— Я действовал из лучших побуждений, сэр. Я полагал, что самое главное — чтобы вы присутствовали на сегодняшнем празднестве.
В его словах была своя доля истины. А для нас, Вустеров, справедливость — прежде всего. Мы будем страдать, но воздадим должное по заслугам.
— Да, — признал я, мрачно кивнув, — я не спорю, что намерения у вас были самые лучшие. И несомненно, в некотором смысле вы поступили правильно и разумно. Но вы не можете отрицать и того, что я попал в зверский переплет. Один неверный шаг, и Сыр прыгнет мне на спину, вопя, чтобы явился мировой судья и вкатил мне длительный срок в кондее. А кроме того, вы подумали о том, что у Чеддера в сравнении со мной на сорок дюймов больше объем груди и на восемь дюймов — обхват головы? Облаченный в его полицейскую форму, и тем более в его каске, я буду выглядеть просто как клоун. Да я бы уж лучше отправился на это мероприятие как самый жалкий Пьеро! Но, конечно, мои чувства сейчас в расчет не идут, как я понимаю.
— Боюсь, что так, сэр. Ибо знай, о Юность Опрометчивая, — прошу прощения, сэр, это эпитет мистера Бернарда Шоу, а не мой, — знай, Юность Опрометчивая, что в этом мире Рок заставляет нас искать наше благо не в том, чего нам хочется, а в том, что нам доступно.
И в этом я тоже усмотрел долю истины.
— Верно, — вздохнул я. — Придется, я вижу, идти под пули. Ну, что ж, Дживс, — сказал я, призвав на помощь все великолепное мужество Вустеров, — вперед.
Боко придумал, что мы с ним поедем в Ист-Уайбли в его автомобиле, он за рулем, я — рядом, так чтобы если всплывут еще какие-то нерешенные мелочи, мы смогли бы их утрясти по дороге и прибыли бы к месту в полной боевой готовности, исключающей всякие проколы последнего мгновения.
Но мне эта его мысль, в основе своей вполне здравая, внушила сомнения. Даже правильнее будет выразиться покрепче: я от нее более или менее с ужасом отпрянул. Мне уже случалось служить Фитлуорту пассажиром. Это было такое переживание, которое по своей воле повторить не захочешь. Посади писателя за руль авто, и его природная тупость сразу заметно возрастает. Боко не просто все время производил обгон на крутых поворотах, но при этом еще мечтательно смотрел в пространство и пересказывал сюжет своего очередного романа, для чего ему приходилось то и дело отрывать от баранки обе ладони, чтобы красноречивым жестом оттенить самые драматические моменты.
Другое соображение в пользу того, чтобы мне ехать в вустеровском «бентли», состояло в том, что я, естественно, стремился как можно скорее вернуться домой и вылезти из этой чертовой полицейской формы. Между тем как Боко, если все пройдет согласно плану, необходимо будет задержаться и поговорить по душам с дядей Перси.
Перспектива провести вечер в шкуре Чеддера Сыра по-прежнему грозно маячила передо мной и внушала неизбывное беспокойство.
Боко, отправившийся с миссией милосердия, по возвращении принес известие, что рьяный служитель закона довольно сильно расстроен и склонен в учиненном злодействе винить меня. Правда, Боко ему остроумно возразил, что скорее уж это дело рук юного Эдвина. В жизни каждого бойскаута, заметил Боко, рано или поздно наступает момент, когда ему приедаются до чертиков добрые дела, и тогда он дает выход своей человеческой природе. В такие мгновения вид полицейской формы, валяющейся на берегу реки, взывает к бойскауту, как бездна, призывающая бездну,[134] и устоять практически невозможно. По мнению Боко, ему вполне удалось усыпить подозрения Сыра.
Так-то оно так, и это, конечно, неплохо, но я не мог скрыть от самого себя, что стоит только Сыру увидеть свою форму на мне, как эти подозрения проснутся снова. Независимо от того, есть ли у него данные, чтобы стать мозговым центром Скотланд-Ярда, он, если дойдет до такой крайности, безусловно сможет сообразить, почем, как говорится, фунт изюма. Я убежден, что полицейский, у которого стащили форму, а позже он видит в ней другого человека, поневоле задумается и склонится к определенным выводам.
— Нет, Боко, — сказал я, — я отправлюсь к месту встречи своим ходом, и как только будет сделано дело, тем же способом рвану обратно, быстрый, как ветер.
На том мы и порешили.
И само собой, поскольку мне жизненно необходимо было добраться до места в срок, вы можете догадаться, что произошло. Примерно на полпути чертов «бентли» вдруг заглох и мирно остановился в живописной лесистой местности за многие мили откуда бы то ни было. Ну, а поскольку я совершенно не разбираюсь в моторах и моих талантов хватает только на то, чтобы крутить баранку и дудеть в клаксон, пришлось сидеть и ждать, пока прибудет американская морская пехота.
Она явилась без четверти двенадцать в облике доброго человека в грузовике, каковой добрый человек, когда я к нему воззвал, непринужденно ковырнул пальцем и привел все в порядок с такой молниеносной быстротой, что успел за время работы сплюнуть всего два раза. Я поблагодарил его, швырнул ему кошелек с дублонами и двинулся дальше, прибыв к месту назначения, как раз когда местные куранты отбивали полночь.
Внутренность Народного дома имела вид веселый и волшебный. С потолка свисали разноцветные фонарики, здесь и там имелись в изобилии безалкогольные напитки, и, куда ни бросишь взгляд, повсюду можно было видеть прекрасных дам и добрых молодцев. Из среды последних отделился один, одетый в яркие цвета команды «Юные правонарушители», и встал у меня на пути, источая негодование.
— Берти, выдающийся ты подлец, — воскликнул Боко, ибо это был он. — Где тебя черти носили? Я жду тебя целую вечность!
Я растолковал ему причины моей задержки, а он раздраженно заметил, что как раз у таких, как я, обязательно ломается в пути автомобиль, когда нам дорог каждый миг. И еще добавил, что слава Богу, не меня послали в свое время с доброй вестью из Аахена в Гент,[135] иначе ее бы в Генте раньше узнали из воскресных газет.
— Все висит на волоске, Берти, — сказал он после этого. — Создалась совершенно непредвиденная ситуация. Старик Уорплесдон окопался в баре и хлещет алкоголь ведрами.
— Ну и прекрасно, — ответил я. — Ты, возможно, не понял, что это значит, но я умею читать между строк. Это значит, что он уже пообщался с Устрицей и обо всем договорился ко всеобщему счастью.
Боко прищелкнул языком.
— Это-то да. Но жуткая опасность состоит в том, что он с минуты на минуту может совсем отрубиться, и что тогда?
Тут до меня дошло. Я почувствовал, как сердце мне сжала ледяная рука. Недаром Боко сказал: «Жуткая опасность». Грозила страшная беда. Весь наш стратегический план зиждился на том, что в нашем распоряжении окажется дядя Перси в приливе млека человеческой доброты. С ослепшим и безъязыким дядей Перси, приставленным к стенке в углу бара наподобие зонта, торчащего в стойке для зонтов, все наши планы рухнут.
— Ступай к нему незамедлительно, — волнуясь, сказал мне Боко. — Молю Небо, чтобы было еще не поздно.
Он не успел договорить, как я уже несся в сторону бара, подобно борзому псу, спущенному со стапелей. С глубоким облегчением я убедился, что не опоздал. Дядя Перси еще не отрубился. Он держался на ногах и, полный энергии, играл роль любезного хозяина при целом взводе приверженцев и прихлебателей, которые набились туда, специально чтобы поглазеть на него при свете общедоступного питейного источника.
Едва я вошел, как оркестр грянул по-новой, и все эти его дружки, опрокинув в глотки содержимое своих стаканов, потянулись вон, только мой престарелый свойственник остался сидеть, откинувшись на спинку стула и задрав ноги на стол. Не теряя ни мгновения, я выступил вперед и начал братание.
— А-а, дядя Перси! Здравствуйте, здравствуйте, — произнес я.
— Привет, Берти, — ответил он и, прищурившись, стал меня разглядывать. — Я не ошибся, предполагая, — уточнил он, — что внутри этой полицейской каски болтается Бертрам Вустер?
— Он самый, — кротко подтвердил я.
Мундир и каска оказались на поверку еще просторнее, чем я думал, и уже стояли у меня поперек горла. Нелегко было выносить это дружное веселье, встречавшее меня повсюду, где бы я ни появлялся в праздничной толпе. Вустеры не привыкли, чтобы их любезное присутствие на балах и маскарадах приветствовали хохотом и ржанием.
— Она тебе велика. Размер неподходящий. Тебе надо сменить шляпника, или шлемника, или как он называется. Впрочем, как есть, так есть, и ладно, тирлим-пом-пом-пом. Присаживайся и хлебни этого отвратительного шампанского, Берти. Я к тебе присоединюсь.
Я решил, что подошло время молвить разумное словечко.
— Не довольно ли вы уже выпили, дядя Перси? Он обдумал мой вопрос.
— Если ты хочешь сказать, не пьян ли я, — ответил он, — в широком, общем смысле ты прав. Я бесспорно пьян. Но все в мире относительно, Берти… Ты, например, имеешь отношение ко мне, а я имею отношение к тебе… Но я хочу подчеркнуть, что я в данный момент далеко не так пьян, как намерен быть позже. Эта ночь, мой мальчик, есть ночь беспредельного ликования, и если ты полагаешь, что я не буду ликовать, и притом беспредельно, то я отвечу: «Увидишь!». И это все, что я могу тебе ответить. Увидишь!
