— Господи Боже мой! — опять вырвалось у Розы на этотъ разъ съ искреннимъ отчаяніемъ:- Ну, есть ли тутъ хоть капля здраваго смысла?
Онъ былъ нѣсколько озадаченъ этимъ искреннимъ воплемъ; лицо у него передернулось, и онъ спалъ съ тона:- Ну, скажи слово, и я собственноручно накрою шляпой остатокъ своихъ волосъ и уйду.
Она посидѣла, подумала, потомъ вскинула голову и заговорила: — Хорошо; теперь ужъ все равно. Но я все-таки нахожу, что ты… что не мѣшало бы тебѣ быть посерьезнѣе. Мнѣ, пожалуй, слѣдовало бы написать тебѣ о томъ, что вышло здѣсь у насъ, но… Да, я помолвлена. Надо же было кончить чѣмъ-нибудь. Да и не все ли равно?
— Не унывай. Давай лучше поговоримъ объ этомъ. Ты вѣдь знаешь, что мы съ тобой самые лучшіе непріятели въ мірѣ.
— Не о чемъ и разговаривать больше. Мы съ тобой достаточно уже разговаривали. Помнитоя, четырнадцать лѣтъ тому назадъ начали.
— Да, въ сущности баснословная вѣрность! Сдѣлай-ка маленькую экскурсію въ исторію человѣчества и поищи подобнаго примѣра, — не сыщешь. Такъ вотъ, значитъ, я возвратился въ родные края…
— Слишкомъ поздно. И хорошо, что такъ.
Онъ сталъ серьезнѣе и сказалъ: — Значитъ, голубятня и большой сарай такъ на тебя повліяли?
— Да, — отвѣтила она, — вообще все вмѣстѣ; не буду отпираться. А отчасти и самъ онъ. Да и надо же мнѣ было чѣмъ-нибудь кончитъ. И разъ онъ такъ добивался меня…
Молчаніе. Оба сидѣли и думали каждый свое. Вдругъ Роза обернулась на стѣнные часы и сказала:- Не знаю…
— Я знаю! — отозвался онъ и взялся за шляпу.
— А то Маккъ подумаетъ, что мы тутъ сидимъ и мѣняемся кольцами, — отчеканила она. Но тутъ ее какъ-будто зло взяло, и она порывисто спросила:- А скажи мнѣ, ты вѣдь могъ бы сдать эти свои несчастные экзамены еще года три-четыре тому назадъ, какъ говорятъ?
— Да, — отвѣтилъ онъ, какъ будто сконфуженный, — но тогда нашей вѣрности было бы всего одиннадцать лѣтъ.
Она сдѣлала усталое движеніе рукой и встала. Онъ простился, не подавая руки, и прибавилъ: — Я-то не придаю этому значенія… но что, если бы и я теперь постарался насчетъ недвижимости?
— Ты? Ты постарался бы?..
— Нѣтъ, ради Бога, — это не манифестъ. Я только говорю, что цѣлью моего честолюбія становятся отнынѣ голубятня и сарай!
Къ Пасхѣ пріѣхало на побывку много рыбаковъ. Они привезли семьямъ крупной Лофотенской трески, — одна лодка могла захватить съ собой рыбы для десятка семействъ, — и поклоны отъ оставшихся на промыслахъ. Бенони не могъ пріѣхать самъ, такъ какъ у него на рукахъ было три судна, и послалъ за себя Свена Дозорнаго, довѣривъ ему шлюпъ съ грузомъ рыбы для Макка, а для Розы Барфодъ золотое кольцо и золотой крестикъ. Но Роза уже опять находилась дома, такъ что посланному пришлось для исполненія порученія пуститься въ длинный путь черезъ общественный лѣсъ въ сосѣдній приходъ. Къ посылкѣ было приложено и письмецо.
Свенъ остался провести на пасторскомъ дворѣ первые дни Пасхи. Этотъ бѣлокурый, съ такой бѣлой кожей, парень, по обыкновенію, принесъ съ собой веселье и готовъ былъ пѣть сколько угодно. А какой онъ былъ сильный! Натаскалъ воды и для хлѣва и для кухни.
Роза пришла въ людскую какъ разъ, когда онъ распѣвалъ, и сказала:- Продолжай!
Свенъ не заставилъ себя упрашивать и продолжалъ пѣсню ночныхъ сторожей:
Средь нашихъ братьевъ много
морскія пашутъ волны;
опасна ихъ дорога,
ихъ ночи страховъ полны.
О, Боже, путь ихъ сгладь, —
часы пробили пять, —
верни семьѣ опять!
— А здѣшній народъ не поетъ, — затараторилъ онъ. — Совсѣмъ звѣрье. Встрѣтишь кого-нибудь, спросишь: умѣетъ ли онъ пѣть, — нѣтъ! Иной разъ прямо зло возьметъ.
— А ты все время распѣваешь? — спросила его одна изъ дѣвушекъ.
— Еще бы! Я никогда не тужу; смѣюсь, да и все тутъ. Сколькимъ людямъ на свѣтѣ живется хуже моего; они пусть и тужатъ. Впрочемъ, Гартвигсенъ поетъ, — я долженъ признаться.
— Развѣ? — внезапно спросила Роза.
— Какъ же! Какъ возьметъ молитвенникъ, да заведетъ псаломъ — никто его не перетянетъ.
— Онъ и на Лофотенахъ часто поетъ?
— Какъ же! Гартвигсенъ — онъ поетъ!
— Поблагодари его за посылку, — сказала Роза.
Свенъ поклонился. Молодецъ былъ этотъ Свенъ; изъ городскихъ; его учили вѣжливости. А, поклонившись, онъ сказалъ:- Благодарствуйте! Вѣрно, будетъ и письмецо?
— Нѣтъ, едва-ли, — отвѣтила Роза. — О чемъ отсюда писать?
— Пожалуй, что такъ, — сказалъ Свенъ, не безъ нѣкотораго удивленія.
Да, Роза рѣшительно не знала, о чемъ ей писать жениху. Она примѣрила кольцо; оно оказалось впору, но какой тяжелой стала ея рука отъ этого толстаго кольца! И вся рука казалась точно чужою. Потомъ она принялась разглядывать крестъ, — большой золотой крестъ, какіе было въ модѣ носить на черной шейной бархаткѣ. Впрочемъ, у Розы уже былъ крестикъ; ей подарили его къ конфирмаціи. Первый день Пасхи она все-таки походила въ обновкахъ, но потомъ сняла ихъ и спрятала. Письмо она прочла всего разъ; она въ сущности ничего другого и не ожидала, но перечитывать письмо не стала.
А, пожалуй, все-таки слѣдовало послать Бенони пару словъ, поблагодарить? Да, это было бы не лишнее. И вечеромъ она присѣла и написала, что «шлетъ сердечное спасибо дорогому Бенони, хотя уже такой поздній часъ»… и такъ далѣе. «Кольцо мнѣ впору, а въ крестъ я продѣла черную бархатную ленточку»… и такъ далѣе. «Всѣ мы здоровы, а меня теперь сильно ко сну клонитъ. Спокойной ночи! Твоя Роза».
На другой утро она хотѣла отдать это письмецо, но оказалось, что Свена уже нѣтъ. У Свена вѣдь было еще письмо къ Макку въ Сирилундъ, а шелъ уже третій день Пасхи, такъ приходилось спѣшить.
Свенъ Дозорный опять шелъ лѣсомъ, распѣвая, болтая самъ съ собой, раздумывая о томъ, о семъ и передергивая плечами. Въ дорогѣ онъ пробылъ недолго, пришелъ въ Сирилундъ еще засвѣтло, хотя дни и стояли короткіе. Онъ отдалъ письмо Макку и получилъ приказъ переночевать, чтобы дождаться отвѣта.
Въ письмѣ Бенони къ Макку сообщалось о цѣнахъ на треску, печень, икру и соль; сколько груза уже закуплено и сколько еще имѣется въ виду. Дальше говорилось, что онъ продалъ порядочно сельдей для наживки, и по хорошей цѣнѣ. Въ концѣ же письма Бенони, какъ человѣкъ, собирающійся жениться, спрашивалъ насчетъ клавесина въ большой горницѣ и розоваго рабочаго столика въ маленькой: мы уступитъ ли Маккъ ему эти вещи и какъ дешево? На Лофотенахъ не купишь ни такой музыки, ни такого столика, кромѣ развѣ простыхъ сосновыхъ, а зa такимъ Роза не станетъ шить, поэтому Маккъ оказалъ бы ему услугу… «Съ почтеніемъ Б. Гартвигсенъ со шкуны».
Маккъ написалъ въ отвѣтъ, что ему, конечно, жаль разстаться съ клавесиномъ и рабочимъ столикомъ, но изъ расположенія къ самому Бенони, а также потому, что его милая крестница вздыхала по этимъ вещамъ и, пожалуй, жить безъ нихъ не могла, онъ ихъ уступитъ за сходную цѣну…
Свенъ расположился вечеромъ въ людской, пѣлъ пѣсни и забавлялъ всѣхъ. Сначала бойкій парень устроился было на чердакѣ надъ людской, — подъ предлогомъ, что смертельно усталъ съ дороги. На чердакѣ оказалась постель, начинались такія пріятныя сумерки, лежать было такъ славно, тепло, что Свенъ отлично могъ бы выспаться… Но у него терпѣнія не хватило пролежать тамъ больше часа, и онъ опять шмыгнулъ внизъ. Въ людской уже зажгли огонь, но у самаго входа на лѣстницу Свенъ наткнулся на очень горячаго человѣка, — это былъ старшій изъ дворовыхъ работниковъ, и между ними завязалась любопытная перебранка.
— Взять да вытолкать тебя въ шею! — сказалъ работникъ.
Свенъ расхохотался и отвѣтилъ только:- Ну-ка!
— Я приставленъ слѣдить за порядками въ людской. Самъ Маккъ такъ велѣлъ.
— А что же я такое сдѣлалъ?
— Ты лазилъ на чердакъ… Какъ разъ оттуда идешь… Якобина! — крикнулъ работникъ наверхъ.
— Чего? — отозвалась сверху Брамапутра.
— Слышишь? Она тамъ.
— А мнѣ-то какое дѣло! — отвѣтилъ Овенъ. — Я спалъ тамъ съ дороги.
— Беззаконно спалъ! Якобина замужемъ за Оле.
— А я почемъ зналъ? Я тутъ чужой; городской человѣкъ.
— Нѣтъ, я тебѣ скажу, кто ты: живодеръ, который шляется изъ двора во дворъ, — заявилъ работникъ.
— Тебя бы плетьми угостить за твой языкъ! — отвѣтилъ Свенъ.
— А тебя вздуть до полусмерти! — разъярился работникъ. — Понялъ, что я сказалъ? Вздуть!
— Обзывать людей живодерами — да это уголовщина! Во всякомъ порядочномъ городѣ на тебя бы надѣли за твою ругань колодки! — не оставался въ долгу Свенъ.
Брамапутра спросила сверху изъ-за чего они ссорятся. Какъ только у Свена оказался стоющій вниманія свидѣтель, задора въ немъ еще прибавилось, и онъ подступилъ съ кулаками къ самому носу работника:- Ежели ты сейчасъ же не уберешься, я тебѣ нагрѣю уши!
Брамапутра спустилась совсѣмъ внизъ, — безстрашная, курчавая и любопытная. — Да вы совсѣмъ спятили! — сказала она.
