– Боже правый, конечно, нет! Не верьте ни одному слову, что говорят вам эти второкурсницы. В прошлом году они сами были первокурсницами, и если бы экзамены оказались столь ужасны, как они говорят, они бы тоже их не сдали.
На трех лицах отразилось облегчение.
– Ты здорово умеешь утешить, Пэтти. Студентки старших курсов не принимают все близко к сердцу, верно?
– Со временем почти ко всему привыкаешь, – молвила Пэтти. – Если знаешь правильные ответы, экзамены даже бывают интересны.
– Но мы не знаем правильных ответов! – завопила одна из первокурсниц, вновь охваченная ужасом. – Мы попросту ничего не знаем, а завтра сдавать латынь, послезавтра – геометрию.
– О, ну что ж, в таком случае вы все равно не сдадите, поэтому не волнуйтесь. Отнеситесь к этому философски, ясно? – Пэтти расположилась среди подушек и улыбнулась своим напуганным зрителям с непринужденной беспечностью. – В качестве примера бесполезности зубрежки в одиннадцатом часу, когда в течение всего семестра не было выучено ни единого слова, приведу вам мой собственный опыт из первого курса по греческому языку. При поступлении в колледж я была плохо подготовлена, в течение семестра я не занималась и, без преувеличения, ничего не знала. За три дня до экзаменов я внезапно осознала ситуацию и начала поглощать грамматику в больших количествах. Я пила черный кофе, чтобы не уснуть, занималась до двух ночи и с трудом прерывала зубрежку неправильных глаголов во время еды. Я прямо-таки думала по-гречески, видела сны по-гречески. И после стольких усилий, вы не поверите, я провалила экзамен по греческому! Это подорвало мою веру в подготовку к экзаменам. С тех пор я этого не делаю и с тех пор больше не срезаюсь на экзаменах. Я верю в то, что как успешный, так и неуспешный результат полностью зависит от судьбы, поэтому больше не беспокоюсь.
Первокурсницы безутешно переглянулись. – Если все решено заранее, мы пропали.
Пэтти ободряюще улыбнулась.
«Даже лучшие из людей то и дело
Срезаются на экзамене.»
– Но я слышала, что людей отсылают домой, то есть, исключают, если они заваливают определенное количество экзаменов. Это правда? – приглушенным голосом спросила леди Клара.
– О да, – сказала Пэтти, – приходится так поступать. Я знавала нескольких умнейших девочек в колледже, подлежавших исключению.
Леди Клара простонала. – Пэтти, я ужасно слабая в геометрии. Много девочек на этом срезается?
– Много? – отвечала Пэтти. – Обычная канцелярская работа по составлению извещений отнимает у кафедры два дня.
– А экзамен очень трудный?
– Я не слишком его помню. Понимаете, с тех пор, как я была первокурсницей, прошло столько времени. Они выбрали самые трудные теоремы, которые мне были известны – вы даже не смогли бы их нарисовать, не то чтобы доказать: например, пирамида, поделенная на кусочки – я не помню, как она называется – и разветвленная пирамида, похожая на улитку, выползающую из своего домика: по-моему формально она называется «гроб дьявола». И – ах, да! – они задают примеры, ужасные примеры, которых прежде вы и в глаза не видели; а на верху страницы стоит небольшое примечание с указанием решить сначала их, и вы приходите в такое смятение, пытаясь думать быстро, что вовсе перестаете соображать. Я знаю девочку, которые все два часа пыталась решить пример, и когда она уже была готова его записать, прозвенел звонок, и ей пришлось сдать работу.
– И что произошло?
– О, она провалилась. Видишь ли, нельзя винить преподавателя в том, что он не читал между строк, поскольку этих строк не существовало; однако ее было в известной мере жаль, так как девчонка действительно знала до ужаса много, но не могла это высказать.
– Со мной то же самое.
– А, так происходит с доброй половиной человечества. – Повисло молчание, и первокурсницы уныло переглянулись. – Но жизнь продолжается, даже если вы не сдадите математику, – утешила их Пэтти. – Другие люди делали это до вас.
– Если бы дело было в одной геометрии… но мы боимся латыни.
– А, латынь! Бессмысленно к ней готовиться, поскольку всю ее прочитать невозможно, и если вы просто выберите какую-нибудь главу, то это, наверняка, будет не та глава, которую выберут они. Лучший способ – произнести над учебником заклинание, открыть его с завязанными глазами и выучить первую попавшуюся страницу; и тогда, в случае, если вы не сдадите – а, скорее всего, так оно и будет – вы сможете свалить вину на судьбу. Когда я училась на первом курсе, если я правильно помню, нам задали перевести на латынь для сочинения в прозе одно из эссе Эмерсона, а мы даже не могли сказать, что оно означало по-английски.
Три подруги снова переглянулись.
– Я бы не справилась с чем-то подобным.
– Я тоже.
– И я.
– И никто бы не справился, – сказала Пэтти.
– Мы можем срезаться на латыни и математике, но если мы завалим и другие предметы, – прощай, колледж.
– Думаю, вы правы, – сказала Пэтти.
– А я ужасно «плаваю» в немецком.
– А я – во французском.
– Я – в греческом.
– Ничего не знаю насчет немецкого, – заметила Пэтти. – Мне его не приходилось изучать. Но я помню, как Присцилла рассказывала, что отпечатанные экзаменационные работы не прибыли вовремя и фройляйн Шерин, у которой отвратительный почерк, написала вопросы на доске немецким шрифтом, и они даже не смогли их прочесть. Что касается французского, первым вопросом, кажется, было написать полный текст «Марсельезы». Она состоит из семи строф, и никто их не выучил, а «Марсельеза», да будет вам известно, такая вещь, которую попросту невозможно сочинить без подготовки. По поводу греческого, я рассказала вам о своем собственном опыте и я уверена, что хуже этого ничего быть не может.
Первокурсницы безнадежно посмотрели друг на друга. – Остались только английский, гигиена и история Библии.
– Английский – это такой предмет, о котором и сказать-то нечего, – промолвила Пэтти. – Вполне вероятно, что вас попросят написать героическую поэму пятистопным ямбом, если вы знаете, что это такое. Вам придется положиться на вдохновение, – такое не выучишь.
– Я надеюсь, – вздохнула леди Клара, – сдать тем не менее гигиену и историю Библии, поскольку на каждый предмет приходится всего лишь один час, полагаю, это не много.
– Не будь излишне оптимистична, – сказала Пэтти. – Все зависит от случая. Группа по гигиене настолько многочисленна, что профессор не успевает читать работы; он просто идет по списку и срезает каждую тринадцатую девочку. Я не уверена насчет истории Библии, но, думаю, он поступает в том же духе. Я поняла это еще на первом курсе, когда по ошибке вручила карту Святых земель, выполненную цветным мелом, профессору гигиены, а схему пищеварительной системы – профессору истории Библии, и никто из них этого не заметил. Они и впрямь были здорово похожи, но не настолько, чтобы их нельзя было друг от друга отличить. Мне приходится сказать только то, что я надеюсь, что ни одна из вас не будет тринадцатой в списке.
Первокурсницы воззрились друг на друга в безмолвном ужасе и Пэтти встала. – Ладно, дети мои, до встречи и, несмотря ни на что, не волнуйтесь. Я рада, если мне удалось немного вас подбодрить, ибо многое зависит от того, насколько вы спокойны. Не верьте дурацким историям, которые вам рассказывают второкурсницы, – обратилась она к ним, оглядываясь через плечо, – они просто пытаются вас запугать.
Колледж – место более или менее эгоистическое. Все здесь так заняты своими собственными делами, что не в силах уделять время ближнему, если только у этого ближнего нет чего-нибудь, что он мог бы дать взамен. Оливии Коупленд определенно нечего было предложить взамен. Она была тихой и незаметной, и только со второго взгляда выяснялось, что у нее поразительное лицо и что в глазах ее присутствует такое выражение, которого нет у других первокурсниц. По несчастливой случайности ее поместили в один кабинет с леди Кларой Вере де Вере и Эмили Уошбэрн. Они считали ее иностранкой и чудачкой, она думала, что они грубые и шумные, и после первых двух недель вежливых попыток познакомиться обе стороны перестали прилагать в этом отношении какие-либо усилия.
Учебный год шел своим чередом, но никто не знал или, во всяком случае, не обращал внимания на то, что Оливия Коупленд скучала по дому и была несчастлива. Ее соседки по комнате полагали свой долг исполненным, когда изредка звали ее поиграть в гольф или покататься на коньках (приглашать ее было весьма безопасно, поскольку ни того, ни другого она не умела делать). Ее преподаватели считали, что их долг состоит в том, чтобы подзывать ее после уроков к своему столу и предупреждать, что учиться она стала хуже прежнего и что, если она хочет сдать экзамен, ей следует подтянуться.
