Он — это новый буржуа.
Даже допустив поэтическую гиперболу, все же непонятно, где в Советском Союзе водились такие буржуи, да еще с лаковыми ногтями. Но вот, оказывается, они не только водились, но были настолько сильны и многочисленны, что могли давать социальный заказ на «Дни Турбиных» — кому? И уж совсем пренебрежительно во множественном числе: Булгаковым.
В 1928 году вышла пьеса Маяковского «Клоп». Одно из действующих лиц, Зоя Березкина, произносит слово «буза».
«Профессор. Товарищ Березкина, вы стали жить воспоминаниями и заговорили непонятным языком. Сплошной словарь умерших слов. Что такое „буза“. (Ищет в словаре.) Буза… Буза… Буза… Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков…»
Если в стихотворении «Буржуй-нуво» Маяковский говорил, что «Дни Турбиных» написаны на потребу нэпманам, то в «Клопе» предсказывалась писательская смерть М. А. Булгакова. Плохим пророком был Владимир Владимирович. Булгаков оказывается в словаре не умерших, а заново оживших слов, оживших и зазвучавших с новой силой.
И наконец появляется письмо Булгакова Сталину, Калинину, Свидерскому и Горькому, с которого я начал свое повествование о счастливой поре Булгакова, которая так печально закончилась: полным запрещением его пьес и снятием их из репертуаров театров.
Это письмо Булгаков написал в июле 1929 года, а 14 октября того же года дирекция МХАТа потребовала «возвратить полученный по этой пьесе аванс в сумме 1000 рублей» «ввиду запрещения Главреперткомом постановки пьесы „Бег“».
Наступала черная пора; Булгаков понял, что писать о современности ему запрещено вообще; чувствуя безысходность своего положения, Булгаков и попросил власти изгнать его «за пределы СССР». Но изгнать его за пределы СССР тоже не торопились…
В таком душевном состоянии Булгаков начал писать роман, получивший впоследствии название «Мастер и Маргарита».
В этом томе напечатаны сохранившиеся черновики от первой редакции романа, который он сжег в 1930 году в минуты отчаяния, опасаясь нового обыска: настолько накалилась обстановка вокруг его имени.
Это издание стало возможным благодаря СВЕТЛАНЕ ВИКТОРОВНЕ КУЗЬМИНОЙ и ВАДИМУ ПАВЛИНОВИЧУ НИЗОВУ, молодым и талантливым руководителям АКБ «ОБЩИЙ», благодаря директору производственно-коммерческого предприятия «РЕГИТОН» ВЯЧЕСЛАВУ ЕВГРАФОВИЧУ ГРУЗИНОВУ, благодаря председателю Совета ПРОМСТРОЙБАНКА, президенту корпорации «РАДИОКОМПЛЕКС» ВЛАДИМИРУ ИВАНОВИЧУ ШИМКО и председателю Правления ПРОМСТРОЙБАНКА ЯКОВУ НИКОЛАЕВИЧУ ДУБЕНЕЦКОМУ, оказавшим материальную помощь издательству «ГОЛОС», отважно взявшемуся за это уникальное издание.
Виктор ПЕТЕЛИН
Зойкина квартира[2]
Пьеса в трех актах
Зоя Денисовна Пельц, вдова, 35 лет.
Павел Федорович Обольянинов, 35 лет.
Александр Тарасович Аметистов, администратор, 38 лет.
Манюшка, горничная Зои, 22-х лет.
Анисим Зотикович Аллилуя, председатель домкома, 42-х лет.
Ган-Дза-Лин, он же Газолин, китаец, 40 лет.
Херувим, китаец, 28 лет.
Алла Вадимовна, 25 лет.
Борис Семенович Гусь-Ремонтный, коммерческий директор треста тугоплавких металлов.
Лизанька, 23-х лет.
Мымра, 35 лет.
Мадам Иванова, 30 лет.
Роббер, член коллегии защитников.
Фокстротчик.
Поэт.
Курильщик.
Мертвое тело Ивана Васильевича.
Очень ответственная Агнесса Ферапонтовна.
1-я Безответственная дама.
2-я Безответственная дама.
3-я Безответственная дама.
Закройщица.
Товарищ Пеструхин.
Толстяк.
Ванечка.
Швея.
Голоса.
Действие происходит в городе Москве в 20-х годах XX столетия. 1-й акт в мае, 2-й и 3-й — осенью, причем между 2-м и 3-м актами проходит три дня.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Сцена представляет квартиру Зои — передняя, гостиная, спальня. Майский закат пылает в окнах. За окнами двор громадного дома играет как страшная музыкальная табакерка.
Шаляпин поет в граммофоне:
«На земле весь род людской…»
Голоса:
«Покупаем примуса!»
Шаляпин:
«Чтит один кумир священный…»
Голоса:
«Точим ножницы, ножи!»
Шаляпин:
«В умилении сердечном, прославляя истукан…»
Голоса:
«Паяем самовары!»
«„Вечерняя Москва“ — газета!»
Трамвай гудит, гудки. Гармоника играет веселую польку.
Зоя (одевается перед зеркалом громадного шкафа в спальне, напевает польку). Есть бумажка, есть бумажка. Я достала. Есть бумажка!
Манюшка. Зоя Денисовна, Аллилуя к нам влез.
Зоя. Гони, гони его, скажи — меня нет дома…
Манюшка. Да он, проклятый…
Зоя. Выставь, выставь. Скажи — ушла и больше ничего. (Прячется в зеркальный шкаф.)
Аллилуя. Зоя Денисовна, вы дома?
Манюшка. Да нету ее, я ж вам говорю — нету. И что это вы, товарищ Аллилуя, прямо в спальню к даме! Я ж вам говорю — нету.
Аллилуя. При советской власти спален не полагается. Может, и тебе еще отдельную спальню отвести? Когда она придет?
Манюшка. Скудова ж я знаю? Она мне не докладается.
Аллилуя. Небось к своему хахалю побежала.
Манюшка. Какие вы невоспитанные, товарищ Аллилуя. Про кого это вы такие слова говорите?
Аллилуя. Ты, Марья, дурака не валяй. Ваши дела нам очень хорошо известны. В домкоме все как на ладони. Домком — око недреманное. Поняла? Мы одним глазом спим, а другим видим. На то и поставлены. Стало быть, ты одна дома?
Манюшка. Шли бы вы отсюда, Анисим Зотикович, а то неприлично. Хозяйки нету, а вы в спальню заползли.
Аллилуя. Ах ты! Ты кому же это говоришь, сообрази. Ты видишь, я с портфелем? Значит, лицо должностное, неприкосновенное. Я всюду могу проникнуть. Ах ты! (Обнимает Манюшку.)
Манюшка. Я вашей супруге как скажу, она вам все должностное лицо издерет.
Аллилуя. Да постой ты, юла!
Зоя (в шкафу). Аллилуя, вы свинья.
Манюшка. Ах! (Убежала.)
Зоя (выходя из шкафа). Хорош, хорош председатель домкома. Очень хорош!
Аллилуя. Я думал, что вас в сам деле нету. Чего ж она врет? И какая вы, Зоя Денисовна, хитрая. На все у вас прием…
Зоя. Да разве с вами можно без приема, вы же человека без приема слопаете и не поморщитесь. Неделикатный вы фрукт, Аллилуйчик. Гадости, во-первых, говорите. Что это значит «хахаль»? Это вы про Павла Федоровича?
Аллилуя. Я человек простой, в университете не был…
Зоя. Жаль. Во-вторых, я не одета, а вы в спальне торчите. И в-третьих, меня дома нет.
Аллилуя. Так вы ж дома.
Зоя. Нет меня.
Аллилуя. Дома ж вы.
Зоя. Нет меня.
Аллилуя. Довольно-таки странно…
Зоя. Ну, говорите коротко — зачем я вам понадобилась.
Аллилуя. Насчет кубатуры я пришел.
Зоя. Манюшкиной кубатуры?
Аллилуя. Ги… ги… уж вы скажете. Язык у вас… уж… и язык…
Зоя. Что? Опять уплотнение?
Аллилуя. Само собой. Вы одна, а комнат шесть.
Зоя. Как это одна? А Манюшка?
Аллилуя. Манюшка — прислуга. Она при кухне шестнадцать аршин имеет.
Зоя. Манюшка! Манюшка! Манюшка!
Манюшка (появляясь). Что, Зоя Денисовна?
Зоя. Ты кто?
Манюшка. Ваша племянница, Зоя Денисовна.
Аллилуя. Племянница. Ги… ги… Это замечательно. Ты же самовары ставишь.
Зоя. Глупо, Аллилуя. Разве есть декрет, что племянницам запрещается самовары ставить?
Аллилуя. Ты где спишь?
Манюшка. В гостиной.
Аллилуя. Врешь!
Манюшка. Ей-богу!
Аллилуя. Отвечай, как на анкете, быстро, не думай. (Скороговоркой.) Жалования сколько получаешь?
Манюшка (скороговоркой). Ни копеечки не получаю.
Аллилуя. Как же ты Зою Денисовну называешь?
Манюшка. Ма тант[3].
