— Я думал, что ему отвели этот угол даром.
— Даром-то даром, только надо было задабривать управляющего.
— Можно нам пойти поиграть во дворе? — спросили дети, когда поели.
— Нет, очень уж там воздух плохой. Я вот приберу в комнате и прогуляюсь с вами. Пойдем в Королевский сад… Нет, впрочем, мне некогда. Но пусть бабушка возьмет вас с собой, когда понесет мою работу.
Дитте вспомнила, что ей надо еще сделать кое-что, пока не принесли новый заказ.
— А в Королевском саду воздух не плохой? — спросили дети.
— Нет, там воздух свежий, приятный.
— Почему же он здесь, у нас, такой плохой?
Этого Дитте толком не знала и ответила:
— Потому что мы бедняки.
Малыши ничего не поняли и обратились к старухе:
— И тут тоже черт виноват?
— Разумеется, черт, — убежденно ответила старуха. — Когда ему больше не на что было наложить лапу, он захотел, чтобы господь позволил ему накрыть всю землю стеклянным колпаком. Пусть-де люди покупают себе воздух, как и все прочее. «А то с какой же стати они дышат задаром? Это неправильно», — сказал он. К тому же, у него остался еще один сын, которому нечем было торговать; все другие были уже хорошо пристроены. Но господь не согласился. «Только один воздух бедняки и получают даром», — сказал он. Тогда черт начал дуть и сдунул весь плохой воздух в кварталы бедняков. «Пусть дышат даром», — сказал он. И на это уж господу нечего было возразить.
— Охота говорить детям такие глупости, — сказала Дитте, принимаясь вертеть колесо машины.
— Что ж, коли не уродилась умнее, — ответила старуха обиженно. — Да и больно стара я, видно, чтобы вообще разговаривать.
Она ушла к себе, и дети за нею, притворив за собою дверь. Тогда никто не будет вмешиваться в их разговоры и называть их глупостями. Они-то знали, кому верить, коли на то пошло.
Поздравитель умер. Из больницы приходили к Дитте справляться, не оставил ли он после себя какого-нибудь имущества на покрытие расходов по его лечению и похоронам. Пачка залоговых квитанций — и только! А они ни к чему. Дитте хотела пойти на похороны, но не могла узнать, когда они состоятся. Раз некому было похоронить его на свой счет, его попросту свалили в яму. Он был беспокойным жильцом, но все-таки как-то странно и жалко было, что его нет и не будет больше. При всей своей напускной грубости он был просто большим ребенком.
Но горевать, а тем более оплакивать мертвых, не приходилось, — не такое было время. Коли взвесить все, так умершие оказывались счастливее живых — были по крайней мере пристроены. И по причине ли холодов или страшной нужды только в бедных кварталах смертность в этом году была необыкновенно велика. Так утверждала старуха Расмуссен и до некоторой степени была права.
Однажды утром нашли мертвым и Червонную Бороду: он замерз в своей норе, за каморкой старухи Расмуссен. Днем пришла полиция и взяла его труп вместе со сказочным матрацем. В участке матрац распотрошили, но медных монет в нем не нашли, — стало быть, и это был вздор! Старуха Расмуссен так и думала. Зато матрац оказался набитым длинными волосами, — чего доброго, волосами прежних возлюбленных Червонной Бороды. Ходили такие рассказы в былое время, что он обстригал волосы тем женщинам, с которыми жил. Верно, одна из них в свою очередь и обстригла ему бороду — из мести!.. Как бы то ни было, теперь он умер, и крысы успели заняться им, прежде чем его нашли.
В главное здание тоже как-то раз нагрянула полиция — к миссионеру, обследовать положение ребенка. Видно, кто-нибудь донес. Ребенка нашли в плачевном виде, исхудалым и замученным, и взяли в больницу. При этом обнаружилось, что миссионер с женой вовсе не были родителями ребенка; он был приемыш, за которого им заплатили раз навсегда. Ну, хоть это мучение кончилось. Дитте вздохнула свободнее. Неумолчный плач ребенка надрывал сердце и в то же время мало-помалу ожесточал: оно уже переставало отзываться на чужие слезы.
Но, как говаривала старуха Расмуссен, стоит судьбе развязать свой мешок, — из него так и посыплется одно за другим, без конца. Не успели затворить дверь за одним вестником печали, как на пороге стоял новый!
В тот же самый день, когда утром отобрали ребенка у миссионера, подручный булочника вышел после обеда во двор мыть крытую тележку, в которой развозил булки и хлеб на дом покупателям и по ларькам. И, как всегда, залюбоваться было можно — как он моет. Лэборг держал свою тележку в большой чистоте. Да и сам был такой опрятный и щеголеватый! И трезвый. Недаром девушки-служанки из главного здания все время торчали около кухонных окон. В самом деле, на Лэборге особенно приятно было остановить взор, — когда кругом все было так безрадостно. Говорил он громко, протяжно и с раскатистым «р». Он ведь был родом из Ютландии, из тех бедных мест, где люди с детства приучались глядеть в оба и быть скопидомами. Он был сыном хуторянина, и у него водились деньжонки, хотя жалованье он получал маленькое. Но, конечно, выручали «чаевые».
— Их у него за месяц набежит не меньше жалованья, — говорила булочница. — Но он их честно зарабатывал, он такой солидный.
Ох, и надо же было беде стрястись как раз с ним!
Ведь он действительно был такой солидный… и добрый. Ребятишки его очень любили. Так и вертелись около него, подымая визг, когда он окатывал тележку водой из ведра. Тут им и попадало! Старухи, глядевшие из окон, хохотали, а он со смехом кивал им. Ничуть не важничал. Счастлива будет та, которая заполучит такого мужа! Но у него даже невесты не было. Поговаривали, впрочем, что он сватался за Дитте-поломойку, да получил отказ. Нелепо, но правдоподобно. Уж, видно, она такая уродилась, что замужество пугало ее. А любовников она не боялась заводить! Дитте, окруженная ребятишками, тоже сидела у окна, — и, как всегда, прилежно шила. Лэборг раскланялся с ней. Да, перед ней он ломал шапку! И она ответила на поклон с улыбкой, словно между ними никогда и не было разговору ни о чем серьезном.
И тут-то как раз оно и случилось. Под воротами послышались тяжелые шаги, насчет которых никто из жильцов «Казармы» не ошибался. Все прильнули носами к оконным стеклам. Полицейский направился прямо к Лэборгу, не ответил на его приветствие и положил руку ему на плечо. В первую минуту Лэборг как будто хотел освободиться силой, но, к счастью, сдержался и попытался подействовать на полицейского уговорами. Но не стоило трудиться. Легче, кажется, уговорить Круглую башню сдвинуться с места, чем освободиться из полицейских лап. Пришлось Лэборгу поневоле пойти в участок.
В «Казарме» поднялась суматоха. Женщины одна за другой выбегали с корзинками и молочниками в руках, — всем вдруг понадобилось сбегать в булочную за хлебом и сливками к кофе. Дитте некогда было самой, так она послала старуху Расмуссен. Та вернулась совершенно ошеломленная.
— Нет, видно, скоро свету конец! Ты послушай только! — начала она. — Поверишь ли, он их обдувал! Солидный ютландец обкрадывал их все пятнадцать лет!
Она задыхалась от волнения.
— Как? Лэборг?! — воскликнула Дитте, роняя из рук шитье. — Такой славный, порядочный!..
— Да, вот тебе и на! Да еще со своей аккуратностью сам вел счет своим плутням. У него были две книжки — в одну он записывал все для собственного удовольствия, а другую показывал хозяевам. И вдруг сегодня утром ошибся, сунул им не ту! Прямо чудо какое-то, при его-то аккуратности во всем. Хозяева сначала глазам своим верить не хотели. Глядят в эту удивительную книжку и читают: «Обдул хозяина на две кроны при развесе булок», «Стянул венских булочек и пышек на четыре кроны и продал»… И что там еще было позаписано!.. Оп, как видно, не жалел хозяев, нет, грешно сказать. Не диво, что у них никакой прибыли не было, одни убытки, говорит теперь фру Нильсен. Так и заливается слезами, бедняжка. Им ведь приходится закрыть свое дело, и муж должен поступить пекарем из-за этого плута. Лучше бы они сами проели и пропили все, по крайней мере хоть удовольствие бы имели, говорит фру Нильсен. Но я всегда подозревала что-то неладное, как ни солиден он был с виду. Мужчины все подлецы, и самые порядочные с виду часто оказываются хуже всех.
Дитте не могла удержаться от улыбки:
— Неужто вы в самом деле чуяли это, бабушка? Мне кажется, напротив, он всегда был вашим любимцем.
— Ну, да… он всегда так любезно кланялся бедной старухе: «Здрасте, фру Расмуссен…» Поневоле подивишься, бывало, что он величает тебя «фру». Один только он. Но обманывать они все мастера.
Да, на этот счет Дитте была согласна со старухой.
Вообще же она ничему больше не удивлялась. Здесь, в этом мире, надо было глядеть да глядеть в оба, а то как раз тебя надуют — стоит только человеку выйти за ворота своего дома. Если Дитте посылала за покупками маленького Петера, его частенько обманывали, да трудно было уберечься от этого и старухе Расмуссен, — торговцы пользовались тем, что она плохо видела.
