ты меня навещал бы, — сказала мне Лилли, — ты бы мог бегать вокруг пруда с утками, а потом успокаивать меня, что он все еще на месте. Ни за что не хочу смотреть на него вблизи, — загадочно сказала Лилли, — но было бы очень уютно услышать от тебя, какая там погода или сколько других бегунов в парке и сколько конского навоза на тропинке, ведущей к мосту. Писатель должен знать все подробности, — сказала Лилли.
— Ну что ж, Лилли, — сказал Фрэнк, — думаю, ты можешь позволить себе снимать здесь постоянный номер, но не лучше ли все-таки найти себе квартиру, а? Тебе не обязательно жить в «Стэнхоупе», Лилли, — сказал Фрэнк. — Куда практичнее было бы завести свою квартиру.
— Нет, — сказала Лилли. — Раз уж я могу себе это позволить, то я хочу жить здесь. Эта-то семья должна понять, почему мне так нравится жить в отеле, — сказала Лилли.
Фрэнни вздрогнула. Она не хотела жить в отеле, так она мне говорила. Но какое-то время Фрэнни все же оставалась с Лилли; даже когда издатель прекратил оплачивать счета и Лилли уже самостоятельно удерживала за собой угловой номер на четырнадцатом этаже, Фрэнни по-прежнему составляла ей компанию.
— Я здесь в качестве твоей дуэньи, — подшучивала Фрэнни над Лилли.
Но я-то знал, что, наоборот, именно Фрэнни нужна дуэнья.
— И ты знаешь, от кого мне нужна дуэнья, — скажет Фрэнни.
Моими дуэньями стали отец с Фрэнком; мы с отцом переехали к Фрэнку. Он нашел себе роскошную квартиру на Сентрал-Парк-Саут. Там я мог по-прежнему бегать, мог пробежать через весь Центральный парк, проверить для Лилли, на месте ли пруд с утками, затем, потный и запыхавшийся, отчитаться в «Стэнхоупе» о погоде и о прочем, а заодно показаться Фрэнни, мельком взглянуть на нее.
Для меня, отца и Фрэнни это жилье не было постоянным, но Фрэнк и Лилли стали особого сорта ньюйоркцами, которые закрепили за собой определенные части Центрального парка и никогда больше их не покинут. Лилли прожила в «Стэнхоупе» до конца своих дней, продолжая писать и стараясь дорасти до четырнадцатого этажа; она была маленькой, но очень амбициозной. А Фрэнк, агент, будет вершить дела из своей квартиры с шестью телефонами в доме 222 по Сентрал-Парк-Саут. Они были ужасно работящими, Лилли и Фрэнк, и однажды я спросил у Фрэнни, какая между ними разница.
— Около двадцати кварталов и зоопарк Центрального парка, — скажет Фрэнни.
Это было точное расстояние между Лилли и Фрэнком, но Фрэнни подразумевала и разницу между ними: целый зоопарк и двадцать с лишним кварталов.
— А какая разница между нами, Фрэнни? — спросил я ее вскоре после того, как мы прибыли в Нью-Йорк.
— Между нами единственная разница, и заключается она в том, что я как-нибудь с тобой справлюсь, — сказала мне Фрэнни. — Такая уж я есть: я справляюсь со своими проблемами, справлюсь и с тобой тоже. А ты со мной не справишься, — предупредила меня Фрэнни. — Уж я-то тебя знаю, братишка мой возлюбленный, — сказала она мне. — И ты не сможешь справиться со мной, если я тебе, конечно, не помогу.
Она, разумеется, была права; Фрэнни всегда была права и всегда на шаг меня опережала. Когда она в конце концов переспала со мной, то сама же это и устроила. Она точно знала, зачем это делает, — выполняла свое обещание после гибели матери: быть для нас, детей, матерью; это был единственный способ о нас позаботиться, единственный способ спасти нас.
— Мы оба нуждаемся в спасении, мальчик, — сказала Фрэнни. — Особенно ты. Думаешь, мы влюблены. Может быть, и я так думаю. Настало время показать тебе, что в этом нет ничего особенного. Настало время проткнуть нарыв, пока он не прорвался сам, — сказала мне Фрэнни.
Она выбрала момент точно так же, как выбрала не спать с Младшим Джонсом: «сберечь это», как она говорила. У Фрэнни всегда были собственные планы и собственные резоны.
— Да японский бог!.. — сказал мне Младший Джонс по телефону. — Мужик, скажи своей сестре, чтобы приехала проведать бедного калеку в Кливленд. Мои колени подгуляли, но остальное у меня в полном порядке.
— Я больше не болельщица, — ответила Фрэнни. — Если хочет меня видеть, то пусть оторвет свою задницу и приезжает в Нью-Йорк.
— Слушай, мужик, — взвыл в ответ Младший. — Скажи ей, что я не могу ходить. У меня обе ноги загипсованы! Меня слишком много, чтобы тащить это на костылях. И слушай, мужик, скажи ей, что я знаю этот сраный Нью-Йорк, — сказал Младший Джонс. — Если я приеду туда на костылях, кто-нибудь точно попробует меня обчистить.
— Скажи ему, что, когда он покончит с этой чертовой футбольной фазой, может, у него будет время и на меня, — сказала Фрэнни.
— Слушай, мужик, — сказал Младший Джонс. — Чего Фрэнни, в конце концов, хочет?
— Я хочу тебя, — прошептала мне Фрэнни в трубку, когда решила, что пора.
Я был в доме 222 по Сентрал-Парк-Саут и метался от телефона к телефону. Отец жаловался на звонки: они мешали ему слушать радио, от которого он не отходил целыми днями, а Фрэнк отказывался нанять секретаря, не говоря уж — арендовать нормальный офис.
— Не нужен мне офис, — говорил Фрэнк. — Все, что мне нужно, — это почтовый адрес и несколько телефонов.
— По крайней мере, посади кого-нибудь на телефон, Фрэнк, — советовал я, и в один прекрасный день он неохотно согласился…
Но это — уже после того, как мы с отцом переехали.
А в начале нашей жизни в Нью-Йорке на телефоне у него сидел я.
Фрэнни была одна в «Стэнхоупе».
— Лилли на литературном обеде, — сказала мне Фрэнни. Возможно, таким путем, посещая бесчисленные литературные обеды, она и повзрослеет, подумал я. — Фрэнк вершит дела, — сказала Фрэнни. — Он вместе с ней на обеде. Они застрянут на несколько часов. А знаешь, где я, мальчик? — спросила меня Фрэнни. — Я в постели, — сказала она, — и голая. На чертовом четырнадцатом этаже, высоко над тобой, — прошептала Фрэнни. — Так что оторви свою задницу от стула и бегом сюда. Или сейчас, мальчик, или никогда, — сказала Фрэнни. — Если мы не попробуем, мы так и не узнаем, сможем ли мы без этого жить. — И она повесила трубку.
Зазвонил другой из телефонов Фрэнка. Я не обратил внимания. Фрэнни, должно быть, знала, что я одет для пробежки; я был готов выбежать за дверь.
— Я на пробежку, — сказал я отцу. — Надолго.
«Если не навсегда!» — подумал я.
— Я не отвечу ни на один телефонный звонок, — проворчал отец.
В то время он не мог решить, чем бы ему заняться. Сидел в роскошной квартире Фрэнка с «луисвильским
