Соленое. Жирное. Невкусное. И это все наслаждение от «свиньи»? А где же чудесный вкус? Чудесная тайна?.. Где чужая гойская тайна?..
Все же Велвл пытается уговорить сам себя, что трефное — очень вкусное, вкусное и «здоровое». Он крепко кусает кусочек передними зубами и при этом щупает свой тощий загривок, так как хочет удостовериться, что тот потолстеет, почувствовать, как именно это произойдет.
Он кусает… А что ему теперь делать? Ой-ой-ой, как он мог так подумать. Нет, напротив того, должно быть вкусно… Очень вкусно!
И это-то и есть «свинья»? Но — тайна, тайна…
— Велвл!!! — разносится по дому. — Куда запропастился?.. Встречать субботу!
Папин голос.
Велвл сидит, дрожа. Потом, подгоняемый страхом, хватает искусанный кусочек трефного, засовывает его как можно глубже в солому и плюет. Дрожит и плюет.
— Ве-елвл! Я тебе покажу, погоди у меня, погоди…
— И в саду ни следа! — слышит «грешник», сидя в своей соломенной норе, мамин голос. Он слышит, как ходят по дому, как везде его ищут. А что если уже разузнали, что он тут делал?
И снова, точно глас небесный:
— А може йон на гару пойшов?[69]
Нянин голос. Вот ведь стерва! И сразу же за ней — веселое щебетанье младшего брата Файвки.
— Там он, там! Вчера там был! И позавчера!..
Сразу же после этого Велвл слышит тяжелые шаги по лестнице. Папа, папа, папа!.. О, он его задушит, этого младшего!.. Настучал… Папа, папа идет!
Мальчик, который уже учит Гемору, ввинчивается в свою темную дыру и ждет. Как бы так сделать, чтобы показалось, что его вовсе нет. Папины шаги приближаются. Велвл даже слышит папино сердитое дыхание. Вокруг трещат и шуршат связки соломы. И Велвлу кажется, что большой ужасный зверь крадется к нему и хочет его растерзать.
И эти задыхающиеся, страшные слова:
— А? Где?.. Погоди у меня, погоди, погоди…
Руки, которые шарят среди куч сена, подползают все ближе. Вот и голова!.. Страшная бородатая голова с кусочками сена в растрепанных волосах. Вот он! Слушай, Израиль!
Видно, у Велвла, пока он залезал в солому, слегка задрались субботние штанишки. Блеснули белые носки. И папа его поймал.
— Ага-а-а!
Велвл почувствовал, как его вытаскивают из его «пещеры». Его швыряют на спину, и на лицо, как гром с неба, обрушивается страшнейшая пощечина. Но Велвл молчит.
«Что ты здесь делаешь?» — пощечина. «Зачем залез перед субботой на чердак?» — пощечина. «Отец тебе собака, что ли?» — пощечина. «Когда отец зовет, так ты ничего не отвечаешь?» — пощечина. «Что ты сюда залез, тебя спрашивают?» — пощечина. «Встреча субботы для тебя ничто?» — пощечина.
И Велвл, лежа на спине и сжав зубы, получает по полной. Ему кажется, что ему на лицо льется кипяток.
Кажется, дядя Ури сам испугался странного молчания своего мальчика, который уже учит Гемору, потому что вдруг приподнял голову Велвла с соломы. Приподнял обеими руками и уставился на нее, выпучив глаза. В бледном вечернем свете, который сеялся сквозь щели в крыше, он увидел опухшее детское лицо, застывший, заупрямившийся взгляд — и вздрогнул. Он отпустил голову Велвла, осевшего в полуобморочном состоянии на кучу соломы, и в раскаянье забормотал:
— Ну, скажи… Что случилось?.. Что ж это такое?.. Ну… Что ж это такое, наконец?..
Только тогда мальчик, который уже учит Гемору, разрыдался.
Дядя Ури и дядя Пиня
пер. В.Дымшица
1
У дяди Ури есть младший брат в Погосте[70], от Шклова это часов восемь езды. Погост славится своими дурнями. Говорят, что тамошние дураки для Литвы то же самое, что для Польши — жители Хелема[71]. Но дядя Пиня совсем не поглупел в Погосте. Кто однажды родился в Шклове, тот уж всю жизнь будет умным человеком.
В Погосте дядя Пиня поселился после свадьбы: прямо из ешивы попал в бакалейную лавку. Приобрел репутацию неудачника. Обзавелся детьми, долгами, разорился, сник и преждевременно состарился. У него немного припухли веки. Они у него постоянно красноватые, точно от смущения, как у набожной женщины после произнесения тхинес[72]. Дядя Пиня то и дело потихоньку протирает веки белой тряпочкой, которую мнет в кулаке, чтобы никто не заметил, что край у нее не подрублен… Взгляд у него беспомощный, но спокойный и равнодушный, как у человека, который хорошо знает, что никакой богатый родственник ему все равно не поможет.
Когда он разговаривает с тем, кто богаче и сильнее, его взгляд становится льстивым, уступчивым, но остается по-прежнему печальным.
Дядя Пиня приезжает погостить в Шклов не реже двух раз в год: в Йомим-нейроим и перед Пуримом. Приезжает не потому, что так крепко соскучился по дяде Ури, а потому, что в это время ему обыкновенно не хватает полусотни или четвертной, «для задатка за новые товары». Ему нужен только задаток… Только до тех пор, пока он не расторгуется… Тогда он отдаст…
Первые два дня дядя Пиня вроде бы как в гостях у дяди Ури. Потом тетя Фейга начинает проявлять холодность. Потом к нему охладевает и дядя Ури. Потом детвора, эти молодчики, начинают перемигиваться и потихоньку кривляться, изображая, как дядя Пиня ест, как дядя Пиня ходит, как он заикается и как протирает глаза тряпочкой, зажатой в кулаке… И так до тех пор, пока дядя Ури однажды не встанет, не подойдет к комоду, не сунет своему бедному брату «задаток за товары» и не пожелает ему счастливого пути.
Бывают годы, когда на Рош-а-шоне дядя Пиня не добирается до Шклова, но уж перед Пуримом — это обязательно: перед Пуримом дядя Пиня никак не может выкрутиться без «задатка за товары».
За неделю до Пурима, вечером, когда окна замерзли, ставни захлопнуты, а в голландке весело потрескивает огонь, внезапно около дома дяди Ури раздается свистящий скрип саней, потом «но-но-о-о», потом «тпр-р-ру», потом слышно, как кто-то стряхивает снег с ватных рукавов, и, наконец, смущенное покашливание.
Всем в доме отлично известен этот сигнал. У детей начинают пройдошливо поблескивать глаза. Дядя Ури хмыкает, тетя Фейга кривит рот и говорит дяде Ури:
— Что-то ты не рад своему… гостю из Погоста!
Она, собственно говоря, хотела сказать «своему дурню из Погоста», но сдержалась.
Все-таки принимают гостя приветливо. Дядя Пиня входит в дом в своей тяжелой овчинной шубе.
— Ш… шолом-алейхем, добрый вечер… к… как дела?
Дядя Пиня держится свободно, по-братски, как близкий родственник, который заехал просто так, взглянуть только, все ли здоровы. Он задыхается, на сердце у него тяжело, но на замерзшем лице, длинноносо выглядывающем из овчинного воротника, разлита улыбка. Дядя Пиня сразу же натыкается на детей и, чувствуя, что они тут же полезут высмеивать и передразнивать его, смущается:
— A-а… Шолом-алейхем! К… как дела?.. Ф… Файвеле, Р… Рахмиелка… Дядя при… приехал… Хи-хи… У… уже выросли… Б… большие парни… Ха-ха, не сглазить…
Дядя Ури перебивает его:
— Ну, с детьми потом поговоришь. Сначала тулуп сними.
Выползает дядя Пиня из своей драной овчинной шубы, и в тот же миг теряет широкие плечи… К тому же он разматывает шарф, и посреди комнаты остается стоять худощавый, сутулый человек в узком пиджачке, с большой бородатой головой. Дядя Пиня, несмотря на то, что глаза у него не косые, похож на дядю Ури. Но, хоть он и моложе, чем Ури, он не такой крепкий, в нем чувствуется надлом. Кроме того, Пиня заикается, особенно когда взволнован или раздражен…
— Поди, замерз как следует? — спрашивает дядя Ури, как бы ни к кому не обращаясь, и расчесывает бороду всеми десятью пальцами. Всякий раз, когда он просто так, чтобы поддержать разговор, обращается к брату, он расчесывает бороду.
— 3… замерз, — торопится Пиня подтвердить слова брата, чтобы показать, что тот попал в самую точку. — Е… едва ж… живой доехал. Восемь ч… часов в санях.
— Однако… — пожимает дядя Ури плечами. — Я не понимаю… В твоем тулупе совсем нельзя замерзнуть. Я вот езжу в беличьей шубе и то не замерзаю.
— Да, то есть, собственно говоря, б… было очень т… тепло… Старая ш… шуба, но теплая!
Так торопливо оправдывается дядя Пиня. Дядю Ури он уважает. Дядя Пиня согласен со всем, что говорит дядя Ури. Его нервный и несколько деспотичный брат может менять свое мнение хоть по десять раз в час — дядя Пиня знает только одно: дядя Ури — богач. Владеет… десятью тысячами рублей собственного капитала, домом, коровой. В Погосте дядя Пиня рассказывает, что у брата целых двадцать тысяч и две коровы. Когда дядя Пиня в гостях у дяди Ури, у дяди Пини одно правило: скажет дядя Ури «ночь», значит — ночь, ясное дело ночь. Изменит дядя Ури свою точку зрения и скажет: «Наоборот, сейчас как раз день!», дядя Пиня тотчас рассмеется:
— Хи-хи, что с того, что сейчас ночь! Она вроде дня!
Однако дядя Пиня все время замечает, что он каждый раз попадает впросак: то вперед забежит, то не догонит. И дядя Ури никогда не бывает доволен его согласием. Трудно, очень трудно подлизаться к старшему брату, шкловскому богачу.
