– Не может быть! Где слышал ты эту низкую ложь?
– Уж не хочешь ли ты, чтобы я пересказал тебе все насмешки наглых повес по поводу этой истории, которая обошла город? Клянусь, я сам сначала не поверил этому, но, увы, люди, слышавшие все своими ушами, убедили меня, что это правда, хоть мне и не хотелось говорить ее тебе.
Иона откинулась назад, и ее лицо стало белее мраморной колонны, к которой она прислонилась, чтобы не упасть.
– Я негодовал, мне было невыносимо, что твое имя у всех на устах, как имя какой-нибудь простой танцовщицы. И сегодня я поспешил прийти и предупредить тебя. Я застал Главка здесь. Это до того возмутило меня, что я потерял самообладание. Я не мог скрыть свои чувства, да, я был невежлив в твоем присутствии. Простишь ли ты своего друга, Иона?
Иона взяла его за руку, но ничего не ответила.
– Не думай об этом больше, – сказал он. – Но пусть это послужит тебе предостережением: помни, ты должна быть благоразумна. Я знаю, это ни на миг не может задеть тебя. На такое легкомысленное хвастовство Иона не может обратить внимания. Эти оскорбления ранят только тогда, когда исходят от человека, которого мы любим, но не его гордая Иона удостоит своей любви.
– Любви! – пробормотала Иона с судорожным смехом. – Да, конечно.
Любопытно, как в те отдаленные времена, при общественном строе, столь не похожем на современный, любви препятствовали те же мелочные уловки, какие так распространены в наше время: та же изобретательная ревность, та же подлая клевета, та же передача мелких сплетен, которых и теперь так часто бывает достаточно, чтобы разорвать узы самой искренней любви, даже если ей все благоприятствует. Когда корабль плывет по тихому морю, крошечная рыбешка может прилипнуть к килю и остановить его – так гласит предание. То же бывает и с самыми сильными человеческими страстями, и картина была бы неполной, если бы даже в наши времена, богатые любовными увлечениями, мы не описали те тайные и зловещие пружины, которые каждый день действуют и в наших домах у наших очагов. Именно благодаря этим мелким интригам мы лучше понимаем прошлое.
Египтянин с необычайной хитростью задел самую слабую струну Ионы – он ловко поразил отравленной стрелой ее гордость. Он воображал, что пресек чувство, которое, как он надеялся, за столь краткое время не слишком окрепло, и, спеша переменить разговор, завел речь о брате Ионы. Беседа их продолжалась недолго. Арбак ушел, решившись не предоставлять больше Иону самой себе, но каждый день посещать ее и следить за ней.
Едва он вышел за порог, как Иона, чья женская гордость уже не требовала от нее больше притворства, горько зарыдала.
Глава VII. Развлечения в Помпеях. Миниатюрное подобие римских терм
Главк был на седьмом небе от счастья. Из разговора, которым удостоила его Иона, он в первый раз ясно понял, что его любовь не будет отвергнута. Эта надежда наполняла его восторгом, который, как ему казалось, не может вместить мир. Не подозревая, что он оставил в доме Ионы врага, и забыв не только о его уколах, но и о самом его существовании, Главк шел по оживленным улицам и тихо напевал ту самую песенку, которую Иона слушала с таким вниманием. Он свернул на улицу Фортуны и пошел по высокому тротуару. Дома здесь были ярко выкрашены, а через открытые двери видны были красивые фрески. На каждой улице у въезда стояли триумфальные арки. Главк шел теперь мимо храма Фортуны, и портик этого прекрасного храма (построенного, как предполагают, одним из родственников Цицерона, а быть может, самим великим оратором) придавал веселой улице возвышенную торжественность. Этот храм был одним из замечательных образцов римской архитектуры. Он стоял на высоком фундаменте. Две лестницы вели к площадке, где был утвержден алтарь богини. Оттуда другая широкая лестница вела в портик, с высоких колонн которого свисали гирлянды чудесных цветов. По обе стороны храма стояли статуи работы греческих скульпторов; неподалеку возвышалась триумфальная арка, увенчанная конной статуей Калигулы с бронзовыми трофеями[83] по бокам. Перед храмом собралась оживленная толпа – одни, сидя на скамьях, обсуждали политику империи, другие разговаривали о предстоящих играх в амфитеатре. Кучка молодых людей восхваляла приезжую красавицу, другие беседовали о достоинствах новой пьесы; несколько пожилых людей беседовали о развитии торговли с Александрией; среди них было много купцов, серьезных и рассудительных, в своеобразных восточных одеждах и ярких туфлях, украшенных драгоценными камнями; они заметно отличались от одетых в туники италийцев, которые оживленно жестикулировали. В те времена, как и теперь, у этих живых и темпераментных людей, кроме языка слов, в большом ходу был выразительный язык жестов; их потомки сохранили его, и ученый Иорио написал очень интересную работу об этой причудливой жестикуляции.
Пробившись через толпу, Главк вскоре очутился среди своих веселых и беззаботных друзей.
– А! – сказал Саллюстий. – Не видел тебя целую вечность!
– Как же ты провел эту вечность? Каких новых яств отведал?
– Я действовал по науке, – возразил Саллюстий. – Попробовал откармливать мурен и, признаться, отчаялся добиться того совершенства, какого достигали наши римские предки.
– Бедняга! Но почему же?
– А потому, – отвечал Саллюстий со вздохом, – что закон теперь запрещает кормить их рабами. У меня не раз было искушение избавиться от моего толстого домоправителя и бросить его в бассейн. Это придало бы рыбьему мясу самый нежный вкус! Но рабы в наше время – не рабы, им безразличны интересы хозяев, иначе этот Дав[84] охотно пожертвовал бы жизнью, чтобы доставить мне удовольствие.
– Какие новости из Рима? – спросил Лепид, лениво подходя к ним.
– Император устроил роскошный пир для сенаторов, – сказал Саллюстий.
– Добрая душа! – заметил Лепид. – Говорят, он никого не отпускает, не исполнив просьбы.
– Может быть, он позволит мне скормить раба моим рыбкам? – оживился Саллюстий.
– Едва ли, – сказал Главк. – Тот, кто оказывает благодеяние одному римлянину, всегда делает это за счет другого. Будь уверен, что каждая улыбка, которую вызывает милость Тита, исторгает слезы из сотен глаз.
– Да здравствует Тит! – воскликнул Панса, услышав имя императора. – Он обещал назначить квестором моего брата, который промотал свое состояние…
– …и хочет теперь нажиться за счет народа, мой милый Панса, – продолжил Главк.
– Правильно, – согласился Панса.
– Выходит, и от народа бывает польза, – заметил Главк.
– Конечно, – отвечал Панса. – Ну, мне пора, пойду осматривать казначейство, там надо кое-что починить.
И эдил торопливо удалился, а за ним потянулся длинный хвост просителей, которые выделялись в толпе своими торгами.
– Бедный Панса! – сказал Лепид. – У него никогда нет времени развлечься. Благодарение богам, что я не эдил!
– А, Главк! Ну, как живешь? Весел, как всегда! – сказал Клодий, подходя.
– Ты пришел принести жертву Фортуне? – спросил Саллюстий.
– Я каждый вечер приношу ей жертвы, – отозвался игрок.
– Не сомневаюсь. Ни один человек не принес больше жертв!
– Клянусь Геркулесом, здорово ты его поддел! – воскликнул Главк со смехом.
– Вечно ты рычишь, как пес, Саллюстий! – сказал Клодий сердито.
– Ничего удивительного, потому что, когда я с тобой играю, мне всегда выпадает «пес», – отозвался Саллюстий.
– Будет вам! – сказал Главк, беря розу у стоявшей рядом цветочницы.
– Роза – символ молчания, – сказал Саллюстий. – Но я предпочитаю видеть ее только за пиршественным столом.
– Кстати, на будущей неделе Диомед дает большой пир, – сказал Саллюстий. – Ты приглашен, Главк?
– Да, я получил приглашение сегодня утром.
– И я тоже, – сказал Саллюстий, вынимая из-за пояса четырехугольный кусочек папируса. – Смотрите, он приглашает нас на час раньше обыкновенного: значит, будет что-то необычайное.
– Еще бы! Он богат, как Крез, – сказал Клодий, – и перечень яств у него на пиру длинен, как эпическая поэма.
– Ну ладно, пойдемте в термы, – сказал Главк. – Сейчас там весь город. Фульвий, которого вы так любите, прочитает свою новую оду.
Молодые люди не заставили себя просить, и все направились к баням.
Хотя божественные термы, или бани, были предназначены скорее для бедных граждан, чем для богатых, у которых дома были собственные купальни, все же это было излюбленное место встреч и отдыха людей всех сословий, любивших праздность и веселье. Бани в Помпеях, конечно, сильно отличались и своим устройством и внешним видом от огромных и сложно устроенных римских терм; да и вообще есть основания считать, что в каждом городе Римской империи бани отличались некоторым своеобразием архитектуры. Это почему-то смущает ученых, как будто до XIX века архитекторы и мода не знали капризов.
