Фалькенбергъ, который былъ въ самомъ радужномъ настроеніи, сказалъ мнѣ:
— Ты совсѣмъ позеленѣлъ отъ зависти. Тебѣ хорошо было бы принять что-нибудь отъ этого, немного американскаго масла.
Весь день онъ возился съ приготовленіемъ къ путешествію. Онъ мылъ карету, смазывалъ колеса и осматривалъ сбрую. А я помогалъ ему.
— Ты, чего добраго, и не умѣешь даже править парой — сказалъ я, чтобы позлить его. — Но я, такъ и быть, научу тебя главному завтра утромъ, прежде чѣмъ ты отправишься въ путь.
— Мнѣ, право, жалко смотрѣть на твои страданія, — отвѣтилъ Фалькенбергъ. — И все это только изъ-за твоей скаредности, изъ-за того, что тебѣ жалко истратить десять эрэ на американское масло.
Весь день мы только и дѣлали, что острили и смѣялись другъ надъ другомъ.
Вечеромъ ко мнѣ подошелъ капитанъ и сказалъ:
— Я не хотѣлъ васъ безпокоить, а потому предложилъ вашему товарищу поѣхать съ дамами, но фрёкенъ Елизавета требуетъ васъ.
— Меня?
— Такъ какъ вы старый знакомый.
— Ну, мой товарищъ тоже человѣкъ надежный.
— Вы имѣете что-нибудь противъ того, чтобы ѣхать?
— Нѣтъ.
— Хорошо. Такъ, значитъ, поѣдете вы.
У меня сейчасъ же промелькнула мысль: Хо-хо, повидимому, дамы предпочитаютъ меня, потому что я изобрѣтатель и обладатель замѣчательный пилы. А когда я пріодѣнусь, то у меня недурная внѣшность, блестящая внѣшность!
Однако, капитанъ далъ Фалькенбергу совсѣмъ иное объясненіе, которое разомъ положило конецъ моимъ тщеславнымъ мыслямъ: фрёкенъ Елизавета хочетъ, чтобы я еще разъ побывалъ въ усадьбѣ священника и чтобы отецъ сдѣлалъ новую попытку нанять меня въ работники. Объ этомъ она уже заранѣе уговорилась съ отцомъ.
Я думалъ и ломалъ себѣ голову надъ этимъ объясненіемъ.
— Но вѣдь, если ты останешься въ усадьбѣ священника, то ничего не выйдетъ изъ нашей работы на желѣзной дорогѣ, - сказалъ Фалькенбергъ.
Я отвѣтилъ:
— Я не останусь тамъ.
Рано утромъ я повезъ обѣихъ дамъ въ закрытой каретѣ. Сперва было очень холодно, и мое шерстяное одѣяло сослужило мнѣ хорошую службу: я поочередно то обертывалъ имъ свои ноги, то надѣвалъ его на плечи въ видѣ шали.
Мы ѣхали по той дорогѣ, по которой незадолго передъ тѣмъ шли съ Фалькенбергомъ. Я узнавалъ одно мѣсто за другимъ: вонъ тамъ Фалькенбергъ настраивалъ фортепіано, а тамъ мы услыхали крики дикихъ гусей… Взошло солнце, стало тепло, время шло: на одномъ перекресткѣ дамы постучали мнѣ въ окно кареты и сказали, что пора обѣдать.
Я посмотрѣлъ на солнце и рѣшилъ, что дамамъ обѣдать еще рано, тогда какъ для меня это было какъ разъ обѣденное время, такъ какъ мы обѣдали съ Фалькенбергомъ всегда въ двѣнадцать часовъ. А потому я продолжалъ ѣхать дальше.
— Почему вы не останавливаетесь? — крикнули мнѣ дамы.
— Но, вѣдь, вы обыкновенно обѣдаете въ три часа… Я думалъ…
— Но мы голодны.
Я свернулъ въ сторону и остановился. Затѣмъ я выпрягъ лошадей, напоилъ ихъ и задалъ имъ корму.
— Ужъ не подогнали ли эти чудачки свое обѣденное время къ моему? — думалъ я.
— Пожалуйста! — услышалъ я приглашеніе.
Я не нашелъ удобнымъ присоединяться къ этой трапезѣ и остался у лошадей.
— Что же вы? — спросила барыня.
— Будьте такъ любезны, дайте мнѣ чего-нибудь, — сказалъ я.
Онѣ дали мнѣ всего очень много, но имъ все казалось, что я еще не получилъ достаточно. Я откупоривалъ бутылки съ пивомъ, и меня щедро угостили и этимъ напиткомъ. Это былъ цѣлый пиръ на большой дорогѣ, а для меня это было маленькое приключеніе въ моей жизни. Но я старался какъ можно меньше смотрѣть на барыню, чтобы она не чувствовала себя униженной.
Дамы весело болтали другъ съ другомъ и изъ любезности обращались изрѣдка и ко мнѣ съ нѣсколькими словами. Фрёкенъ Елизавета сказала:
— Какъ весело обѣдать подъ открытымъ небомъ! Вы не находите этого?
Теперь она не говорила мнѣ больше ты, какъ раньше у себя дома.
— Для него-то это не ново, — сказала барыня. — Вѣдь онъ каждый день обѣдаетъ въ лѣсу.
Ахъ, этотъ голосъ, глаза, этотъ нѣжный, женственный изгибъ руки, которая протягивала мнѣ стаканъ… И я могъ бы разсказать кое-что о широкомъ свѣтѣ и развеселить ихъ; я могъ бы поправить ихъ, когда онѣ болтали о томъ, чего не знали, какъ, напримѣръ, о ѣздѣ на верблюдахъ и о сборѣ винограда…
Я поспѣшилъ окончить свой обѣдъ и отошелъ отъ нихъ. Я взялъ ведро и пошелъ за водой для лошадей, хотя это было лишнее, и сѣлъ у ручья.
Черезъ нѣсколько времени барыня крикнула меня:
— Идите къ лошадямъ. Мы пойдемъ прогуляться и поискать хмелевыхъ листьевъ, или чего-нибудь въ этомъ родѣ.
Однако, когда я подошелъ къ каретѣ, то онѣ уже рѣшили, что никуда итти не стоитъ, такъ какъ у хмеля уже опали листья, а рябины здѣсь нигдѣ не видно, да и пестрыхъ листьевъ нигдѣ нѣтъ.
— Въ лѣсу теперь ничего нѣтъ, — сказала барышня. — Не пора ли намъ отправляться, Лависа?
— Скажите, а здѣсь у васъ больше нѣтъ кладбища для прогулокъ?
— Нѣтъ.
— Какъ же вы обходитесь безъ кладбища? — И она сказала барынѣ, что я очень странный человѣкъ, который бродитъ по ночамъ по кладбищу и устраиваетъ свиданія съ мертвецами. Тамъ-то я и придумываю свои машины.
Чтобы сказать что-нибудь, я спросилъ ее про молодого Эрика. — Съ нимъ случилось несчастье, онъ харкалъ кровью?…
— Да, онъ поправляется, — отвѣтила коротко барышня. — Не пора ли намъ отправляться, Лависа?
— Да, конечно. Вы готовы?
— Когда вамъ угодно, — отвѣтилъ я.
Мы поѣхали дальше.
Время шло, солнце склонялось къ западу, стало опять холодно, воздухъ сталъ рѣзкимъ; потомъ поднялся вѣтеръ, и пошелъ дождь вперемежку со снѣгомъ. Мы проѣхали мимо приходской церкви, мимо двухъ-трехъ лавокъ, мимо нѣсколькихъ усадебъ.
Вдругъ въ окно кареты снова раздался стукъ.
— Не здѣсь ли вы однажды ночью катались на чужихъ лошадяхъ? — спросила барышня, улыбаясь. — И до насъ дошли объ этомъ слухи.
И обѣ дамы засмѣялись. Я нашелся и отвѣтилъ:
— И все-таки, вашъ отецъ хочетъ взять меня въ работники, не правда ли?
— Да — Разъ мы начали говорить объ этомъ, фрёкенъ, то позвольте васъ спросить, какъ вашъ отецъ узналъ, что я работаю у капитана Фалькенберга? Вѣдь вы сами удивились, увидя меня тамъ?
Послѣ мгновеннаго размышленія она отвѣтила, бросивъ взглядъ на барыню.
— Я написала объ этомъ домой.
Барыня опустила глаза.
Мнѣ показалось, что молодая дѣвушка говоритъ неправду. Но она отвѣчала впопадъ, и я былъ обезоруженъ. Не было ничего невозможнаго въ томъ, что въ своемъ письмѣ къ родителямъ она написала нѣчто въ родѣ: «И знаете, кого я здѣсь встрѣтила? Того, который устраивалъ у насъ въ усадьбѣ водопроводъ, — теперь онъ рубитъ лѣсъ у капитана»…
Между тѣмъ, когда мы, наконецъ пріѣхали въ усадьбу священника, то оказалось, что работникъ былъ уже нанятъ и находился тамъ въ услуженіи три недѣли. Онъ вышелъ къ намъ и принялъ лошадей.
А я опять началъ ломать себѣ голову: почему меня выбрали въ кучера? Не изъ-за желанія ли вознаградить меня за то, что Фалькенбергъ пѣлъ въ комнатахъ? Но неужели же эти люди не понимаютъ, что я человѣкъ, который скоро прославится своимъ изобрѣтеніемъ, и что я не нуждаюсь въ благодѣяніяхъ!
Я бродилъ кругомъ, мрачный и недовольный самимъ собой; потомъ поужиналъ въ кухнѣ, получилъ благословеніе Олины за водопроводъ — и устроилъ на ночь лошадей. Когда стемнѣло, я отправился на чердакъ со своимъ одѣяломъ…
Я проснулся отъ того, что кто-то водилъ по мнѣ руками въ темнотѣ.
— Нельзя же тебѣ спать здѣсь, вѣдь ты замерзнешь, — сказала жена священника. — Пойдемъ, я покажу тебѣ другое мѣсто.
Съ минуту мы поговорили объ этомъ. Я не хотѣлъ никуда уходить и добился того, что и она сѣла вовлѣ меня. Эта женщина была огонь, нѣтъ, она была дитя природы. Кровь еще горѣла въ ней, и она увлекала и заставляла забываться.
Утромъ я проснулся въ лучшемъ настроенія духа. Я успокоился и сталъ благоразумнымъ, я могъ разсуждать. Если бы я желалъ добра самому себѣ, то я никогда не долженъ былъ бы покидать этого мѣста; я могъ бы сдѣлаться работникомъ и сталъ бы первымъ среди равныхъ себѣ. Да и я свыкся бы съ тихой деревенской жизнью.
На дворѣ стояла фру Фалькенбёргъ. Ея высокая и свѣтлая фигура выдѣлялась на большомъ пустынномъ дворѣ и походила на стройную колонну. Она была безъ шляпы.
Я поклонился и пожелалъ добраго утра.
— Здравствуйте! — отвѣтила она и подошла ко мнѣ своей плавной походкой. Потомъ она спросила меня очень тихо:- Я хотѣла посмотрѣть вчера вечеромъ, куда васъ помѣстили, но мнѣ не удалось уйти. Впрочемъ, конечно, я могла уйти, но… Вѣдь, вы не на чердакѣ спали?
Послѣднія слова я слушалъ, какъ во снѣ, и не былъ въ состояніи отвѣчать.
— Почему вы молчите?
— Вы спросили, спалъ ли я на чердакѣ? Да.
