— Где моя шляпа? — деловито спросил он.
— Пушку, — настойчиво повторил мистер Хоук. Ему показалось, что эти двое нарочно делают вид, что не понимают простого языка.
Он недружелюбно наблюдал за сборами лорда Ходдесдона. Мистер Хоук чуть было не забыл наставление капитана Келли, но лорд Ходдесдон невольно напомнил ему о нем. «Всех впускать, никого не выпускать», — сказал капитан. Седоусый сумел сюда пролезть. Но выйти отсюда ему не удастся.
— Вы собираетесь уходить? — спросил мистер Хоук. Лорд Ходдесдон в знак величайшего удивления поднял обе брови. Безденежье вкупе с издержками демократии избавили лорда Ходдесдона от проявлений собственного превосходства. Но теперь он не мог от этого удержаться. Он воззрился на Дж. Б. Хоука, как сеньор старого режима на вассала или холопа.
— Не имею чести вас знать, сэр…
Берри взял на себя обязанность представить гостей друг другу.
— Мистер Хоук — граф Ходдесдон. Суровости Хоука чуть поубавилось.
— Прям-таки граф? — с интересом спросил он.
— …Да, да, да, я действительно собираюсь уходить, — сказал лорд Ходдесдон, игнорируя последнее замечание.
Мистер Хоук мгновенно преодолел свою слабость. Он снова почувствовал себя настоящим мужчиной, человеком с пистолетом.
— Не получится, — сказал он.
— Прошу прощения?
Мистер Хоук явил взорам собеседников пушку, о которой они так много слышали, и невнятно, но решительно скомандовал:
— Руки вверх!
2
Тем временем и в гостиной «Мирной заводи» происходили события, заслуживающие внимания хроникера. Пора ему обратить свое всевидящее око на дела лорда Бискертона.
В то время как мистер Хоук, нацеливаясь на виски с ростбифом, влезал через окно в дом, Бисквит, сидя в кресле и глядя на фотографию мисс Вэлентайн, стоявшую на каминной доске, погрузился в те сладкие мечты, которые навевают молодому человеку любовь в сердце и чек на две тысячи фунтов в кармане. Песенная мелодия, с которой он вернулся в дом после встречи с мистером Роббинсом, вновь рвалась у него из души. Помурлыкав минут десять, он предался молчаливым размышлениям.
Итак, он смотрел на фотографию Кичи. Завоевать любовь этого эфемерного создания — слишком высокая честь для обыкновенного мужчины. Но не для Годфри Эдварда Уинсли Брента, лорда Бискертона, любимца фортуны. Это ему судьба предназначила один из самых больших призов, когда-либо учреждавшихся фондовыми биржами, и, будто этого мало, сулила пролить над ним золотой дождь.
С ранних лет Бисквит лелеял неколебимую веру в то, что Провидение уготовило ему щедрые дары и получить их — только вопрос времени. Это убеждение покоилось на той основе, что он, Бисквит, жил, как птичка Божия, и любил ближнего своего, как самого себя. Он знал, Провидение не станет размениваться на мелочи и, выбрав фаворита, воздаст ему по всей форме.
Более того, Провидение не остановится, пока не облагодетельствует и старого доброго Берри. С подлинной широтой. Именно широтой. Покоясь в кресле, Бисквит чувствовал себя на седьмом небе. Он одолел путь через тернии к звездам, и в ушах его звучала музыка небесных сфер.
Впрочем, тут же выяснилось, что он допустил незначительную и вполне извинительную ошибку — то была не музыка сфер, а звонок в дверь. По-видимому, кто-то захотел разделить с ним час торжества. В надежде, что пришел Берри, и опасаясь, что заявился викарий, он пошел отворять. А отворив, застыл в изумлении.
Он был готов увидеть за порогом Берри. Готов был увидеть викария. Готов был даже увидеть коммивояжера с образцами метел, тростниковых качалок и новейшего средства от облысения. Но кого он никак не ожидал увидеть, так это свою бывшую невесту Энн Мун.
— Привет, — часто моргая, выговорил он.
Она смотрела на него округлившимися глазами и часто дышала. Лицо ее горело, губы запеклись. Все это — независимо от причины — очень ей шло, отметил про себя Бисквит.
— Привет, — повторил он.
— Привет, — сказала Энн.
— Ты! — выдохнул Бисквит.
— Да, — сказала Энн. — Можно войти?
— Войти?
— Да.
— Ой, конечно, — спохватился Бисквит, вспомнив, что он хозяин. — Конечно, входи.
Не преодолев изумления, он повел ее в гостиную.
— Может быть, хочешь присесть или еще чего-нибудь?
— Можно?
— Конечно, — разрешил Бисквит. — Разумеется. Наверное.
Энн села, и воцарилось молчание. Непросто начать свою речь девушке, которая разорвала помолвку с мужчиной, а теперь заявилась в его дом сообщить, что она передумала и помолвку надо реанимировать.
Как и у хозяина дома, у Энн голова шла кругом. Она приехала сюда, повинуясь одному из тех внезапных импульсов, которые руководили ее поступками. Она говорила себе, что ненавидит и презирает Берри, и это логически привело ее к признанию того, что она дурно обошлась с Бисквитом и должна исправить свою ошибку. И теперь она не находила слов, чтобы начать.
— Сигарету? — спросил Бисквит.
— Нет, спасибо.
Как ни прискорбно, она не вполне верила в то, в чем пыталась себя убедить. Легко было говорить себе, что она, мол, ненавидит и презирает Берри. В данную минуту так оно и было. Но сохранит ли она чувства после того, как приступ праведного гнева утратит над ней свою власть? Сейчас она пылает гневом, как пылала бы на ее месте любая девушка, которую одурачили и заставили признать, что маменька — или, в данном случае, дуэнья — была права. Леди Вера говорила, что Берри — жалкий обманщик, и он им оказался.
Что и требовалось доказать, как сказал бы Бисквит.
И все же, несмотря на это, из глубины души внутренний голос нашептывал ей, что обманщик он или нет, но только его она любит и всегда будет любить. Целые годы она жила под деспотией неуступчивой Совести, и теперь, когда стала действовать в соответствии с ее велениями, прорезался голос Подсознания, чтобы снова лишить ее покоя. Видит Бог, этот мир невыносимо жесток к девушкам.
Энн попыталась заглушить голос своего нового мучителя.
— Годфри, — начала она.
— Да?
— Мне надо с тобой поговорить.
— Валяй, — ободрил ее Бисквит.
— Я…
Она осеклась. Разговор давался ей труднее, чем она могла вообразить.
Опять наступило молчание. Бисквит лихорадочно подыскивал тему для разговора. Ему всегда нравилась Энн, но он готов был согласиться, что она казалась гораздо привлекательней до того, как ее поразила немота, афазия или как там называется эта болезнь. Веселая болтушка — это одно. А девушка, страдающая заиканием, — совсем другое. Если Энн проделала долгий путь в Вэлли Филдс только затем, чтобы помолчать наедине с ним, то лучше бы ей остаться дома.
Откровенно говоря, ей в любом случае было бы лучше не приходить. В конце концов, он обручен, а обрученный мужчина должен вести себя крайне осторожно. Кичи может не понравиться — это будет вполне справедливо, — что он привечает у себя в доме симпатичных девушек.
Тем не менее следовало быть вежливым. Нельзя же бесцеремонно вытолкать гостью взашей, надо соблюсти церемониал гостеприимства.
— Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо.
— Совсем хорошо?
— Да, спасибо.
— Прекрасно выглядишь.
— Ты тоже.
— Да, у меня все в порядке.
— И у меня.
— Вот и хорошо, — сказал Бисквит. — Ничего, если я выпью глоточек?
— Пожалуйста.
Он почувствовал себя свободнее. И сразу вспомнил, что пока остается нераскрытой главная тайна.
— Откуда ты узнала, где я живу?
— Леди Вера сказала.
— А! Понятно. Значит, это она тебе сказала?
— Да. Кстати, а она сообщила тебе новость?
— Какую?
— О своей помолвке? Бисквит расхохотался.
— О ее помолвке?
— Она собирается замуж за моего дядю.
— Ну и дела! За папашу Фрисби?
— Да.
— Силы небесные!
— Я тоже удивилась. Я думала, он закоренелый холостяк.
— Перед моей тетушкой Верой спасует самый безнадежный холостяк, — веско сказал Бисквит. — Черт меня подери! Значит, наши с тобой семейства все-таки породнятся.
Он помолчал. Теперь ясно, зачем она пришла.
— Ты приехала, чтобы сообщить мне об этом?
— Нет.
— В каком смысле — нет?
— В прямом. Нет.
— То есть ты приехала не за тем, чтобы сообщить мне эту новость?
— Нет.
— Тогда, — напрямую спросил Бисквит, — зачем? Я, конечно, всегда рад тебя видеть, — галантно добавил он. — Добро пожаловать в любое время и все такое. Но все-таки, что тебя привело ко мне?
Энн почувствовала, что настал решающий момент. Отчаянно преодолевая смущение, от которого щеки ее залились румянцем, а по спине пробегал холодок, она приступила к объяснению.
— Годфри, — сказала она.
— Продолжай, — поощрил ее Бисквит после паузы.
