Жан де Лафонтен - Любовь Психеи и Купидона

Во время их отсутствия Психея изо всех сил старалась погрузиться в печаль, но еще больше — утаить свою скорбь. Психея пустила в ход все хитрости, которые применяют женщины, стремясь обмануть мужей. Нежные объятия и ласки, уступчивость во всем, уверения и клятвы ни в чем не нарушать волю милого супруга — ничто было не упущено ею в отношении не только мужа, но и нимф, самые недоверчивые из которых и те были обмануты. Однако оставшись одна, Психея снова испытывала сомнения. Порой ей казалось невероятным, чтобы муж, по множеству признаков совсем молодой, хорошо сложенный, обладавший тарной нежной кожей и таким мягким характером, таким приятным голосом и прелестной манерой разговаривать, так любивший свою жену и державший себя с нею как с возлюбленной, пользовавшийся услугами нимф и окруженный всеми мыслимыми удовольствиями, — чтобы такой муж мог быть колдуном или драконом. Могла ли кожа, казавшаяся нашей красавице столь нежной на ощупь и столь достойной ее поцелуев, быть кожей змеи? Могла ли женщина так ошибиться? Порой же ей припоминалась похоронная процессия, заменившая ей свадебное шествие, ужасные обитатели этой скалы и в особенности дракон, которого в полете поддерживал Зефир и видели ее сестры: он не мог быть никем другим, как только мужем Психеи. Эта последняя мысль взяла верх над всеми остальными то ли потому, что так судила Судьба, то ли потому, что эта мысль была худшей из всех, а именно к таким обычно склоняется разум.

Через пять-шесть дней сестры явились снова. Они нырнули в воздух так, как если бы хотели свалиться на землю, но нежный ветерок тотчас же подхватил их и отнес на вершину скалы. Психея сразу спросила их: «А где светильник и кинжал?»

Эти последние слова Психея произнесла так холодно, что у сестер явилось опасение, уж не переменила ли она свое намерение. Но вскоре они убедились, что решение младшей сестры непоколебимо и что холодность внушена ей непроизвольным чувством жалости, обычно появляющимся у людей, когда они готовятся совершить зло.

Доведя Психею до полной решимости погубить себя, обе фурии покинули ее и постарались не слишком задерживаться в окрестностях горы.

Вечером вернулся муж, погруженный в глубокую печаль, словно его томило предчувствие, что против него что-то замышляется, но ласки жены успокоили его. Он лег и тотчас заснул.

Психея была крайне смущена. Мы ощущаем всю серьезность какого-нибудь шага лишь тогда, когда готовимся его совершить, поэтому задуманный ею поступок представился ей в эту минуту со всеми печальными его последствиями, и в ней вспыхнула борьба между множеством бурных и противоположных чувств. Страх, досада, жалость, гнев, отчаяние, а главным образом любопытство, словом, все, что влечет к преступлению и отвращает от него, овладело сердцем нашей героини и сделало его ареной борьбы множества разных влечений. Каждое чувство влекло его в свою сторону. Однако пора было все же решиться. Красавица отдала предпочтение любопытству и отказалась последовать голосу гнева, призывавшего ее убить мужа; решиться на такую крайность, преодолев угрызения совести и много смущающих обстоятельств, очень нелегко. Как бы злобно ни поглядывали друг на друга супруги, как бы они ни ссорились и не разлучались, ни уверяли, что ненавидят друг друга, между двумя существами, некогда столь тесно между собой связанными, всегда остается воспоминание о былой любви.

Эти трудности на некоторое время задержали бедняжку, но в конце концов она собралась с духом: тихонько встала, взяла кинжал и светильник, тщательно ею припрятанные, и крадучись, стараясь не делать шума, осторожно, словно ступая по остриям брильянтов, направилась к той части ложа, где вытянулось «чудовище». Она так трепетала, что чуть было не попросила свою тень, которая сопровождала ее, не делать шума.

Психея обомлела, увидя своего супруга. С первого же взгляда она решила, что это Амур, ибо какой иной бог мог быть столь привлекательным? Купидон в это мгновение дал почувствовать нашей героине всю свою красоту, молодость и божественное очарование, делавшие его неотразимым, все, чем существо, созданное для наслаждения, может восхитить взор и ум. Он спал, как спят боги, то есть глубоким сном, небрежно склонясь на подушку, закинув одну руку за голову, а другую свесив с постели, полуприкрытый газовой вуалью, как это делают его мать, иной раз нимфы, а порой и простые пастушки.

Велика была радость Психеи, если можно так назвать то, что мы скорей назвали бы экстазом; даже это слово еще слишком слабо, ибо оно не выражает и малой доли восхищения, испытанного красавицей. Она тысячекратно благословляла слабость своего пола — безмерное женское любопытство — и жалела о том, что так поздно нарушила предписанный ей запрет и свои клятвы. Ничто, по ее мнению, не указывало на то, что она навлекла на себя беду; напротив, все шло хорошо и оправдывало ласки, которые она расточала мнимому чудовищу. Бедняжка раскаивалась теперь в том, что не была с ним еще нежнее; она стыдилась того, что недостаточно его любила, и была готова тотчас же загладить свою вину, если бы муж выразил такое желание и если бы даже он не выразил его.

Психее пришлось проявить немало самообладания, чтобы тут же не отдаться своему чувству, отбросив светильник и кинжал. Правда, кинжал сам выпал из ее рук, но светильник нет: она была слишком занята и еще не успела рассмотреть все, что ей хотелось: «Такой случай встречается не каждый день, и надо им воспользоваться», — вот что сказала она себе, прерывая одно наслаждение другим. То уста ее мужа, то его глаза взывали к ней о поцелуе, но боязнь разбудить его удерживала ее. Она едва верила тому, что видела, и терла себе глаза, чтобы убедиться, что это не сон и не призрак, а затем снова принималась разглядывать мужа. «О, бессмертные боги! — восклицала она в душе. — Неужели так устроены чудовища? Как же тогда устроен Амур? Как счастлива ты, Психея! О, божественный мой супруг! Почему так долго таил ты от меня это блаженство? Или ты боялся, как бы я не умерла от радости? А может быть, ты запрещал мне видеть тебя в угоду матери или одной из твоих возлюбленных, ибо ты слишком прекрасен, чтобы удовольствоваться лишь ролью мужа. Как! Я хотела тебя убить? Как! У меня могла явиться такая мысль? О, боги! Я трепещу от ужаса, вспоминая об этом! Неужели тебе было бы недостаточно, о жестокая Психея, излить свою ярость на одну себя? Тогда мир ничего бы не потерял. А что станет с ним без твоего мужа? Ах, я безумная! Ведь мой муж бессмертен, и лишь от меня зависело сделать его смертным». После этого рассуждения ей захотелось еще внимательнее рассмотреть того, на кого она и так уже смотрела слишком долго. Она немного наклонила роковой светильник, который до сих пор с такой пользой служил ей. Капля кипящего масла упала на бедро бога. Он почувствовал боль, проснулся и увидел бедняжку Психею, которая растерянно держала в руке светильник, и, что гораздо хуже, увидел кинжал, упавший возле него.