Услыхав, что Людас встречал Новый год у Гражулисов, она с любопытством принялась расспрашивать, кто был в гостях, кто с кем флиртовал, что ели и что пили.
— А как вам понравилась Ауксе Гражулите?
— Очень интересная девушка, — сказал Васарис. — Среди литовок таких мало.
— Чем же она отличается от других?
— Развитием, вкусом, манерой говорить, общей культурой. Деревенской распущенности и расхлябанности в ней нет и следа.
— И это говорите вы, хотя сами родились в деревне, — рассердилась госпожа Глауджювене.
— Увы, и во мне немало этой деревенщины и других присущих литовцам недостатков. Но у нее их нет.
— Ну а у меня? — кокетливо спросила Люция.
— Вы и родились и воспитывались не в деревне.
— Значит, я такое же совершенство, как и эта пианистка?
— Конечно, в деревне свои пороки, а в городе свои, неудачно поправился Васарис.
Госпожа Глауджювене весело рассмеялась:
— Ну, по крайней мере откровенно сказано! Вероятно, это вы только ради Нового года. Ого, да вы влюбились в это совершенство. Познакомьте меня с ней!
Поговорив немного с госпожой Глауджювене, Васарис захотел поздравить и крестника. Витукас строил у себя в комнате замок из кубиков и, увидав крестного отца, радостно кинулся к нему.
— Ну, Витукас, чего бы ты хотел больше всего в этом году? — спросил его Васарис.
Мальчик задумался и, глядя на свое сооружение, серьезно ответил:
— Я хочу, чтобы у меня был такой замок и мы бы с мамочкой жили в нем. Вас, крестный, я бы тоже принял.
Мать обняла его и горячо поцеловала, а Людас задал еще один вопрос:
— Ну, а мне, Витукас, что ты пожелаешь в Новом году? Витукас заколебался:
— Да я очень мало знаю вас. Я спрошу у мамочки. Возвратившись в гостиную, Васарис похвалил умного мальчика. А Люция, довольная сыном и своим кумом, предложила:
— Знаете, вы, как крестный отец, должны позаботиться о мальчике. Не могли бы вы понаблюдать за его занятиями?
— С большим удовольствием, — отозвался Людас, — я теперь директор гимназии, лицо компетентное в вопросах образования. После праздника и займемся этим.
Звонок в прихожей возвестил о новом визитере, и Васарис поспешил проститься.
Домой к нему зашли с новогодними поздравлениями несколько учителей гимназии и родителей учеников. Больше визитеров не предполагалось, и он решил, что вторую половину дня будет свободен.
Однако около пяти часов неожиданно пришли профессор Мяшкенас с отцом Северинасом. Приход Мяшкенаса не удивил Васариса, но появление отца Северинаса было для него сюрпризом. После встречи в гостинице они ни разу не виделись, и Людас совсем было о нем позабыл.
— Laudetur Jesus Christus, — проговорил отец Северинас. — Вижу по вашему изумлению, что вы меня совсем не ожидали. Но на Новый год уместно вспомнить даже дальних знакомых. Хорошо по этому случаю и навестить их, особенно, если они fratres in Christo[188]. Ну, gratulamur tibi, omniaque prospera optamus![189]
Торжественный тон монаха показался Васарису несколько комичным и сразу привел его в смешливое настроение. Он чувствовал, что отец Северинас непременно попытается его прощупать, и решил прикинуться наивно-откровенным и беззаботным.
Профессор Мяшкенас, как и подобает другу, не стал церемониться. Пожелав Васарису успеха, вдохновения и счастья, он поцеловал его, развалился в кресле и попросил сельтерской, потому что его порядком утомили визиты.
Васарис принес сельтерскую, откупорил бутылку вина, наполнил три стакана, уселся напротив Мяшкенаса и предложил выпить.
— Хорошее вино, — пригубив, похвалил монах. — С того времени, как я был в Италии, мне редко удается попробовать хорошее вино.
— Правда, — согласился Васарис. — У нас и во время обедни дают такую каплю, что даже вкуса не почувствуешь. Вот в Италии, как нальют сткляницу, так одно удовольствие.
— Ne misceamus sacra prophanis[190], — серьезно заметил отец Северинас. — А вы, domine, последние годы, кажется, жили в Париже, в этом новом Вавилоне!
— Великолепный город! — воскликнул Васарис. — Inter nos loquendo[191], парижанки, которых я видел в мюзик-холле или в театре, — самые изящные женщины во всей Европе.
Отец Северинас нахмурился, а профессор Мяшкенас расхохотался во все горло.
— Ха-ха-ха! Браво! Ну, директор, сегодня ты, видно, слишком много визитов сделал. Значит, парижанки! Вот, шутник!
Васарис не стал защищаться:
— По правде говоря, начал со вчерашнего вечера.
— Где же ты так весело встретил Новый год?
— Да у одного американца Гражулиса. Собралась веселая компания.
Отец Северинас многозначительно взглянул на профессора Мяшкенаса и спросил:
— Не тот ли это Гражулис, о дочери которого говорят, что она большая вольнодумка и in moribus suspecta[192]?
Мяшкенас понял, что монах зашел слишком далеко, и поспешил его поправить:
— Нет, отче, вы слишком резко выражаетесь о ней. Признаю, что взгляды ее не ортодоксальны, но suspecta, — нет!
— Я бы даже сказал наоборот, — заметил Васарис, — а вот судя по тому, что мне передавали об иных каунасских барыньках, так она сущая скромница. Право, такой культурной девушки, как эта Гражулите, я до сих пор не встречал. Отличная пианистка, знает толк в литературе, тактична, не сплетница. Сказать по правде, если бы я имел право жениться, то лучшей невесты и не желал бы.
Отец Северинас, не веря собственным ушам, гневно глядел на Васариса и ждал, что скажет профессор Мяшкенас.
— Ну, ну, директор, оставь свои шутки! — с неодобрением сказал тот. — Я тебя знаю давно и понимаю, что ты, братец, шутишь, но вот отец Северинас чего доброго и рассердится.
— Я ничего не сказал предосудительного, — с удивлением ответил Васарис. — Я и впрямь думаю, что целибат отжил свой век.
— Какими доказательствами можете вы подкрепить это мнение? — спросил отец Северинас ничего хорошего не предвещавшим тоном, решив, что молчать дольше было бы просто грешно.
— Да это не всерьез, — попытался успокоить его профессор.
Но Васарису уже было море по колено:
— Какие доказательства? Такие же, какие приводит сама природа, создав нас во плоти. Если бы господь желал целибата, то и сотворил бы genus neutrum[193], но такой существует только в грамматике. В природе его нет.
— Blasphemia sapit![194] — воскликнул монах, стукнув кулаком по столу. — Но это неправда, что в природе существует только famelli et famellae[195]. Если бы вы были знакомы с естествознанием, то знали бы, что у пчел, муравьев, термитов и других организованных насекомых самую полезную работу выполняют не трутни-самцы, а…
— Ах почтенный отец, — перебил его Васарис, — причем тут насекомые. Они сами по себе, а люди сами по себе. В прошлом целибата не было, придет время, когда его снова не будет.
— И вы ждете этого времени?
Но Васарис зашел уже слишком далеко, чтобы отступать:
— Сказать правду, меня это мало беспокоит. Если бы я захотел жениться, то отрекся бы от сана, и дело с концом.
— Что ты все шутишь да шутишь! — воскликнул Мяшкенас.
— Верно, до сих пор я говорил в шутку, но это сказал всерьез, — признался Васарис.
— Quod avertat a te dominus[196], — по-настоящему рассердившись, произнес отец Северинас. — Вижу, что сегодня нам не удастся сговориться. Ну, ксендз профессор, — обратился он к Мяшкенасу, — мне пора домой!
— Что вы так торопитесь, посидите, — уговаривал их Васарис. — Не хотите ли еще вина?..
Но гости распростились. Васарис радовался, полагая, что после столь приятной беседы монах оставит его в покое. Но он ошибся.
Очутившись на улице, профессор Мяшкенас и отец Северинас шли некоторое время молча. Первым заговорил монах:
— Да… Диагноз, который я поставил, когда впервые увидел Васариса, оказался совершенно правильным. Он стоит на краю пропасти.
— Я тоже не могу понять, что все это значит, — отозвался Мяшкенас, — одна надежда, что на него напал spiritus contradictionis[197], и он хотел нас подразнить.
— Уважающий себя честный ксендз никогда не позволил бы себе этого, особенно в присутствии мало знакомого человека, да еще монаха. Видно, Васарис совсем не дорожит своей репутацией.
— Что же нам делать?
— Проявить бдительность. Предостеречь Васариса. А если ничего не поможет, то обратиться к его преосвященству.
Но Мяшкенас колебался.
— Пока у нас нет достаточных оснований. Надо подождать.
— Боюсь, чтобы потом не было слишком поздно.
— Я всегда думал, что он debilis spiritu[198], но не верил, чтобы он мог зайти так далеко.
