: как бы разойтись с Казимирой. Под неотступным давлением этой заботы, он, как только встал, бросился рыскать по городу, чтоб искать денег, нужных для сделки с Казимирой. Он даже завернул в департамент к Грегуару и просил его, не может ли тот помочь ему в этом случае.
Грегуар, разумеется, ничем ему помочь не мог и отделался только общими сожалениями, которые потерявшийся Бодростин склонен был теперь принимать как некоторую, хотя малоценную, но все-таки приятную монету.
– Нет, за что же-с? За что же? – жалостно вопиял он к Грегуару, – ну, скажите, Бога ради, ну кто же в свою жизнь был Богу не грешен, царю не виноват? Ну, она очень хорошенькая женщинка, даже милая женщинка, с талантами, с лоском, ну, я бывал, но помилуйте, чтобы подвести меня под такую глупую штуку, как покража ребенка… Ну, зачем мне было его сбывать?
