— Спасибо, — поблагодарил К., — сказано откровенно, и я вполне вам верю. Значит, мое положение так ненадежно — и в связи с этим также и положение Фриды.
— Нет! — не слушая дальше, яростно крикнула хозяйка. — Положение Фриды не имеет в этом отношении вообще ничего общего с вашим. Фрида принадлежит к моему дому, и никто не имеет права называть ее положение здесь ненадежным.
— Хорошо, хорошо, — сказал К., — я согласен с вами и в этом, в особенности потому, что Фрида по неизвестным мне причинам, кажется, слишком вас боится, чтобы вмешиваться. Так что остановимся пока только на мне. Итак, мое положение в высшей степени ненадежно, вы не только этого не оспариваете, но, напротив, стараетесь это доказать. Как и все, что вы говорите, это тоже лишь большей частью правильно, но не целиком. Так, например, я знаю одно вполне хорошее место, где я могу переночевать.
— Где это? Где это? — крикнули Фрида и хозяйка обе одновременно, и так жадно, как будто у них была одна и та же причина задать этот вопрос.
— У Барнабаса, — сказал К.
— Негодяи! — воскликнула хозяйка. — Отъявленные негодяи! У Барнабаса! Вы послушайте, — и она обернулась к углу, но помощники уже давно вышли оттуда и стояли, взявшись за руки, за спиной хозяйки, которая теперь, будто нуждаясь в опоре, схватила руку одного из них, — вы послушайте, где ошивается этот господин, — в семье Барнабаса! Разумеется, там он получит ночлег. Ах, уж лучше бы он там ночевал, чем в господском трактире. Но вы-то где были?
— Госпожа хозяйка, — сказал К. прежде, чем помощники успели ответить, — это мои помощники, вы же обращаетесь с ними так, как если бы они были вашими помощниками, а моими сторожами. Что касается всего прочего, я готов почтительнейшим образом, по крайней мере, обсуждать ваши мнения, в отношении же моих помощников — нет, потому что здесь все даже слишком ясно! Я прошу вас поэтому с моими помощниками не разговаривать, и, если моей просьбы окажется недостаточно, я запрещу моим помощникам вам отвечать.
— Мне уже нельзя с вами разговаривать, — снова оглянулась хозяйка, и все трое засмеялись; хозяйка — насмешливо, но намного добрее, чем ожидал К., помощники — многозначительно и незначаще, в своей обычной, снимающей всякую ответственность манере.
— Ты только не сердись, — сказала Фрида, — ты должен правильно понять наше беспокойство. Если уж на то пошло, то только благодаря Барнабасу мы теперь принадлежим друг другу. Когда я тебя первый раз увидела в пивной — ты вошел, цепляясь за Ольгу, — я, правда, уже кое-что о тебе знала, но в общем ты был мне совершенно безразличен. Да и не только ты был мне безразличен — почти все, почти все было мне безразлично. Я ведь была уже тогда многим недовольна, и многое злило меня, но что это было за недовольство и что за злость! Меня, например, оскорбляло присутствие одного из посетителей в пивной, они же вечно преследовали меня — ты видел там этих типов, а приходили еще и похуже, слуги Кламма были не самые худшие, — так вот, один из них оскорблял меня, но какое это имело для меня значение? Мне казалось, что это было много лет назад, или что это было вообще не со мной, или будто я только слышала рассказ об этом, или будто я сама это уже забыла. Но я не могу этого описать, я даже не могу теперь представить себе это, так все переменилось с тех пор, как Кламм меня оставил…
Фрида прервала свой рассказ и печально опустила голову; ее сложенные руки лежали на коленях.
— Видите, — крикнула хозяйка, и сделала это так, как будто говорила не сама, а только одалживала Фриде свой голос; она к тому же пододвинулась и сидела теперь совсем вплотную к Фриде, — видите теперь, господин землемер, последствия ваших поступков? И ваши помощники, с которыми мне уже нельзя разговаривать, пусть тоже полюбуются, им наука будет! Вы вырвали Фриду из счастливейшего состояния, какое ей когда-либо выпадало, и удалось вам это прежде всего потому, что Фрида с ее по-детски преувеличенным состраданием не могла вынести того, что вы так висели на Ольге и, казалось, совсем были отданы в руки барнабасовской семьи. Она спасла вас и при этом пожертвовала собой. И теперь, когда это произошло и Фрида обменяла все, что имела, на счастье сидеть у вас на коленях, — теперь являетесь вы и заходите с вашего большого козыря: видите ли, вам один раз могли разрешить переночевать у Барнабаса. Этим вы, очевидно, хотите доказать, что вы от меня независимы. Да уж, если бы вы действительно переночевали у Барнабаса, вы бы стали от меня так независимы, что вам пришлось бы тотчас же и притом самым наибыстрейшим способом покинуть мой дом.
— Я не знаю прегрешений барнабасовской семьи, — сказал К., при этом осторожно приподнял и усадил на кровать Фриду, которая была как неживая, и встал сам, — возможно, вы здесь и правы, но совершенно определенно был прав я, когда я просил оставить наши, мои и Фриды, дела нам двоим. Вы помянули тогда что-то вроде любви и заботы, но потом я этого как-то не очень много заметил — зато в избытке ненависти, и издевок, и разговоров о выселении. Если вы пытались заставить Фриду отказаться от меня или меня от Фриды, то это было довольно-таки ловко сделано, и тем не менее вам это, я полагаю, не удалось; если же это вам все-таки удастся, то вы об этом — позвольте уж и мне разок туманную угрозу — горько пожалеете. Что касается жилья, которое вы мне предоставляете (вы можете при этом подразумевать только эту гнусную дыру), то совершенно неочевидно, что вы это делаете по собственной воле, отнюдь, — по-видимому, на этот счет имеется указание графских инстанций. Так вот: я сообщу им, что отсюда мне предложено съехать, и если мне тогда предоставят другую квартиру, то вы, вероятно, вздохнете с облегчением, но я — с еще большим. А теперь я иду — по этому и по другим делам — к главе общины; пожалуйста, позаботьтесь по крайней мере о Фриде, которую вы вашими так называемыми материнскими заботами достаточно довели. — Затем он повернулся к помощникам. — Пошли! — сказал он, снял с крючка письмо Кламма и двинулся к выходу.
Хозяйка молча наблюдала за ним; только когда он уже взялся за ручку двери, она сказала:
— Господин землемер, я скажу вам на дорожку еще кое-что, потому что какие бы речи вы тут ни вели и как бы вы меня ни оскорбляли, — меня, старую женщину, все же вы — будущий муж Фриды. Только поэтому я скажу вам, что ваше незнание всего, что касается здешних условий, ужасающе; голова идет кругом, как послушаешь вас, что вы говорите и думаете, и мысленно сравнишь это с действительным положением. Поправить этого сразу нельзя, а может быть, и вообще нельзя, но многое можно было бы поправить, если бы вы мне хоть чуть-чуть поверили и об этом вашем незнании все время помнили. Вы, например, сразу стали бы справедливее ко мне относиться и начали хотя бы догадываться, какой ужас я испытала (и последствия этого ужаса еще продолжают сказываться), когда я узнала, что моя самая любимая малышка оставила, можно сказать, орла и связалась со слепым котенком; а ведь действительное соотношение еще намного хуже, и я должна все время заставлять себя забывать об этом, иначе я ни одной минуты не могла бы говорить с вами спокойно. Ах, ну вот вы опять злитесь. Нет, не уходите, послушайте еще только одну просьбу: куда бы вы ни пошли, помните все время о том, что вы ничего здесь не знаете, и будьте осторожны; здесь, у нас в доме, присутствие Фриды защищает вас от неприятностей, и вы можете потом болтать все, что вам вздумается, здесь вы можете потом изобразить нам, к примеру, как вы намереваетесь говорить с Кламмом, только на самом деле, только на самом деле, пожалуйста, пожалуйста, не делайте вы этого.
Она встала, подошла, чуть пошатываясь от волнения, к К., схватила его руку и просительно взглянула на него.
— Госпожа хозяйка, — сказал К., — я не понимаю, почему из-за такого дела, как это, вы унижаетесь до того, чтобы просить меня. Если говорить с Кламмом для меня, как вы утверждаете, невозможно, так я этого и не добьюсь, просят меня или нет. Если же это все ж таки возможно, то почему тогда я не должен этого делать, тем более что тогда с отпадением вашего главного возражения и другие ваши опасения станут очень сомнительны. Разумеется, знать — я ничего не знаю, это, во всяком случае, остается справедливым, и это очень печально для меня, но, однако же, в этом есть то преимущество, что незнающий на большее отваживается, и поэтому я охотно готов нести бремя этого незнания и его, конечно, скверных последствий еще некоторое время, пока хватит сил. Но все же последствия эти затрагивают, в сущности, только меня, и это главное, что мешает мне понять, почему вы просите. О Фриде вы ведь, конечно, все так же будете заботиться, и исчезни я с горизонта Фриды совершенно, в вашем понимании это ведь может означать только счастье. Так чего же вы боитесь? Уж не боитесь ли вы, чего доброго, — незнающему ведь все кажется возможным, — тут К. уже открыл дверь, — уж не боитесь ли вы, чего доброго, за Кламма?
