— Они никому не нужны, — отвечает Рут.
— Да бросьте вы, — вступается Кролик.
Официант возвращается с палочками и с двумя меню. Кролик разочарован у палочек такой вид, словно они вовсе не деревянные, а пластмассовые. От сигареты отдает соломой. Он вынимает ее изо рта. Нет уж, хватит.
— Каждый закажет по блюду, а потом мы все поделимся, — предлагает Тотеро. — Кто что любит?
— Я кисло-сладкую свинину, — заявляет Маргарет. Что ни говори, решительности у нее не отнимешь.
— Гарри?
— Не знаю.
— Вот тебе и специалист по китайской кухне, — замечает Рут.
— Здесь написано по-английски. Я привык заказывать по китайскому меню.
— Ладно, ладно, скажите мне, что самое вкусное.
— Отстаньте, вы мне совсем голову заморочили.
— Вы никогда не были в Техасе, — говорит Рут.
Он вспоминает дом на той незнакомой, лишенной деревьев улице, зеленую ночь, встающую из прерий, цветы в окне и отвечает:
— Конечно, был.
— А что вы там делали?
— Служил у Дядюшки Сэма.
— А, в армии, так это не в счет. Все были на военной службе в Техасе.
— Заказывайте по своему вкусу, — говорит Кролик Тотеро.
Его раздражают все эти ветераны армейской службы, с которыми Рут, как видно, зналась, и он напряженно вслушивается в последние такты песни, на которую потратил десятицентовик. В этом китайском заведении она доносится как будто из кухни и лишь весьма отдаленно напоминает ту разудалую мелодию, которая прошлой ночью так подбодрила его в машине.
Тотеро дает официанту заказ и, когда тот уходит, пытается разубедить Рут. Тонкие губы старика мокры от виски.
— Тренер, — говорит он, — тренер печется о развитии трех орудий, которыми нас наделила жизнь. Это голова, тело и сердце.
— И еще пах, — добавляет Рут.
Смеется — кто бы мог подумать? — Маргарет. Кролика от этой девицы прямо-таки оторопь берет.
— Юная леди, вы бросили мне вызов, и теперь я требую вашего внимания. Тотеро преисполнен важности.
— Чушь, — тихо отвечает Рут, опустив глаза. — Отвяжитесь вы от меня. Он ее рассердил. Крылья ее носа белеют, грубо накрашенное лицо потемнело.
— Во-первых, голова. Стратегия. Мальчишки большей частью приходят к баскетбольному тренеру с дворовых площадок и не имеют понятия — как бы это получше выразиться — об изяществе игры на площадке с двумя корзинами. Надеюсь, ты меня поддержишь, Гарри?
— Еще бы. Как раз вчера…
— Во-вторых, — я кончу, Гарри, и тогда скажешь ты, — во-вторых, тело. Выработать у мальчиков спортивную форму. Придать их ногам твердость. — Он сжимает в кулак руку на полированном столе. — Твердость. Бегать, бегать, бегать. Пока их ноги стоят на земле, они должны все время бегать. Сколько ни бегай, все будет мало. В-третьих, — большим и указательным пальцами второй руки он смахивает влагу с уголков губ, — в-третьих, сердце. И здесь перед хорошим тренером, каким я, юная леди, безусловно, старался быть и, как утверждает кое-кто, в самом деле был, здесь перед ним открываются самые серьезные возможности. Воспитать у мальчиков волю к совершенству. Я всегда считал, что она важнее воли к победе, ибо совершенство возможно даже в поражении. Заставить их ощутить, да, это слово, пожалуй, подходит, ощутить святость совершенства, понять, что каждый должен дать все, на что способен. — Теперь он позволяет сделать паузу и, поочередно взглядывая на слушателей, заставляет их прикусить языки. — Мальчик, чье сердце сумел облагородить вдохновенный тренер, — заключает он свою речь, — никогда уже — в глубочайшем смысле этого слова, — никогда уже не станет неудачником в более серьезной игре жизни. А теперь очи всех на тебя. Господи, et cetera… — Он поднимает к губам стакан, в котором не осталось почти ничего, кроме кубиков льда. Когда стакан опрокидывается, они со звоном катятся вниз, к его губам.
Обернувшись к Кролику, Рут спокойно, словно желая переменить тему, спрашивает:
— Чем вы занимаетесь?
— Я не уверен, что теперь вообще чем-либо занимаюсь, — смеется он. Сегодня утром я должен был пойти на работу. Я… это довольно трудно объяснить… я демонстрирую нечто, называемое «чудо-теркой».
— И я уверен, что это получается у него превосходно, — вмешивается Тотеро. — Я уверен, что когда члены совета корпорации «чудо-терок» собираются на свое ежегодное совещание и задают себе вопрос: «Кто более всех способствовал успеху нашего дела среди американской публики?» — имя Гарри Кролика Энгстрома оказывается первым в списке.
— А вы чем занимаетесь? — в свою очередь интересуется Кролик.
— Ничем, — отвечает Рут. — Ничем. — Ее веки сальной голубой занавеской опускаются над бокалом дайкири. На подбородок ложится зеленоватый отсвет жидкости.
Приносят китайские блюда. У Кролика прямо слюнки текут. Он и вправду не пробовал их после Техаса. Он любит эту пищу, в которой не найти следов зарезанных животных — кровавых кусков задней части коровы, жилистого скелета курицы; их призраки мелко изрублены, уничтожены и безболезненно смешаны с неодушевленными овощами, чьи пухлые зеленые тела возбуждают в нем невинный аппетит. Прелесть. Все это лежит на дымящейся грудке риса. Каждый получает такую аккуратную горячую грудку, и Маргарет торопливо перемешивает свою порцию вилкой. Все с удовольствием едят. От овальных тарелок поднимается терпкий запах коричневой свинины, зеленого горошка, цыпленка, густого сладкого соуса, креветок, водяного ореха и невесть чего еще. Лица наливаются здоровым румянцем, разговор оживляется.
— Он был сила, — говорит Кролик про Тотеро. — Он был величайшим тренером округа. Без него я был бы ничто.
— Нет, Гарри, ты не прав. Ты сделал для меня больше, чем я для тебя. Девушки, в первой же игре он набрал двадцать очков.
— Двадцать три, — уточняет Кролик.
— Двадцать три очка! Вы только подумайте! — Девицы продолжают есть. Гарри, помнишь состязание на первенство штата в Гаррисберге — и шустрого недомерка из Деннистона?
— Да, он был совсем коротышка, — говорит Гарри Рут. — Пять футов два дюйма, уродливый, как обезьяна. И притом подличал.
— Да, но свое дело он знал, — говорит Тотеро, — свое дело он знал. Гарри столкнулся с сильным противником.
— А помните, как он поставил мне подножку?
— Верно, я и забыл, — подтверждает Тотеро.
— Этот коротышка ставит мне подножку, и я лечу кувырком. Если бы стенка не была обита матами, я бы разбился насмерть.
— А что было дальше, Гарри? Ты его отделал? Я совсем забыл про этот случай, — говорит Тотеро с набитым ртом и жаждой мести в груди.
— Да нет, — медленно отвечает Кролик. — Я никогда не нарушал правил. Судья все видел, а так как это было уже в пятый раз, его удалили с поля. И тогда мы их расколошматили.
В лице Тотеро что-то гаснет, оно становится рыхлым и вялым.
— Верно, ты никогда не нарушал правил. Никогда. Гарри всегда был идеалистом.
— Просто не было нужды, — пожимает плечами Кролик.
— И второе удивительное свойство Гарри — с ним никогда ничего не случалось, — сообщает Тотеро девушкам.
— Нет, однажды я растянул запястье, — поправляет Кролик. — Но что мне действительно помогало, как вы сами говорили, так это…
— А что было дальше? Просто ужас, до чего я все забыл.
— Дальше? Дальше был Пенноук. Ничего не было. Они нас побили.
— Они победили? Разве не мы?
— Да нет же, черт возьми. Они здорово играли. У них было пять сильных игроков. А у нас? По правде говоря, только я один. У нас был Гаррисон, он был о'кей, да только после той футбольной травмы он уже больше никогда не оправился.
— Ронни Гаррисон? — спрашивает Рут.
— Вы его знаете? — с тревогой спрашивает Кролик. Гаррисон был знаменитый бабник.
— Я не уверена, — довольно равнодушно отзывается Рут.
— Невысокого роста, курчавый. Чуточку прихрамывает.
— Нет, не знаю, — говорит она. — Пожалуй, нет.
Как ловко она управляется одной рукой с палочками; вторая лежит на коленях ладонью вверх. Он с удовольствием смотрит, как она наклоняет голову, как наивная толстая шея подается вперед, сухожилия на плече напрягаются, губы смыкаются вокруг куска. Палочки точно рассчитанным движением зажимают еду. Просто удивительно, сколько нежности у этих толстух. Маргарет — та, словно лопатой, сгребает еду тусклой изогнутой вилкой.
— Мы проиграли, — повторяет Тотеро, зовет официанта и просит еще раз повторить те же напитки.
— Мне больше не надо, спасибо, — говорит Кролик. — Я уже и так пьян.
— Вы просто большой пай-мальчик, — говорит Маргарет. Она до сих пор не усвоила, как его зовут. Господи, до чего она ему противна.
— О чем я начал говорить и что, по вашим же словам, мне и вправду помогало, так это одна хитрость — держать мяч обеими руками, почти соприкасаясь большими пальцами. Вся штука в том, чтобы держать мяч перед собой, и тогда появляется это славное легкое чувство. Мяч со свистом сам летит вперед. — Он показывает руками, как это делается.
