— Кого это словил ты дорогою? — спросил князь охрипшим и грубым голосом. — Это чужой?
— Немец, на Лабе живет, продавец, — начал Смерда униженным голосом. — Ему не впервые приходится скитаться по нашим землям. Я его встретил у кмета Виша, он гостил у него, а кто знает, с какою целью зашел он к Вишу? Я и велел ему ехать с нами. Но, должен я сказать, он не сопротивлялся, даже уверял меня, что его выслали к вашей милости, и хочет вам поклониться.
Князь молча посмотрел на своего слугу, не дерзнувшего еще поднять головы, затем на Хенго, стоявшего немного позади. Князь долго еще молчал, наконец, процедил сквозь зубы равнодушно:
— Пусть он остается на руках у тебя; сегодня у меня гости; времени мало; накормить его и напоить, голодным не держать… завтра поутру приведешь его ко мне.
Смерда поклонился до земли.
— От кмета Виша взял я одного парня; здоров он и силен, способен носить меч и копье. Людей у нас мало теперь, ваша милость. Старый змей шипел, но все-таки должен был дать.
— Они все шипят, — сказал князь, — и будут шипеть, пока я не зажму им рты и не научу молчать и слушаться. Знаю я их; у них в мыслях все прежняя волчья свобода. Слепцы поют о ней и людей бунтуют. Спрятать нужно эту дичь, да покрепче.
Смерда не посмел ответить. Он стоял с поникшею головою и опущенными руками.
— Виш! Виш! — говорил князь, прохаживаясь взад и вперед и не обращая внимания на окружающих. — И его я знаю, ему кажется, что он там, в лесу, князь и господин, а меня он знать не хочет.
— И богат он, — осмелился вставить свое слово Смерда, — чего-чего только у него нет, всего вдоволь! Людей тьма; стада, пиво, мед, все есть у него. А кто его знает: может, и металл, золото и серебро, припрятал! И у них у всех ваша милость…
— До поры, до времени! — крикнул князь и присел на скамью. Смерда ушел. Хенго дожидался приказаний, не отходя от своей
сумы, на которую взгляды многих обращались с любопытством.
— Его милость только завтра допустит тебя к себе, — обратился Смерда к немцу, — у тебя есть время отдохнуть и приготовиться. Приказал не морить тебя голодом; у нас с голоду еще никто не умер, разве в темнице под башнею, — прибавил он с улыбкою. — Сегодня, — сказал он на ухо немцу, — его милость не в духе, хмурится что-то… и глаза зло смотрят; лучше, что он завтра будет говорить с тобою. — Смерда еще ближе нагнулся к Хенго. — Неудивительно, что сердится: вчера, говорят, привели племянника, который ушел от него и затевал что-то недоброе с кметами… Посадили птичку в темницу, да притом вынули оба глаза, чтоб никогда более не мог вредить. Все же своя кровь, Лешек…
Смерда махнул рукою.
— Двоих из его людей повесили. Жаль! Славные парни и воины, здоровые молодцы, а все же опасные волки.
Желал ли Смерда снискать расположение Хенго или просто хотелось ему болтать, но он продолжал дальше, не дожидаясь ответа:
— Нелегко княжить здесь, нелегко, народ лютый. С кметами все споры и споры, но князь понемножку истребит гордецов. Кормит он их, поит, тянет за язык, а кончается…
Смерда захохотал дико, странно и посмотрел в сторону княжеского дома.
У Хенго было довольно времени для того, чтобы осмотреть окружающие его дома и людей, проходящих по двору. Немало уже приходилось видеть немцу на своем веку; этому обстоятельству следует приписать то, что здесь его ничто не удивляло, а еще менее пугало, хотя со всех сторон его окружали люди, готовые броситься на «чужого». Проходящие мимо него княжеские слуги рассматривали его внимательно с ног до головы и, указывая на него пальцами, повторяли: "Немой, немой!" Хенго делал вид, что не обращает на это никакого внимания.
Хенго простоял уже довольно долго, ожидая приказаний, когда к нему подошел мальчуган, очень прилично одетый, с длинными, падающими ему на плечи волосами, и, кивнув ему головою, пригласил немца следовать за собою. Хенго отдал лошадей Герде, а сам отправился вслед за пригласившим его мальчуганом. Через большие ворота, у самого княжеского дома, мальчик и Хенго прошли на другой двор. Здесь все имело иной и притом не такой воинственный вид. Крыльца, раскрашенные светлыми красками, обращены были к солнечной стороне, на веревках висело сохнувшее белье и женские платья. Несколько старых деревьев, стоя посередине двора, задумчиво смотрели на окружающие их дома, около которых проходили и работали женщины; тут же в песке сидело несколько играющих детей.
Мальчуган, провожавший Хенго, указывая пальцем на свой рот в знак молчания, медленно вел немца к боковым дверям. Отворив двери, они вошли в большую светлицу, окошко которой пропускало так много света, что все в ней смотрело как-то весело. Вид на озеро еще более украшал избу. Заметно было, что женская рука старательно ухаживала за всем в этой избе. В комнате стоял ароматический запах от какого-то зелья, только что завядшего; последние дневные лучи позволяли различать в ней даже самые мелкие предметы. На деревянной скамейке, как раз против очага, в котором весело пылал огонь, сидела женщина в шерстяном платье, в белом головном уборе, окружавшем голову и лицо, носившее следы замечательной красоты. Из всех ее прелестей остались одни только глаза, черные, как уголь, и прелестные, как будто бы их обладательнице теперь было не больше двадцати лет. Около нее, на низенькой скамеечке, стояли маленькие горшочки, миски и кувшины, а подле них лежали пучки каких-то душистых трав.
Она с любопытством следила за каждым движением Хенго, который поклонился ей до самой земли. Женщина после некоторого молчания улыбнулась и обратилась к нему на языке тюрингенских лесов, звуки которого привели в восторг все еще кланявшегося немца.
— Ты откуда?
— Ваша милость, — сказал немец, оглядываясь по сторонам, — я живу под Лабою, по ту сторону, но я привык скитаться по белу свету, дома редко сижу. Я несколько говорю по-здешнему, вожу сюда товар и обмениваю на здешний.
В избе суетилось несколько любопытных женщин, прислушивавшихся к странному говору.
— Меняешь? А что же дают тебе в обмен? — спросила женщина. — Что можно взять у этой голи и диких людей? Золота и серебра, никакого металла у них нет. Точно звери прячутся по лесам. Городов, даже сел, нет, а люди…
Она вздохнула. Хенго осторожно вынул из кармана кольцо, украшенное дорогим камнем, и издали показал его женщине. Увидев кольцо, она торопливо встала со скамьи, приказала всем женщинам и мальчугану оставить комнату и подошла к немцу. Хенго стал перед нею на колени.
— Отец мой послал тебя? — воскликнула женщина.
— И сыновья твои, милостивая княгиня, — прибавил немец, вставая.
— Сыновья! — повторила княгиня, радостно поднимая руки и обвивая ими голову. — Говори, говори же о них все, что знаешь… Говори много, долго.
Она снова села на скамейку, подпираясь рукою, и задумчиво глядела на огонь, у которого сушились какие-то травы, наполняя воздух острым запахом.
— Старый отец, — говорил немец, — поздравляет вашу милость. Он дал мне этот перстень, чтобы ваша милость вполне верила моим словам.
Хенго приблизился к княгине и тише добавил:
— К нам разные вести доходят… Отец вашей милости беспокоится. Он готов всегда придти к милости вашей с помощью, со своими людьми, если бы вам угрожала малейшая опасность. Это самое он велел передать вашей милости.
Княгиня сдвинула брови; она махнула белою рукою, как бы желая показать, что опасности не боится.
— Князь скажет тебе, нужна ли помощь моего отца, — сказала она. — Мы справимся одни с дядями, племянниками и толпою кметов. Для этого есть много средств.
Она невольно взглянула на камни и травы.
— Кметы давно уже шумят, и многие из них погибли. С каждым днем становится их все меньше и меньше. Нечего бояться этих дикарей; да не только их одних, мы никого не боимся: город сильный, людей много, а князь мой милостивый умеет с ними справляться… Говори мне о детях. Обоих видел?
— Собственными моими глазами, — сказал немец, — красивее их нет на свете; таких воинов и всадников, каковы они, нелегко сыскать. Все на них любуются и не налюбуются, и все удивляются им.
Лицо женщины прояснилось.
— Они могли бы уже вернуться к вашей милости, — прибавил Хенго.
— Нет, нет! — прервала его княгиня. — Теперь не время, нужно еще подождать. Я не хочу, чтобы они видели то, что здесь должно произойти; я не хочу, чтобы они теперь, так рано, приняли участие в борьбе с собственною кровью. Скоро у нас настанет мир, и тогда мы их призовем. Я так давно их не видела; взяли их у меня и отправили к деду, чтобы у наших они обучались военному делу. Столько лет, столько лет прошло с той поры! Ты обоих их видел? — еще раз спросила княгиня.
— И не один раз, — отвечал Хенго, — и не два! Князь Лех, хотя и старше брата несколькими годами, а кажется его ровесником. Оба и сильны, и здоровы. Копье бросают на удивленье! Никто так не сумеет. Стреляют из луков птиц и зверей, а верхом готовы сесть на самых свирепых скакунов! Глаза матери засверкали.
