— Роза, Роза! — в отчаянии звал ее Марк. — Почему ты не отвечаешь, моя малютка? Скажи мне что-нибудь, скажи хоть слово!
Он осторожно прикоснулся к девочке, боясь причинить ей боль и не решаясь поднять ее с земли.
— Она только в обмороке, — рассуждал он вслух, — она дышит. Но у нее, вероятно, какой-нибудь перелом… Ах, несчастье опять обрушилось на нас, судьба посылает нам новые жестокие испытания.
Невыразимый ужас овладел Марком. Далекое прошлое вновь встало перед ним. Вот окно той комнаты, где когда-то негодяй Горжиа осквернил и убил Зефирена, и возле этого места теперь лежит его любимая правнучка, его обожаемая Роза, тоже поруганная, раненная, а жизнь ее спасена лишь благодаря случайному прохожему. Кому было нужно, чтобы воскрес былой ужас? Какие новые страдания повлечет за собой это преступление? Точно озаренная молнией, перед ним мгновенно пронеслась его жизнь, и он вновь пережил всю горечь борьбы и былых мук.
Марсулье все еще держал в руках платок. Наконец он сунул его в карман; вид у него был смущенный, — казалось, он что-то утаивал и от души жалел, что очутился здесь в этот вечер.
— Лучше поскорей унести ее отсюда, господин Фроман, — сказал он наконец. — У вас не хватит сил; позвольте, я возьму ее на руки и отнесу к матери, ведь она живет в двух шагах.
Марк согласился. Он последовал за Марсулье, который осторожно нес на руках все еще не приходившую в сознание Розу. Как была потрясена несчастная мать, увидав свою обожаемую девочку, единственную отраду ее жизни, в обмороке, бледную, со спутанными волосами. Светлое платье было в лохмотьях, прядь вырванных волос зацепилась за кружевной воротничок. Должно быть, девочка отчаянно боролась — скрюченные пальцы были в синяках, а правая рука висела как плеть.
— Роза, малютка моя! Ее убили, убили мою Розочку! — рыдая, повторяла обезумевшая Тереза.
Напрасно Марк успокаивал мать, говоря, что девочка дышит, что на ней не видно крови. Марсулье тем временем внес ее в комнату и положил на кровать. Внезапно она открыла глаза, испуганно огляделась вокруг и, запинаясь, дрожа от страха, пролепетала:
— Мама, мама, возьми меня, спрячь, спрячь скорей, — я боюсь!
Тереза бросилась к ней, обняла ее, прижала к груди, задыхаясь от волнения, не в силах выговорить ни слова. Помощница Терезы побежала за доктором, а Марк начал расспрашивать девочку, ему хотелось поскорее хоть что-нибудь узнать.
— Дорогая моя, скажи, что с тобой случилось?
Роза взглянула на него, словно желая удостовериться, что это он, и глаза ее тотчас же забегали по комнате, точно обыскивая все темные углы.
— Я боюсь, боюсь, дедушка!
Осторожно и ласково Марк стал расспрашивать девочку.
— Ты пошла домой одна? Тебя никто не провожал?
— Нет, я сама не захотела, чтобы меня провожали. Ведь подружка живет очень близко, я мигом добежала бы. Мы заигрались, и я боялась, что меня еще задержат.
— Значит, ты бежала по площади, и кто-то набросился на тебя? Так?
Но Розу снова стала бить дрожь, она ничего не ответила.
Марк повторил свой вопрос:
— Кто-то напал на тебя?
— Да, — прошептала она наконец, — кто-то напал.
Он дал ей немного успокоиться, гладил ее волосы, целовал в лоб.
— Понимаешь, моя голубка, мы должны знать все… Ты, конечно, закричала, хотела вырваться. Человек зажал тебе рот и бросил на землю.
— Все случилось так быстро, дедушка! Он схватил меня за руки, стал их выворачивать. Должно быть, он хотел утащить меня. Мне было так больно, — я думала, что умру, а потом я упала и уже больше ничего не помню.
Марк вздохнул с облегчением, он был уверен, что ребенка не успели осквернить, так как Марсулье, по его словам, сейчас же прибежал на крик.
— А ты узнала бы этого человека? — спросил он.
Роза снова задрожала, лицо ее отразило безумный страх, казалось, при одном только упоминании о случившемся перед нею вставало ужасное видение. Закрыв лицо руками, она упорно молчала. Подозревать Марсулье не было оснований, так как Роза глядела на него без страха. Но расспросить его следовало; если он говорил правду, что случайно проходил мимо и подбежал ближе, услыхав крики, то, возможно, он кое-что утаивал.
— Ну а вы, Марсулье, сможете признать этого человека? Вы же видели его.
— Вряд ли, господин Фроман. Хоть он и пробежал совсем близко от меня, на дворе было уже темно, к тому же я перепугался. — И тут же у него невольно вырвалось: — Удирая от меня, он что-то сказал, по-моему: «Дурак».
— «Дурак»? — повторил изумленный Марк. — Почему он сказал это вам?
Но Марсулье, понимая всю важность даже такого незначительного признания, жалея, что сообщил эту подробность, поспешил взять свои слова назад:
— Вернее всего, я не расслышал, ничего не могу вам сказать… пробурчал что-то, да и был таков. Нет, нет, не узнаю я его!
Марк потребовал у него платок; он неохотно вынул его из кармана и положил на стол. Это был самый обыкновенный платок с большой красной машинной меткой, какие выпускаются из мастерских целыми партиями; на нем была вышита буква Ф. Во всяком случае, он мог служить лишь слабой уликой, — такие платки продавались во всех магазинах.
Тереза нежно обнимала Розу, вкладывая в эту ласку всю свою любовь к дочери.
— Скоро придет доктор, деточка, а до его прихода я не хочу тебя тревожить… Это все пустяки. Тебе не очень больно?
— Нет, мама, не очень… Только рука горит и вся тяжелая, тяжелая.
Мать, которую терзала страшная неизвестность, вполголоса расспрашивала дочку. Почему этот человек напал на девочку, какие у него были намерения, какой вред успел он ей причинить? Но каждый новый вопрос приводил Розу в трепет, закрыв глаза, она зарывалась головой в подушки, точно не хотела ничего видеть и слышать. Когда мать допытывалась, знает ли она этого человека, сумеет ли его опознать, девочка только вздрагивала в ужасе. Внезапно она разразилась рыданиями и вне себя, словно в бреду, рассказала все громким, прерывающимся голосом, вероятно, воображая, что шепчет на ухо матери.
— Ах, мама, мама, как мне тяжело!.. Я узнала его, это отец дожидался там и накинулся на меня.
Пораженная словами дочери, Тереза вскочила.
— Твой отец! Что ты говоришь, бедняжка!
Марк слышал все, слышал и Марсулье.
— Твой отец! Не может быть… — взволнованно и недоверчиво проговорил Марк, подходя к Розе. — Полно, тебе просто почудилось.
— Нет, нет, отец ждал меня за школой, я сейчас же узнала его по бороде и шляпе… Он схватил меня и хотел утащить, а когда я стала вырываться, вывернул мне руку, а потом швырнул меня на землю.
Она упорно настаивала на своем, хотя не могла привести веских доказательств. Человек не произнес ни одного слова; лица его она в темноте не разглядела, и в памяти у нее ничего не осталось, кроме бороды и шляпы. Но она утверждала, что это был отец; казалось, ее неотступно преследовал кошмар, быть может, навеянный страданьями матери, постоянно плакавшей после бегства неверного мужа.
— Нет, это немыслимо, это просто какое-то безумие! — повторял Марк; разум его восставал против такого чудовищного обвинения. Если Франсуа хотел похитить дочь, он не стал бы применять насилие, рискуя чуть ли не ее жизнью.
Тереза также твердо и уверенно отстаивала мужа.
— Франсуа не способен на такое злодейство. Правда, он причинил мне большое горе, но я слишком хорошо его знаю и в случае надобности готова его защищать… Бедная моя девочка, ты ошиблась.
Все же она осмотрела платок, который Марсулье оставил на столе, и вдруг вздрогнула от неожиданности. Она узнала этот платок, она сама купила дюжину таких платков с меткой «Ф» в магазине сестер Ландуа на Главной улице. Тереза бросилась к комоду, открыла ящик, там лежали десять точно таких же платков; Франсуа, конечно, мог захватить с собой два платка. Однако она справилась с волнением и по-прежнему твердо и спокойно сказала:
— Платок действительно как будто его… Но все равно он не виноват, никогда не поверю, что он мог обидеть Розу.
Вся эта сцена до крайности изумила Марсулье. Стоя в сторонке, делая вид, что не решается покинуть людей в горе, он с любопытством вслушивался в слова Розы, а история с платком совершенно его ошеломила. Воспользовавшись приходом врача, он поспешил удалиться. Марк вышел в столовую, ожидая результатов врачебного осмотра. Рука у Розы оказалась сломанной, но перелом был неопасный; кроме ссадин на руках и нескольких ушибов, на теле ребенка не было других следов насилия. Серьезнее всего могли оказаться последствия нервного потрясения. Доктор провел у постели девочки целый час, он вправил и перевязал ей руку и ушел, когда она заснула глубоким сном.
Между тем Марк, боясь обеспокоить жену и дочь своим продолжительным отсутствием, послал предупредить их о случившемся. Они тут же явились, испуганные, потрясенные событием, которое им также напомнило ужасную драму прошлого. Все четверо сошлись на семейный совет, оставив открытой дверь в комнату, где лежала Роза, и напряженно прислушивались, не проснется ли больная. Марк в сильном волнении заступался за внука. Чего ради стал бы Франсуа совершать такой отвратительный поступок? Пусть он поддался вспышке безумной страсти и бежал с Колеттой, но он был очень нежным отцом, а Тереза никогда не жаловалась на недостаток уважения с его стороны. Что же могло толкнуть его на преступление? Трудно было себе представить, что, скрываясь в потайном убежище со своей любовницей, он внезапно пожелал иметь возле себя дочь, ведь ее присутствие только стеснило бы его. Если даже предположить, что он хотел нанести жене жестокий удар, оставить ее совсем одинокой, лишив последнего утешения, все же поступок его казался невероятным: вместо того чтобы увезти к себе дочь, отец наносит ей увечья и бросает ночью одну на пустынной площади. Нет, нет! Несмотря на убежденность Розы, несмотря на платок, который служил вещественным доказательством, он не допускал, что Франсуа мог совершить преступление, доводы рассудка были сильнее всяких улик! Снова приходилось доискиваться правды, выяснять таинственные обстоятельства; и Марк не скрывал своих мучительных опасений, он знал, что завтра же Марсулье — действующее лицо и очевидец драмы — разболтает о случившемся, и весь Майбуа примется горячо обсуждать подробности. Факты свидетельствуют, по-видимому, против Франсуа, — неужели общественное мнение осудит его, как осудило прежде его деда, еврея Симона? Как защитить его тогда, как помешать новой страшной несправедливости?
