Ринка остался один. Сидел, уставясь на проволоку. Взгляд его скользил по всем изгибам и, точно мышь в банке, метался среди сплетения узлов. У проволоки не было ни начала, ни конца.
Станислаус в кухне ел хлеб с творогом. Уже пробило семь. Опять кто-то постучал в дверь. Густав встрепенулся — новые посетители? Он надел черный пиджак от своего еще свадебного костюма и с нетерпением дожидался, когда сын наестся.
— Если б ты хоть изредка съедал в трактире немножко стекла, у нас бы от пациентов отбою не было.
Станислаус сидел, глядя на вьющих гнездо ласточек во дворе.
Густав ринулся в сени и столкнулся там лицом к лицу с жандармом.
— Где твой сын, Бюднер?
— Да где ж ему быть, господин Хорнкнопф? В кухне сидит. Хлеб с творогом ест.
— Давай его сюда!
Жандарм произнес это не так чтоб очень повелительно. Видно, вспомнил ту историю с ножом, когда ему так помогли прозрения чудодея Станислауса. Жандарм за это получил чин обер-вахмистра. Господин обер-вахмистр без приглашения вошел в горницу Бюднеров. Черт бы его побрал!
Станислаус исчез. Густав нашел его во дворе, возле велосипеда обер-вахмистра.
Жандарм увидал сидящего в кресле Ринку. Взгляд Ринки все еще скользил по гнутой проволоке.
— Ага!
Жандарм осмотрел баночки с мазями на подоконнике. Ринка не поднимал глаз.
— Ты что тут делаешь?
Никакого ответа. Жандарм схватил с подоконника проволоку. Ринка вскочил и схватил жандарма. Жандарм глянул на разгоряченного Ринку. Ринка подмигнул. Жандарму показалось, что он его понял.
— Адская машина, да?
Ринка подмигнул. Жандарм уже не осмелился хватать проволоку голыми руками. И схватился за саблю. Сабля обычно висела у него на ремне. Сабля? А где же он оставил саблю? Наверное, на велосипед повесил и двумя зажимами закрепил.
Густав втолкнул Станислауса в горницу. Станислаус, как всегда, был усыпан веснушками, а папа Густав бледен как полотно. Итак, жандарм уже осматривал эту комнату чудотворца служебным взглядом. Ринка подмигивал.
— Я вам нужен, господин жандарм? — спросил Станислаус.
— Ха, гляньте-ка на этого чудотворца! Тоже мудрец называется, а не знает, что мне нужно.
Молчание. Станислаус сказал, помешкав:
— Я знаю.
— Знаешь? Так скажи! Давай!
— Ваша длинная сабля, господин жандарм, пропала.
— Пропала? Ха-ха! Да она на велосипеде висит, тоже мне чудотворец!
— Там нет сабли, господин жандарм.
Жандарм вышел на двор. На велосипеде сабли не было. Господин обер-вахмистр в задумчивости вернулся в горницу.
— Сабля у меня дома. Я сам вчера ее в шкаф засунул. — Он посмотрел на Густава. — А что касается ясновидения, это, понимаешь ли, запрещено, да ты и сам знаешь. Я на днях опять загляну, и чтоб никаких чудес, ясно?
Густав молча кивнул. И с этим кивком рухнул весь тот мир, который он с такими трудами создавал в последние недели. Он снова был безработным.
13
Предсказание насчет сабли сбывается. Граф велит прогнать Станислауса из Вальдвизена.
Графиня изобличила графа. Его застали с гувернанткой в охотничьем домике. Гувернантку графиня уволила.
Девица издалека писала графу слезные письма. До графа они не доходили. Графиня оказалась щедрее его. Ее белая ручка крепко держала почтальона. Граф на это уже не обижался. Он ведь не для того ходил в лес с небезызвестной мадемуазель Аннет, чтобы расширить свою переписку. Однако его обижало то, что его дражайшая супруга добилась, чтобы два его сына-гимназиста взирали на своего почтенного родителя с затаенной насмешкой. Вы, папенька, оказывается, интрижки на стороне заводите! Хо-хо-хо!
Граф потребовал объяснения с графиней.
— Как далеко вы, милостивая государыня, намерены зайти в раздувании этого мелкого, я даже не знаю, как назвать, поступка, что ли?
Графиня ответила, почти не разжимая губ:
— Верность и преданность сломать даже легче, чем эти бриллиантовые часики на моей руке, неужели вы этого не знаете, сударь? — И она тонким белым пальчиком постучала по крохотному произведению ювелирного искусства.
— Если я не ошибаюсь, эти часики подарил вам я! — заявил граф, глядя на написанное маслом грубое подобие графини. — И насколько я помню, я вообще делал все, чтобы сохранить и привести в порядок имение и имущество вашего отца, если мне позволено об этом упомянуть. Я взываю к справедливости.
Глаза графини увлажнились.
— Я бы постыдилась, ваше сиятельство, так смешивать дела с любовью.
Разговор был окончен. Граф нисколько не стыдился своего ловкого маневра. Он вновь стал полноценным членом семьи в этом дворце. Его лакей Йозеф, эдакий дворцовый призрак с бородкой клинышком, даже разузнал, как графиня напала на след супруга.
— Мальчишка?
— Мальчишка, ваше сиятельство, настоящий чудодей.
— В моей деревне?
— Ну в точности практикующий врач — и кресло кожаное у него, и библиотека, и лекарства со всего света.
Граф в халате стоял перед зеркалом и снимал наушники, чтобы придать своему приказанию твердость.
— Изгнать!
Дворцовый призрак едва заметно поклонился:
— Госпожа графиня покровительствуют мальчишке, если мне позволено будет заметить, ваше сиятельство.
— Госпожа графиня пусть занимается церковными делами, а мирскими займусь я.
— Прошу прощения, ваше сиятельство, но я позволю себе дать совет: это сомнительный случай. Говорят, мальчишка, осмелюсь сказать, взыскан Божьей милостью.
Граф разглядывал в зеркале свои гладко прижатые усы.
— Взыскан Божьей милостью? Тогда пусть за дело возьмется жандарм, да поживее!
Густав разорял приемную чудодея. И вздыхал при этом. Полочка с двумя медицинскими книгами и подаренной учителем Клюглером «Психологией больных, страдающих ночным недержанием мочи», а также Библией, осталась в горнице. Может же человек иметь в доме несколько книжек! Для мазей Густав соорудил полочку в уборной, на случай обыска.
— Адвентистов седьмого дня ждут тяжелые испытания — так написано, — сказала Лена задумчиво.
Кожаное кресло Густав временно переставил в курятник. Можно будет с удобствами наблюдать, как несутся куры.
Станислаус копал и рыхлил землю на огороде, сеял и думал, думал: Христос своим добрым взглядом исцелял больных, увечных и грешных. Его схватили и распяли на кресте. Так что ж, теперь и господина Станислауса Бюднера тоже схватят и прибьют к кресту? Он смотрел на цветущий мак, и легкая дрожь страха пробрала его. Бабочка-лимонница кружила вокруг своего солнца — цветка мака.
— Эй, скажи королеве, что мне плохо!
Ветер колыхнул маки. Один цветок с бабочкой наклонился:
— Я принесла тебе весть, сын Бюднера!
— Скажи, желтая вестница, этот Хорнкнопф распнет меня на кресте?
— Хорошо или плохо — не смиряй своего взгляда. Если мне выколют глаза, я буду видеть руками!
Лимонница давно уже, покружив над сливами, улетела на люпиновое поле фрау Шульте. Но Станислаус все еще раздумывал над ее словами. Он повторил их про себя, начертил на земле, а потом опять повторил про себя. Тихонько подошел папа Густав. Как только Станислаус заметил отца, он стал жужжать это послание:
— Если мне, жжжжж, выколют глаза, жжжжжж, я буду, жжжжж, видеть руками, жжжжжж.
Никто не должен был знать, что Станислаус, который конфирмовался, который ходит в школу, ведет беседы с бабочками.
Прошло несколько дней, и Станислаус позабыл свои страхи перед жандармом и распятием. Теперь он начал играть с растениями, как раньше играл с птицами. То, как они выходят из земли и растут, волновало его. Он посадил два зернышка сладкого гороха рядом с кустиком раннего картофеля. Картошка уже высоко вымахала, и гороховые росточки высунули свои зеленые носы из черной земли, вытянулись и стали озираться, как маленькие стрекозы, только что вылупившиеся из куколок. Они тянули свои гибкие ручки-ниточки, изгибали их и помахивали ими. Они тянулись и тянулись вверх, и Станислаусу казалось, что они поднимаются на цыпочки. И глянь — они вдруг начали кружиться и вертеться. Для Станислауса на гороховом поле разыгрался великолепный спектакль: праздник бледно-зеленых балерин. Его глаза улавливали медленные, словно ищущие чего-то вращения растений и видели их прелестный быстрый танец. Он наблюдал, как тоненькие ручки-ниточки охватывают водянисто-зеленые картофельные кустики, как встают на пальчики эти балерины ранней весны, как обнимают своих возлюбленных. Ох, вот где можно дать волю радости! Он пел и лепетал, свистел и визжал и все еще был полон радости!
Папа Густав приметил, как гороховые усики обвились вокруг картофельных кустов: два урожая на одной грядке. Новое чудо в доме Бюднеров! Он почесал затылок.
— Какое горе, что такой одаренный ребенок должен теперь зарывать свои чудеса в землю.
