— Их внешность — рост и физиономия — подходят для моих планов.
— Готовы ли вы, господа? Мы отправимся в «Отель де Франс». Вы наденете мои сюртуки. Я тотчас же пожалую вас орденом Почетного Легиона. Что касается меня, то я, как полагается министру, останусь в пиджаке, смахну пыль со шляпы и буду без ордена. Мартэн в сером костюмчике и котелке изобразит секретаря.
— По-моему, — сказал Юшон, — все это великолепно задумано. А мы тем временем что?
— А мы, — сказал Бенэн, — мы продолжим обсуждение моего проекта и проекта Лесюера. Потом выйдем подышать воздухом и будем бродить около казарм. В ночной тиши мы будем ждать, чтобы раздался гром их подвига. Мы его оценим снаружи. Мы ощупаем его объем, мы погладим его огромность. Мы услышим, как он рухнет на спящий Амбер.
— А где мы снова встретимся? — спросил Брудье.
— Здесь… в гостинице…
— Идет… Омер, Ламандэн? Вы готовы?
— Да!
— До свидания, господа!
— Облобызаемся!
— Разумеется!
Когда они вышли на улицу после почти мучительных переговоров с дежурным лакеем, Брудье обернулся и посмотрел на фасад гостиницы. Только в одном окне, в третьем этаже, горел свет. Вокруг этого живого огня простирался Амбер.
— Господа! Бросьте взгляд на это окно! Меня оно волнует. Во всем Амбере нет другого пламени. Во всем Амбере нет другой мысли. Ибо даже амберский городовой, и тот уснул в уголке.
Те наверху, мы внизу, мы грозные хозяева этого города, бог этого города, бог чуждый, бог-захватчик, опасный бог!
Я вам говорю. Меня страшит наше могущество, мне жаль нашей добычи!
Они пошли дальше. Брудье снова остановился и, доставая из кармана небольшой пакет:
— Одну минуту, господа, я надену бороду! Я хочу войти в «Отель де Франс» с министерским лицом, а к этому лицу требуется борода. Вы об этом не подумали? Помощник государственного секретаря, личности коего я соглашаюсь на один раз одолжить свою особу, бородат, как Карл Великий. В остальном он моего роста и сложения. Взгляните! При помощи этой растительности я превращаю его окончательно в своего двойника.
Они продолжали путь.
— Меня удивляет, что давеча никто из вас не поставил мне на вид моего бритого подбородка. Даже Юшон. О чем думал этот критический ум?
— Тем лучше! Это добрый знак. Твои жертвы, и те бы ничего не заметили. Самый догадливый сказал бы: «Скажите! Г. министр сбрил бороду. Как это его меняет!»
Они подошли к «Отель де Франс».
— Есть тут звонок? Да, я вижу его во тьме.
Они звонили долго. Ночной дежурный вышел отворять. Вид у него был встревоженный.
— Что угодно?
— Пожалуйста, проведите нас в номер, где остановился г. Мартэн.
— Г. Мартэн? Такого нет.
У них замерло дыхание.
— Как? Вы уверены?
— То есть имеются двое или трое приезжих, которые еще не сообщили своих имен. Может быть, это один из них…
— Это господин лет двадцати пяти-тридцати, среднего роста, рот средний, нос средний, лоб средний, без особых примет; он должен был приехать сюда около десяти часов вечера с мягким парусинным коричневым чемоданом.
— Да, да! — ответил дежурный, дрожа всем телом. — Это приезжий из седьмого номера!
И он рассуждал сам с собой:
«Это судьи. Они пришли арестовать приезжего из седьмого номера. Приезжий из седьмого номера — убийца-анархист. Убийцы-анархисты носят при себе по четыре револьвера с обоймами и по двести блиндированных патронов. Найдется, наверное, блиндированный патрон и для моей шкуры».
Они постучали в дверь седьмого номера. Дежурный забился в угол коридора, и свеча так дрожала у него в руке, что роняла на пол сальные капли.
Им пришлось постучать несколько раз. Наконец, они услышали слабый голос:
— Кто там?
— Это мы! Скорее!
Дверь приоткрылась. Брудье крикнул дежурному:
— Подайте сюда свет!
Но за ним пришлось пойти самим, ибо дежурный не двигался; он ждал первого выстрела.
Приятели вошли в комнату. Мартэн в сорочке хоронился от них, выражая и удивление, и радость.
— Ты меня не узнаешь с этой бородой? Приди в себя, мой друг. Нам нельзя терять ни минуты.
— Закройте дверь на крючок! Мартэн, приветствую твою пунктуальность. А засим дай мне чемодан! Так! И ключ! Не обращай на нас внимания. Одевайся, рысью.
Он открыл чемодан.
— Омер, ты выше ростом. Этот сюртук тебе лучше подойдет. Может быть, тебе придется немного укоротить подтяжки… Ламандэн, вот тебе. Смотри, застегивай только на одну пуговицу. Боюсь, что он тесноват.
— Это не шикарно! Я лучше не надену жилета.
— Как хочешь! Скорее, господа! Я пока укреплю бороду и осмотрю свой туалет.
Они торопились.
— Проверьте, действуют ли ваши кляки, не испорчены ли пружины и не надо ли пригладить.
Прошло несколько минут в молчаливом оживлении. Мартэну хотелось задать тысячу вопросов. Но он никогда не задавал вопросов.
Омер сказал:
— Я готов!
— Отлично! Подойди сюда. Потяни немного рукава и воротник. Так. Я произвожу тебя в офицеры Почетного Легиона. Не благодари! Всякий поступил бы так же на моем месте… Так как ты довольно высок, довольно тощ, нос у тебя красный, а вид лица полужелчный, полуалкоголический, — ты будешь моим военным атташе. Какой ты желаешь чин? Полковника? Ты несколько молод! Майора! Я буду тебе говорить: «Майор!» Ты будешь мне говорить: «Господин министр!» Понял? Можешь идти!
— Ламандэн! Твоя очередь!.. Да ведь этот сюртук сидит на тебе, как перчатка! Разве только чуть-чуть морщит под мышками, да видны воспоминания о колбасе в области живота. Впрочем, от тебя и не требуется военного изящества, как от твоего товарища. Некоторая тучность, известная расплывчатость тела и мыслей, некоторое как бы оползание мозга в седалище — все это к лицу видному чиновнику. Ибо ты возмужал в канцеляриях. Возраст и протекция привели тебя на высокий пост. Я буду тебя называть: «Дорогой директор!» Хорошо?
— Слушаю-с!
— Тебя я могу пожаловать только красной лентой. Мне очень жаль. Наденьте цилиндры! Хм! Вам бы лучше поменяться. В другом цилиндре Омер будет не так смешон. А ты, Мартэн, — мой личный секретарь. Я буду называть тебя то «Мартэн!», то «Дорогой Мартэн!», то «Дорогой друг!» Ты будешь отвечать «Господин министр!» еще раболепнее, чем эти господа.
Что же касается меня, то я, как видите, одет с мудрой небрежностью, и вид имею добродушно властный, как подобает первым слугам демократии. Вы служите к моему украшению. Свое могущество я ношу сам, но мой декорум носите вы, как лакей — пальто.
Тридцать восемь минут второго… Можно идти.
— Мы приближаемся! Мы приближаемся! Я чувствую запах казармы. Мой нос обнаруживает тошнотворную смесь пота, кожи и угольной смолы! Вберите в себя это дыхание! Вдохните эту мощную вонь! Не кажется ли вам, будто к вам доносится вздох сточной трубы зимой? Нет… Здесь меньше приторности, меньше томности, этот запах мужественнее… Тш! Мы пришли! Видите ворота, вон там, и два газовых фонаря? Остановимся. Мне нужно охватить событие во всем его объеме.
Они кругообразно распростерли вокруг себя свою душу. Она пощупала Амбер; она ущипнула Амбер; тот не шевельнулся.
Она узнала казарму, но еще не начала тереться о нее. Потом, вытаращив глаза, они посмотрели друг на друга.
Брудье был их великолепным средоточием. Со шляпы на бороду, с бороды на живот, с живота на ноги величие струилось по нему мелкими водопадами. Он являл собою целокупный идеал радикала-социалиста. Его глаза распространяли свет начального образования второй ступени. Его рот словно улыбался накрытому столу. Но посадка головы выражала первенство гражданской власти.
Омер, немного чопорный, с недовольной миной, с красным носом, с зеленоватым цветом лица — это скорее угадывалось, чем было видно, — с большим бантом на высоте левого соска, Омер, очевидно, существовал не для того, чтобы подавать министру советы малодушия.
У Ламандэна вид был не более успокоительный. Его полные щеки, его плотное сложение могли бы внушить доверие. Но беспокоил его нос, длинный, плоский, изогнутый, как нож для устриц.
В Мартэне угадывался маменькин сынок, довольно приятной наружности, но преждевременно отупевший: из безвредной породы грибов, растущих в приемных.
Брудье закурил папиросу. Шагая между Ламандэном и Омером, сопутствуемый Мартэном, он двинулся вперед:
— Часовой! Позовите мне караульного сержанта!
Часовой поспешно вскидывает ружье на плечо, подбегает к маленькой форточке и стучит:
— Сержант! Сержант! Идите скорее!
Слышны заглушенные ругательства. Кто-то выходит из караульни, открывает калитку в воротах.
При свете фонарей он видит двух господ в цилиндрах, с лентой Почетного Легиона, и между ними бородатого господина с папиросой, у которого вид не первого встречного. Он видит еще одного господина, который держится поодаль, с портфелем под мышкой.
