Сам он был бездомный холостяк с прошлым, в долгу как в шелку, и ему доставляла удовольствие сладкая зависть к одомашенным, женатым друзьям и возможность их подначивать запанибрата.
— На кухне, — сказал мистер Эванс, раздавая стаканы.
— Единственное достойное место для женщины, — с душой произнес мистер Робертс. — За одним исключением.
Мистер Хамфриз и мистер Томас расставили стулья у камелька, и все четверо со стаканами в руках расположились рядышком. Помолчали. Исподтишка поглядывали друг на друга, потягивали винцо, вздыхали, курили сигареты, которые мистер Эванс извлек из шашечной коробки, и мистер Хамфриз кивнул разок на часы, подмигнул и приложил к губам палец. Но вот гости чуть-чуть согрелись, настойка подействовала, они забыли про холод и мрак за окном, и мистер Эванс сказал, подавляя тайную дрожь восторга:
— Жена через полчаса ляжет. Тут и поработаем. Принесли свое?
— И орудия в том числе. — Мистер Робертс похлопал себя по карману.
— А пока — кто промолвит одно слово, тот что? — спросил мистер Томас.
Мистер Хамфриз опять подмигнул:
— Тот её и съест!
— Я ждал сегодняшнего вечера, как ждал, бывало, мальчишкой субботы, — сказал мистер Эванс. — Мне тогда давали пенни. И я на всю сумму покупал леденцы.
Он был коммивояжер, продавал резину — резиновые игрушки, спринцовки, коврики для ванных. Иногда мистер Робертс, поддразнивая, называл это торговлей для бедных. «Нет, нет и нет! — говорил мистер Эванс. — Посмотрите мои образцы, сами убедитесь». Он был социалист.
— А я на свой пенни покупал, бывало, пачку «Синдереллы», — сказал мистер Робертс, — и курил на бойне. Сладчайший дымок на свете. Теперь их что-то не видать.
— А помните старого Джима? Сторож на бойне? — спросил мистер Эванс.
— Ну, это уже после моих времен. Я не такой зеленый юнец, как вы, ребятки.
— Вы-то старый, мистер Робертс? Вспомните про Дж. Б. Ш.[11]
— Нет, такое мне не грозит, я неисправимый потребитель в пищу зверей и птиц, — сказал мистер Робертс.
— А цветы вы тоже потребляете?[12]
— Э! Вы, литераторы, что-то шибко умно для меня говорите. Пожалейте бедного старого мародера.
— Ну так вот, он на пари запускал руку в ящик с потрохами и оттуда вытаскивал крысу с переломанной шеей — и всего за кружку пива.
— Зато же и пиво тогда было!
— Стоп, стоп, стоп! — Мистер Хамфриз постучал по столу стаканом. — Не распыляйтесь, нам все эти истории пригодятся, — сказал он. — Занесен ли в ваши анналы этот анекдот про скотобойню, мистер Томас?
— Я его запомню.
— Не забывайте, пока все — исключительно пристрелка, говорим наобум, — сказал мистер Хамфриз.
— Да, Родрик[13], — быстро сказал мистер Томас.
Мистер Робертс заткнул уши.
— Непосвященным это непонятно! — сказал он. — Я дико извиняюсь, конечно. Мистер Эванс, у вас не найдется, например, пугача? Хочется попугать некоторых, чтоб поменьше своей образованностью щеголяли. Я вам, кстати, никогда не рассказывал, как я читал на конференции о становлении Лондона лекцию «Преодоление темноты». Ну, доложу я вам! Я толковал все время про Джека Лондона, а когда мне намекнули, что я уклонился от темы, я ответил: «Положим, это моя темнота, но разве мы её не преодолели?» Им было нечем крыть. Миссис Дэвис сидела в первом ряду, помните миссис Дэвис? Еще читала эту первую лекцию про У. Дж. Лока[14] и посредине сбилась. Сказала: «У самар Вратарии»[15].
— Стоп, стоп, стоп! — простонал мистер Хамфриз. — Приберегите это на потом!
— Еще померанцевой?
— Как шелковая скользит, мистер Эванс.
— Как грудное молочко.
— Скажете, когда хватит, мистер Робертс? Как?
— Слово из трех букв, но означающее вопрос. Спасибо! Я это на спичечном коробке вычитал.
— Почему бы, например, их не пустить под комиксы? Весь прилавок бы разнесли, чтобы узнать, что Дафна делала дальше, — сказал мистер Хамфриз.
Он прикусил язык и с опаской вгляделся в лица друзей. Дафной звали ту самую соломенную вдову в Манслтоне, по чьей милости мистер Робертс утратил и свою репутацию, и свою важную должность в пивоваренном деле. Он имел обыкновение отсылать ей на дом бутылки бесплатно, он купил ей посудную горку, подарил сто фунтов и кольцо своей матери. Она же в ответ устраивала пышные пиршества, на которые никогда его не приглашала. Но только один мистер Томас заметил имя и поспешил сказать:
— Нет, мистер Хамфриз, туалетные рулоны тут больше бы подошли.
— Когда я бывал в Лондоне, — сказал мистер Робертс, — я останавливался на Полмер-грин у четы по фамилии Армитидж. Он был садовник. Так они каждый божий день оставляли друг другу послания на туалетной бумаге.
— Когда садовник продает свою родину? — сказал мистер Эванс. — Когда продает настурции.
Он всегда себя чувствовал чуть-чуть не на своем месте во время этих посиделок у него в доме, и он опасался, что миссис Эванс вот-вот неодобрительно нагрянет из кухни.
— Часто приходилось использовать, например: «Милый Том, не забудь, к чаю придут Уоткинсы» или «Милой Пегги на память от Тома». Мистер Армитидж был приверженец Мосли[16].
— Бандиты! — сказал мистер Хамфриз.
— Нет, кроме шуток, а вот что делать с обезличиванием индивидуальности? — спросил мистер Эванс.
Мод была ещё на кухне. Он слушал, как она гремит тарелками.
— Отвечая вопросом на вопрос, — мистер Робертс положил ладонь на колено мистера Эванса, — какая уж сейчас индивидуальность? Массовый век порождает массового человека. Машина производит робота.
— В качестве своего раба, — отчеканил мистер Хамфриз. — Заметьте: не своего хозяина.
— Вот именно. То-то и оно. Тирания механизмов, мистер Хамфриз. А расплачиваться за все живому человеку.
— Кому ещё налить?
Мистер Робертс перевернул свой стакан вверх дном.
— У нас в Лланелли это означало: «Я тут любого уложу одной левой». Но, если серьезно, мистер Эванс прав: старомодный индивидуалист сейчас — как квадратный гвоздь в круглой дырке.
— И никаких гвоздей! — сказал мистер Томас.
— Возьмите хотя бы наших национальных — как на той неделе выразился Наблюдатель — недолидеров.
— Возьмите их себе, мистер Робертс, мы уж как-нибудь нашими крысами обойдемся, — сказал мистер Эванс и нервно хохотнул.
Кухня затихла. Мод управилась с хозяйством.
— Наблюдатель — Nom de plum Бэзила Дорс-Уильямса, — сказал мистер Хамфриз. — Кто-нибудь знал?
— Nom de guerre[17]. Видели, как он разделал Рэмзи Мака? «Овца в волчьей шкуре»?
— Знаю я его! — скривился мистер Робертс. — И блевать я на него хотел.
Миссис Эванс услышала последнюю ремарку, входя в комнату.
Это была тощая женщина с горестными морщинами, усталыми руками, остатками прекрасных темных глаз и надменным носом. Женщина незыблемая, она однажды в сочельник полтора часа выслушивала мистера Робертса, описывавшего свой геморрой, и, не протестуя, позволяла ему характеризовать последний как «гроздья гнева». В трезвом виде мистер Робертс к ней адресовался «сударыня» и ограничивал свою речь темами погоды и насморка. Он вскочил, уступая ей свой стул.
— Нет, благодарю вас, мистер Робертс, — сказал она жестким, четким голосом. — Я сейчас же иду спать. Не выношу этот холод.
Иди-ка ты спать, дурнушка Мод[18], — подумал мистер Томас.
— Не хотите ли немного согреться, миссис Эванс, перед тем как нас покинуть? — сказал он.
Она покачала головой, кисло улыбнулась друзьям и сказала мистеру Эвансу:
— Прибери за собой, прежде чем лечь.
— Спокойной ночи, миссис Эванс.
— Мы позже двенадцати не засидимся, Мод. Я обещаю. Самбо я выпущу.
— Спокойной ночи, сударыня.
Спи покрепче, воображала.
— Я не буду больше вас беспокоить, господа, — сказала она. — То, что оставлено от померанцевой на Рождество, — в обувном чулане, Эмлин. Зря её не лейте. Спокойной ночи.
Мистер Эванс поднял брови и присвистнул.
— Фью, ребятки! — Он сделал было вид, что обмахивается лопастью галстука. Но рука застыла в воздухе. — Она привыкла к большому дому, — сказал он. — Со слугами.
Мистер Робертс вытащил карандаши и вечные перья из бокового кармана.
— Где бесценные манускрипты? Темпус фугает[19].
Мистер Хамфриз и мистер Томас, положив на колени блокноты и вооружась карандашами, следили за тем, как мистер Эванс открывает дверцу напольных часов. Под качающимися гирями, перевязанная голубой лентой, лежала пачка бумаги. Мистер Эванс её положил на стол.
— Внимание, — сказал мистер Робертс. — Где мы остановились? У вас зафиксировано, мистер Томас?
— «Там, где течет Toy», — сказал мистер Томас. — Роман из провинциальной жизни. Глава первая: краткое описание города, доки, трущобы, пригороды и прочее. С этим мы разобрались. Название, на котором мы остановились: «Глава первая. Социальная жизнь города». Глава вторая будет называться «Частные судьбы», и мистер Хамфриз предложил следующее: «Каждый соавтор избирает один персонаж из одной из социальных групп или общественного слоя и представляет читателю его краткую историю до того момента, с которого мы начинаем наше повествование, то есть до зимы сего года». Эти биографии персонажей, далее рассматриваемых как главные действующие лица романа, и составят вторую главу. Есть вопросы, господа?