И озабоченные приятели разошлись.
XIII
Желание Людаса Васариса беззаботно провести рождественские праздники сбылось. Последним проблеском этой беззаботности был крещенский бал, на который он сопровождал Ауксе Гражулите. Это было его первое появление в обществе с женщиной, которая так много значила в его жизни. Интересная программа традиционного бала как всегда привлекла много избранной публики. Ауксе тотчас окружили усердные поклонники. Она танцевала, но в промежутках между танцами возвращалась в буфет, где Васарис с двумя знакомыми занимал столик.
Васарис видел издали и госпожу Глауджювене с мужем, но за их столом было так шумно, он был так заставлен бутылками и вокруг него теснилось столько народу, что Васарис и при желании не смог бы подступиться к ней; Люция казалась настоящей царицей бала, и ни одна женщина не могла бы состязаться с ней в элегантности. Танцевала она каждый танец с новым кавалером, и Людас никогда еще не видал ее такой веселой и очаровательной.
Однако все его внимание было обращено на одну Ауксе. Людас знал, что, даже танцуя с другими, Ауксе не забывает о нем. Каждый раз, когда она приближалась к тому месту, где стоял Васарис, он встречал ее взгляд и улыбку.
Этот бал настолько их сблизил, что, возвращаясь домой, Ауксе сказала:
— Даже странно, как быстро мы сдружились. С моей стороны это не удивительно: я давно знаю вас по стихам, но отчего вы так скоро доверились мне?
— А я сразу почувствовал в вас близкого человека, знал, что вы правильно поймете меня и мне не придется вам ничего объяснять и доказывать. Ведь я нахожусь в особом положении.
— Да, — согласилась Ауксе, — я подхожу к людям независимо от их положения, потому что сегодня оно одно, а завтра может стать другим. Только отвлекшись от внешних обстоятельств, можно увидеть истинное лицо человека.
После недолгого молчания Ауксе нерешительно добавила:
— Боюсь, что я не имею права задать вам один вопрос: разве вы никогда не встречали ни одной женщины, которая стала бы для вас близкой и даже любимой? Ведь у вас нет недостатка в знакомых.
— Я даже рад вашему вопросу, — я хочу, чтобы вы знали мое прошлое. Действительно, две женщины играли большую роль в моей жизни. Первая пробудила во мне юношеское чувство, — она вышла замуж, когда я кончал семинарию, и теперь я с ней в приятельских отношениях. Она говорит, что любила меня, а я бы не мог точно определить свое чувство. Другая, помещица-аристократка, расшевелила во мне честолюбие, решимость достигнуть большего. Она раскрыла мне глаза и указала путь в широкий мир. Я был в нее очень влюблен. С той поры прошло десять лет. Все это время я ничего о ней не слыхал. Насколько я ее знаю, могу предположить, что, расставшись со мной, она ни разу не вспомнила обо мне.
— И все-таки я думаю, что оба эти знакомства были значительнее, чем это кажется с ваших слов.
— Правда, — согласился Васарис. — Много было тогда пережито горестей и радостей, а теперь первое мне кажется ребяческой наивной мечтой, а другое — коротким романтическим эпизодом.
Оба замолчали и задумались.
— Интересно, что вы скажете через десять лет о нашем знакомстве? — спросила, искоса взглянув на него, Ауксе.
— Это зависит от того, надолго и тесно ли сблизятся наши жизненные пути. Мне кажется, что после поисков и блужданий наступает время, когда человек познает себя, и тогда он должен выйти на свою дорогу и выполнить свое жизненное назначение.
Из его невнятного ответа Ауксе поняла: Васарис ничуть не опасается того, что их пути сблизятся, наоборот, это сближение даже поможет ему выполнить свой долг. А поняв это, она почувствовала, что жизнь ее стала полнее и приобрела новый смысл, которого ей не доставало.
В ту ночь они расстались, будто обменявшись торжественным обещанием, нарушив которое, причинили бы друг другу боль.
Так окончились рождественские каникулы, и для Васариса начались гимназические будни. Вспомнив о просьбе Люции, он взял Витукаса под свою опеку. В школу мальчик не ходил, репетитор на дому готовил его в гимназию. Людасу оставалось только проверять, как идут занятия и соответствуют ли они гимназической программе. Порой Витукас прибегал к нему, или он сам захаживал к Глауджюсам. Мальчик оказался способным, толковым и быстро привык к своему новому покровителю. Он любил говорить и расспрашивать о покойном отце, которого совсем не помнил, и сам рассказывал о Клевишкисе и канонике Кимше, который любил его и баловал. Иногда Витукас рассказывал и о своей матери, по детской наивности даже выдавая кое-какие ее тайны.
Однажды он сообщил, что мать сегодня очень нервничала, ни за что побранила его и не вышла к обеду.
— Что ж случилось с твоей мамой? — спросил Васарис, — может, она заболела?
— Нет, — ответил Витукас. — Вчера вечером она поругалась с господином Глауджюсом,
— Витукас, — попытался остановить его Людас. — Мне не нравится, как ты называешь своего второго отца. Разве мама тебя этому учила?
— Нет, мамочка меня этому не учила. Но я и сам знаю, что он мне не отец. Он меня не любит и маму не любит.
Мальчик сказал это так упрямо, что Васарис не знал — дивиться ли его упорству или жалеть Люцию и ее сына. В другой раз Витукас пришел совершенно неожиданно.
— Что случилось, Витукас? — спросил Васарис. — Кажется, мы не уговаривались на сегодня?
Витукас, по-видимому, и сам был недоволен. Усевшись на диване, он хмуро поглядел на Людаса и нехотя ответил:
— К маме пришел в гости капитан Райбис, вот мне и велели идти к вам.
— Вон что… Этот капитан мамин хороший знакомый? — поинтересовался Людас.
— Прежде он приходил к нам очень часто, а потом мама велела Аделе говорить, что ее нет дома, когда он приходит. Сегодня он звонил маме по телефону. Я слыхал, как мама сначала отказывалась, а потом согласилась, сказала, что в последний раз.
Васарис превозмог любопытство и не стал больше ни о чем допытываться. Но уже из того, что он знал, можно было сделать кое-какие выводы касательно интимной жизнь Люции и убедиться в том, что ее двусмысленные признания были верны.
Госпожа Глауджювене все больше интриговала его. Порой, думая о ней, он искренне жалел, что резвая, веселая Люце, его первое увлечение, а может быть, и первая любовь, превратилась в особу сомнительного поведения, о которой сплетничают в гостиных, будто у нее были и есть любовники. Васарису было противно и думать о них, он презирал этих любовников, ненавидел их, но презирая и ненавидя, ревновал к ним. Ревность его вызывалась не любовью, но тайным желанием приобрести права на когда-то любившую его и теперь весьма расположенную к нему женщину. «Доступность» госпожи Глауджювене начинала понемногу разжигать чувственность Васариса.
Теперь Васарис часто вспоминал, как давным-давно, еще будучи в семинарии, он однажды мог ее поцеловать, но из скромности не решился и как потом жалел об этом; думал, что уже никогда, никогда ему больше не удастся поцеловать ее.
Теперь он видел, что это «никогда, никогда» минуло, кончилось. Он понимал, что если захочет, то сможет завязать с ней более близкие отношения, нежели двенадцать лет назад. Но хотелось ли ему этого? Он уверял себя, что нет, но соблазн был велик.
Присматривая за Витукасом, он бывал у Глауджюсов и встречался с Люцией. Они виделись почти каждую неделю. Обыкновенно он оставался ужинать и просиживал целый вечер. Глауджюс, казалось, был доволен этим. Директор гимназии, поэт, да еще и ксендз — пусть его ходит! Когда они садились за ужин, Глауджюс чаще всего углублялся в газету или молчал, изредка вставляя свое бессмысленное «так-так». После ужина он удалялся в кабинет; вскоре, пожелав доброй ночи, уходил и Витукас, и Васарис оставался наедине с Люцией.
Эти вечера их сближали, волновали его воображение, дразнили чувственность. Люция его не стеснялась, считала своим человеком, только избегала показываться ему неподкрашенной и неприодетой. Вообще после ужина, если никого больше не ждали, она выходила в гостиную в свободном халатике и в комнатных туфлях. Иногда она играла на пианино, и он слушал музыку, следя за проворными движениями ее пальцев, иногда забиралась с ногами в кресло или полулежала на диване, и они покуривали и болтали о разных пустяках.
Людас Васарис вскоре заметил, что теперешние манеры Люции напоминают ему баронессу Райнакене, с которой он познакомился десять лет назад, когда еще был викарием Калнинского прихода. Разница состояла в том, что баронесса была содержательней, беседа с нею часто давала пищу его уму, быть может, даже формировала его. А Глауджювене чаровала его или, вернее, пленяла, как пленяет запоздалый летний цветок своей чуть увядшей прелестью.
Васарис вспомнил, что и Люце когда-то умела будить в нем глубокие чувства и мысли, но теперешняя госпожа Глауджювене не любила вдаваться в рассуждения о жизни. Иногда Васарис думал, что Люция стала примитивней, беднее духом; он знал, что она несчастна, даже страдает, но не мог заставить себя сочувствовать этой роскошной даме, которая, удобно развалившись в мягком кресле, показывает ему круглые, обтянутые шелковыми чулками, колени.
