Дагни по-прежнему неподвижно стояла перед ним, пристально вглядываясь в едва вырисовывающийся образ, который она силилась понять.
— Да. — сказала она, — да, я понимаю, что ты в них увидел. Я тоже чувствовала это, только оно промелькнуло неуловимо, словно струя холодного воздуха. Осталось только чувство, близкое к уверенности: я должна их остановить. Я знаю, ты прав. Я не могу понять, что за игру они ведут, но ты прав. Мы не должны видеть мир таким, каким они хотят заставить нас его видеть. Это какой-то обман, очень древний и чудовищно огромный, и способ его разрушить — понимать каждое их намерение, изучать каждое предписание.
Она резко повернулась к нему под влиянием внезапной мысли, но прервала движение вместе со словами, боясь, что произнесет то, о чем пока не хочет ему говорить. Молча смотрела на него с широкой вопросительной улыбкой.
У него зародилось понимание мысли, пока не высказанной ею до конца, но в таком зачаточном состоянии, что мысли этой еще только предстояло стать словами. Риарден не стал на ней сосредоточиваться, потому что ее сменило новое ослепительное чувство — оно захватило, и еще долго не отпускало его. Он поднялся, подошел и крепко обнял Дагни.
Риарден прижался к ней всем своим естеством, их тела словно превратились в два потока, устремившихся друг к другу, чтобы слиться воедино в одной точке — их соприкоснувшихся губах.
В тот момент, когда он обнимал ее, Дагни, стоя посреди комнаты высоко над огнями большого города, наслаждалась красотой его позы.
Риарден знал, что сегодня вечером любовь к жизни вновь вернулась к нему не с возрождением страстного желания к Дагни. Наоборот, страстное желание вернулось к нему после того, как он вновь обрел свой мир, осознал его ценность и смысл. Влечение возникло не как ответ на призыв ее тела, а как торжество его воли к жизни.
Он не сознавал этого, не думал об этом, необходимость в словах отпала. Но в тот момент, когда он почувствовал ответ ее тела, ему явилось спокойное, естественное понимание, что он считал ее греховностью то, что на самом деле является ее высшей добродетелью — способность ощущать радость существования так же, как ощущал ее он сам.
ГЛАВА II. АРИСТОКРАТИЯ БЛАТА
Календарь за окном ее кабинета сообщал, что сегодня второе сентября. Дагни устало склонилась над письменным столом. Луч закатного солнца перед наступлением сумерек всегда упирался в календарь, и появляющийся над крышами сияющий белизной прямоугольник затенял город, подгоняя наступление темноты.
Уже несколько месяцев она каждый вечер смотрела на неумолимый календарь. Казалось, отмечая приближение некоего события, он говорил ей: твои дни сочтены. Когда-то он указывал время постройки ветки «Линия Джона Голта»; теперь неумолимо отсчитывал дни ее гонки с неизвестным разрушителем.
Один за другим люди, построившие новые города в Колорадо, растворились в молчаливой неизвестности, из которой еще никто не возвратился. Покинутые ими города умирали. Одни заводы, построенные ими, остались без хозяина, другие захватили местные авторитеты, но работу прекратили все.
Дагни казалось, что перед ней раскинулась карта Колорадо, подобно электрической панели контроля за движением поездов, с несколькими огоньками, растянувшимися цепочкой через горы. Один за другим огни гасли. Один за другим исчезали люди. В этом угадывалась связь, она ее чувствовала, но не могла за нее ухватиться. Она научилась предсказывать, с большой степенью точности, кто уйдет следующим, и когда это случится. Она не могла только понять — почему.
Из тех, кто приветствовал ее из кабины локомотива на платформе «Уайэтт Джанкшн», остался один Тед Нильсен, все еще управлявший заводом «Нильсен Моторс».
— Тед, вы не станете следующим, кто уйдет? — спросила она его в свой последний приезд в Нью-Йорк, пытаясь улыбнуться.
— Надеюсь, что нет, — мрачно ответил он.
— Почему вы говорите: «Надеюсь?» Вы не уверены?
Тед ответил медленно, через силу:
— Дагни, я всегда думал, что, скорее, умру, чем перестану работать. Но это относилось и ко всем тем, кто ушел. Мне кажется невозможным прекратить работать. Но всего год назад так же казалось очень многим моим друзьям. Они понимали, что означает их уход для нас, выживших. Они не должны были уходить вот так, не сказав ни слова, оставив нам страх перед необъяснимым, если только у них не было на это очень веских причин. Месяц назад Роджер Марш из «Марш Электрик» говорил мне, что прикует себя цепью к рабочему столу, чтобы не было возможности покинуть его, какое бы ужасное искушение им ни овладело. Он кипел гневом и возмущением против тех людей, которые ушли. Он поклялся мне, что никогда так не поступит.
«А если произойдет то, чему я не смогу противостоять, — сказал он, — я обещаю, что сохраню достаточно разума, дабы оставить тебе письмо с намеком на то, в чем было дело, чтобы ты не напрягал в ужасе свои мозги, как мы оба сейчас». Так он поклялся. Но две недели назад ушел. Не оставив мне письма. Дагни, я не могу предсказать, что сделаю, когда увижу то, что видели перед собой все те, кто уже ушел.
Ей представлялся неизвестный разрушитель, бесшумно передвигающийся по стране, и при его прикосновении то тут, то там гаснут огни; какой-то человек, горько думала она, который вывернул наизнанку принцип движущей силы двадцатого века и превращает кинетическую энергию в статическую.
С этим врагом она затеяла состязание, думала Дагни, сидя в сумерках за своим письменным столом. Ежемесячный доклад от Квентина Дэниелса лежал у нее на столе. Как и прежде, она не была уверена в том, что Дэниелс раскроет тайну мотора, а разрушитель двигался быстро, уверенно, постоянно наращивая темп. Интересно, подумала она, к тому времени, когда она воссоздаст мотор, останется ли на свете хоть один человек, который будет им пользоваться?
Квентин Дэниелс понравился Дагни, едва войдя в ее кабинет для первого собеседования. Долговязый мужчина слегка за тридцать с домашним угловатым лицом и симпатичной улыбкой. Намек на улыбку постоянно освещал его лицо, в особенности, когда он слушал. Добродушный взгляд отражал между тем острый ум, словно Квентин быстро и методично отсортировывал из услышанного ненужные слова и схватывал суть, на секунду опережая говорящего.
— Почему вы отказались работать на доктора Стэдлера? — спросила его Дагни.
Намек на улыбку стал яснее и резче, для Квентина это был предел выражения эмоций. Но ответил он в своей обычной неторопливой манере.
— Знаете, доктор Стэдлер сказал мне однажды, что в названии «свободные научные исследования» первое слово — лишнее. Но, кажется, позабыл про это. Что ж, я добавлю только, что в словосочетании «правительственные научные исследования» содержится явное противоречие.
Она спросила, какой пост он занимает в Технологическом институте штата Юта.
— Ночной сторож, — ответил он.
— Что? — ахнула она.
— Ночной сторож, — вежливо повторил он, словно она просто не расслышала его слова, не содержащие ничего обидного.
В ходе расспросов выяснилось, что ему не нравились сохранившиеся научные фонды, что он хотел бы получить работу в одном из больших индустриальных концернов, но.
— Какой концерн теперь может позволить себе предпринять долгосрочное исследование, да и к чему?
Поэтому когда Технологический институт штата Юта закрылся за недостатком финансирования, он остался там ночным сторожем и единственным обитателем. На самое необходимое жалованья хватало, а институтские лаборатории были под рукой, в целости и сохранности, в его полном распоряжении.
— Так вы занимаетесь собственными научными изысканиями?
— Совершенно верно. Так, удовольствия ради..
— Как вы намерены поступить, если сделаете коммерчески ценное открытие? Собираетесь предоставить его для общественного пользования?
— Не знаю. Не думаю.
— Есть ли у вас стремление принести пользу человечеству?
— Я не говорю на таком языке, мисс Таггерт. Думаю, что и вы тоже.
Дагни рассмеялась.
— Похоже, мы с вами поладим.
— Непременно.
Выслушав от Дагни историю мотора и изучив рукопись, Квентин не стал их комментировать, а просто сказал, что возьмется за работу на любых условиях.
Дагни предложила ему назвать эти условия самому. Но против заявленного им ничтожного ежемесячного оклада она с возмущением воспротивилась.
— Мисс Таггерт, — объяснил Квентин. — Я не приму слишком высокой платы неизвестно за что. Я не знаю, как долго вам придется платить мне, и вернете ли вы свои деньги. Я рассчитываю только на собственный ум. Я не принимаю пожертвований. Но я, безусловно, намерен получить деньги за конкретный результат. Если у меня получится, я сдеру с вас семь шкур, потому что я хочу получить процент от прибыли, и он будет высоким, но и вы не разоритесь.
